Сергей Зинин. Поездка Есенина в Туркестан.

086

Самарканд надолго запомнился С. Есенину. Вернувшись в Москву, С. Есенин рассказывал друзьям о поездке в Туркестан. «Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь, — писал художник К. Петров-Водкин в 1921 году своей жене. – Он вернулся в полном восторге от Самарканда и очень посвежел» (45, с. 8). Нет, Есенин не написал поэтического произведения ни о городе, ни о карагачах, но через год при поездке по Европе 9 июля 1922 года поэт писал в Москву А. Мариенгофу: «Вспоминаю сейчас о (…) Туркестане. Как все это было прекрасно! Боже мой! Я люблю себя сейчас даже пьяного со всеми своими скандалами…

В Самарканд — да поеду-у я,
Т-там живет — да любовь моя…»

032
С.И. Зинин
ПОЕЗДКА ЕСЕНИНА В ТУРКЕСТАН
09

Ровно 92 лет назад Сергей Есенин приехал в Ташкент. Книгу об этой поездке написал Сергей Зинин, много лет отдавший изучению жизни и творчества гениального русского поэта.
Сергей Иванович Зинин (5 декабря 1935 —— 4 апреля 2013) — зав. кафедрой филологического факультета ТашГУ, зав. отделом русского языка Института языка и литературы Академии наук Узбекистана, депутат Верховного Совета Узбекистана и Олий Мажлиса Узбекистана. В 1994 — 2002 годах директор Русского культурного центра Узбекистана (Ташкент). Автор подробного исследования о пребывании Сергея Есенина в Средней Азии и Ташкенте в мае 1921 года.
Сергей  Зинин родился 5 декабря 1935 года в городе Чирчик Ташкентской области Узбекистана.  Увлекаясь со студенческих лет творчеством Сергея Есенина Сергей Иванович Зинин собрал сотни изданий произведений русского поэта на русском и других языках, монографии, журнальные и газетные публикации о творчестве Есенина. Значительная часть его есенинской коллекции была им передана в ташкентский музей Сергея Есенина, одним из инициаторов и учредителем которого он являлся.
Им в течение многих лет исследовались все обстоятельства поездки Сергея Есенина в Ташкент и Самарканд в мае 1921 года. В 2003 году С. И. Зинин написал монографию «Поездка Сергея Есенина в Туркестан». Им составлена наиболее полная библиографию произведений и публикаций о Сергее Есенине в республиканской и местной печати Узбекистана и Ташкента, а также составляется документов под общим названием «Сергей Есенин и его окружение», в которой предполагается дать сведения о всех лицах, которые непосредственно или опосредованно были связаны с жизнью и творчеством русского поэта до 1940 года.
С 1992 года в Ташкенте по инициативе С. И. Зинина по заказу Совета Музея Есенина в Ташкенте издаются специальные выпуски «Мир Есенина»

09

Вступление

Поездку в далекий Туркестан С. Есенин предполагал осуществить в 1917 году. Поводов было более чем достаточно, но главный из них – лично встретиться с поэтом Александром Ширяевцем, с которым установилась заочная дружба с января 1915 года. «Когда я встречался в 1917 году с С. Есениным, — вспоминал критик В. Львов-Рогачевский, — он каждый раз с юношеским увлечением говорил о Ширяевце, с которым состоял в переписке. Он давал просматривать мне его рукописи, многие стихи своего друга тут же на память читал своим певучим голосом, говоря: «Его надо непременно перетащить в Москву из Азии. Он там задыхается» (1). Поэт П.Орешин при первой встрече с С.Есениным услышал от него вопрос: «А Ширяевца знаешь?» О своем желании навестить друга С.Есенин писал в Ташкент в июне 1917 года: «Дорогой Шура! Очень хотел приехать к тебе под твое бирюзовое небо, но за неимением времени и покачнувшегося здоровья пришлось отложить. Очень мне надо с тобой обо многом переговорить или списаться. Сейчас я уезжаю домой, а оттуда напишу тебе обстоятельно…» (VI, 94) (2). Возможно, что С.Есенина уговаривал поехать в Туркестан поэт Николай Клюев, который в январе 1917 года писал А. Ширяевцу: «…я все сам собираюсь приехать к тебе. Я был на Кавказе и положительно ошалел от Востока. По-моему, это красота неизреченная» ( 3 ).
24 июня 1917 года Есенин отправляет из Константинова в Ташкент письмо, в котором подробно описывает общественно-литературную среду в столице России. Поделился с другом планами проведения литературных вечеров и издания книг, в том числе и сборника «пятерых», в котором предполагалась публикация стихотворений А. Ширяевца, С. Есенина, А. Ганина, Н. Клюева и С. Клычкова. Выпустить в 1917 году планируемый сборник не удалось, но С.Есенин делает все возможное, чтобы стихи его ташкентского друга печатались. «Скоро выходит наш сборник «Поэты революции», — писал С. Есенин 16 декабря 1917 года А. Ширяевцу из Петрограда, — где есть несколько и твоих стихов. Гонорар получишь по выходе. Пиши, родной, мне, не забывай. Ведь издалека тебе очень много надо, а я кой в чем пригожусь» ( VI. 98-99).
Во время гражданской войны и проходивших в стране перемен в общественной и литературной жизни переписка друзей почти прекратилась, но С. Есенин продолжал заботливо относиться к А. Ширяевцу. Сохранилось письмо, которое С. Есенин отправил с подвернувшейся оказией. В конце лета 1919 года в Ташкент выехали знакомые С. Есенина. «Милый Шура! Будь добр, помоги устроиться и приюти ночевать моих хороших знакомых, — писал С. Есенин. – Они расскажут тебе обо всем, о чем не имею времени передать тебе письменно. Во многом они пригодятся тебе сами. Если вздумаешь выбираться из Ташкента, то с ними тебе будет легче. Жизни нашей ты можешь не пугаться. Заработать мы тебе поможем всегда. На днях сдаю в набор твою книгу, в ней хоть всего около 48 стр., но тыс. 7 ты за нее получишь. Деньги переведу, как только будут принимать по телеграфу. Очень хотелось бы написать тебе много-много, но совершенно нет времени. Прости, родной. Любящий тебя Сергей Есенин» ( VI. 109).
По независящим от С. Есенина обстоятельствам, подготовленный сборник А. Ширяевца не был опубликован. 20 июня 1920 года С. Есенин пишет из Москвы: «Милый Шура! Извини, голубчик, что так редко тебе пишу, дела, дорогой мой, ненужные и бесполезные дела съели меня с головы до ног. Рад бы вырваться хоть к черту на кулички от них и не могу. «Золотой гудок» твой пока еще не вышел, и думаю, что раньше осени не выйдет. Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают. Конечно, пока зубы остры, это все еще выносимо, но все-таки жаль сил и времени, которые уходят на это» И в этом же в письме в конце сообщает: «В октябре я с Колобовым буду в Ташкенте, я собирался с ним ехать этим постом, но (он) поехал в Казань, хотел вернуться и обманул меня» (VI, 111-113).
О Ширяевце и его литературной деятельности в Ташкенте С. Есенину мог рассказать приехавший зимой 1921 года в Москву представитель Туркцентропечати В.И. Вольпин. «Ты, по рассказам, мне очень нравишься, — писал С. Есенин, — большой, говорят, неповоротливый и с смешными дырами о мнимой болезненности. Стихи твои мне нравятся тоже, только, говорят, ты правишь их по указаниям жен туркестанских инженеров. За это, брат, знаешь, мативируют. (VI, 112-113).
О поездке в Туркестан в близком окружении С. Есенина стали серьезно говорить зимой 1921 года, когда узнали, что Г. Колобова командируют по служебным делам в Среднюю Азию. Предполагаемая поездка непосредственно была связана с творческими планами поэта. На одной из встреч С. Есенин рассказал В. Вольпину, что пишет «Пугачева» и собирается поехать в киргизские степи и на Волгу, чтобы «проехать по тому историческому пути, который проделал Пугачев, двигаясь на Москву, а затем побывать в Туркестане, который по его словам, давно уже его к себе манит.
– Там у меня друг большой живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел,- говорил он оживленно» ( 4, с. 423).
Осуществить поездку в Туркестан С. Есенин смог только в апреле-мае 1921 года. В первой половине апреля 1921 года он писал своему другу А.М. Сахарову: «Я еду в Ташкент, в мае вернусь, что тебе нужно, накажи. Я привезу. Любящий тебя С. Есенин» (VI, 119).

099

До свидания, Москва!
16 апреля 1921 года

С. Есенин выехал из Москвы в Туркестан 16 апреля 1921 года (5). «Это был первый ласковый день после зимы, — вспоминала Г. Бениславская. — Вдруг всюду побежали ручьи. Безудержное солнце. Лужи. Скользко. Яна всюду оступается, скользит и чего-то невероятно конфузится, я и Сергей Александрович всю дорогу хохочем. Весна. Весело. Рассказывает, что он сегодня уезжает в Туркестан. «А Мариенгоф не верит, что я уеду». Дошли до Камергерской книжной лавки. Пока Шершеневич куда-то ходил за газетами, мы стоим на улице у магазина. Я и Яна – на ступеньках, около меня – Сергей Александрович, подле Яны – Анатолий Борисович. Разговариваем о Советской власти, о Туркестане. Неожиданно, радостно и как будто с мистическим изумлением Сергей Александрович, глядя в мои глаза, обращается к Анатолию Борисовичу: «Толя, посмотри, — зеленые. Зеленые глаза!» Но в Туркестан все-таки уехал — подумала я через день, узнав, что его уже нет в Москве ( 6, стр. 53)
В последний день перед отъездом, С. Есенин был в кругу близких ему друзей.
Галина Артуровна Бениславская (1897-1926) в 1919-1922 гг. работала в ВЧК секретарем Особой межведомственной комиссии, с 1921 г. преобразованной в Экономический отдел. С осени 1922 года по июнь 1925 г. сотрудничала в газете «Беднота». С Есениным познакомилась 4 ноября 1920 года на литературном вечере и в дальнейшем принимала близкое участие в его жизни. С августа 1923 г. до начала июня 1925 г. Есенин с сестрами жили в квартире Бениславской, которая занималась его домашними и издательскими делами. После смерти С. Есенина написала воспоминания. 3 декабря 1926 года застрелилась на могиле Есенина на Ваганьковском кладбище.
Козловская Янина Мечиславовна (1901 – 1970) была близкой подругой Г.А. Бениславской, работала в журнале «Беднота» литературным сотрудником, секретарем редакции. В 1936 году Я. Козловскую арестовали и судили. В лагере она находилась до 1947 года. Реабилитирована в 1956 году.
Шершеневич Вадим Габриэлович (1893 -1942), поэт, драматург, один из основателей и теоретиков литературного течения имажинизм в России, познакомился с Есениным в 1918 году. Их тесное общение приходится на имажинистский период Есенина. В. Шершеневич в 20-е годы опубликовал несколько полемических статей по теории имажинизма, которые С. Есениным оценивались критически. О Есенине написал в 30-годы воспоминания в книге «Великолепный очевидец», изданной в полном объеме в 1990 году.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897 – 1962) познакомился с С.Есениным в августе 1918 года. Они быстро подружились, некоторое время проживали в одной квартире в Богословском переулке в Москве. В 1919 – 1921 годах С.Есенин и А. Мариенгоф организовали и содержали книжную лавку, совместно выступали на литературных вечерах, создали издательство и публиковали свои поэтические сборники. С их именами связано развитие в России имажинизма, нового литературного направления в послереволюционный период. С. Есенин посвятил А. Мариенгофу стихотворение «Я последний поэт деревни…», поэму «Сорокоуст», драму «Пугачев» и книгу «Ключи Марии». С осени 1923 года наметились разногласия между Есениным и Мариенгофом, которые привели к разрыву дружеских отношений. О Есенине А. Мариенгоф рассказал в «Воспоминаниях о Есенине» (1926), «Романе без вранья» (1927) и «Романе с друзьями» (написан в 1950-е годы.).

Спутники С. Есенина
До 18 апреля 1921 года

С первых дней стало ясно, что дорога в Туркестан не будет легкой. Из-за разрухи и только что закончившейся гражданской войны движение железнодорожного транспорта в стране было нерегулярным. Пассажирских поездов практически не было. Вагон, в котором ехал С. Есенин, прицепляли к проходившим в восточном направлении поездам, в основном военным. В ожидании нужного состава приходилось сутками стоять на станциях и разъездах. Остановки также были связаны и с выполнением Г. Колобовым своих служебных обязанностей.
С. Есенин и его спутники ехали в специальном вагоне 1-го класса, который имел бронированные до окон боковые стенки зеленого цвета, а внутри был небольшой салон и два двухместных купе. Вагон когда-то был в распоряжении главы христианской церкви Грузии. Кроме стола, стульев и дивана, у последнего окна салона с левой стороны к стенке бы прикреплен столик для пишущей машинки. С. Есенин писал А. Мариенгофу: «Вагон, конечно, хороший, но все-таки жаль, что это не ровное и стоячее место. Бурливой голове трудно думается в такой тряске. За поездом у нас опять бежала лошадь (не жеребенок), но я теперь говорю: «Природа, ты подражаешь Есенину» (VI, 121).
Эпизод с бегущим за поездом жеребенком С. Есенин помнил до мелочей. Недавно это было. С. Есенин подробно описал этот эпизод в письме Е.И. Лившиц 11-12 августа 1920 года: «Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же ? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походят на этого жеребенка, тягательством живой силы с железной» (VI, 115-116). Этот эпизод С. Есенин поэтически пересказал в третьей главке поэмы «Сорокоуст», которая вызвала после публикации как хвалебные, так и осуждающие оценки. И сейчас, когда лошадь отстала от поезда, С. Есенин мог задать все тот же вопрос, который был и в поэме «Сорокоуст»:

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

Спутниками С. Есенина были Г.Р. Колобов и общий знакомый Лева.
С Григорием Романовичем Колобовым (1893 – 1952) С. Есенин познакомился в 1918 году. Г. Колобов родился и учился в Пензе, хорошо знал А. Мариенгофа. Некоторое время они втроем жили в одной квартире. После революции Г. Колобов работал в Народном комиссариате путей сообщения уполномоченным Высшего Совета перевозок при Совете Труда и Обороны, что давало ему право совершать инспекционные поездки по стране в специальном вагоне. Относясь дружественно и заботливо к Есенину, Г.Р. Колобов иногда приглашал его с товарищами в поездки в своем вагоне для организации и проведения творческих встреч с поэтами в городах, расположенных вдоль маршрутов этих служебных командировок. В августе 1920 года С. Есенин с А. Мариенгофом в вагоне Г.Р. Колобова совершил поездку на Кавказ.
В близком кругу друзей Г.Р. Колобова прозвали «Почем Соль». История возникновения этого прозвища описана А. Мариенгофом в «Романе без вранья». При встрече с друзьями Г. Колобов, который в романе выведен под своим литературным псевдонимом Молабух, задавал один и тот же вопрос: «А знаете ли, ребята, почем соль в Пензе?» И когда его просили ответить самому на этот вопрос, то он каждый раз называл все новые и новые цены, которые возрастали за один только день в несколько раз. Когда Г. Колобов, то есть Молабух, задал в очередной раз вопрос о цене соли в Пензе, то «Есенин посмотрел на него смеющимися глазами и как ни в чем не бывало оборонил: «- Н-да… за один только сегодняшний день на четыре тысячи подорожала». И мы залились весельем. У Молабуха тревожно полезли вверх скулы: «-Как так?» — «-Очень просто: утром семь, за кофе у Адельгейм – девять, а сейчас к одиннадцати подскочила». И залились заново… С тех пор стали мы прозывать Молабуха – Почем-Соль». ( 7, с. 333).
Г.Р. Колобов увлекался литературным творчеством, входил в группу имажинистов, писал стихи, был членом «Ассоциации вольнодумцев». Друзья посвятили ему изданный в 1920 год сборник «Имажинисты». С. Есенин объективно оценивал поэтические опусы Г.Р. Колобова, нередко подтрунивая над его склонностью несколько преувеличивать свои литературные способности. Так было и сейчас. В очередной раз услышав хвастливую речь хмельного друга, С. Есенин не удержался в письме А. Мариенгофу от сравнения Григория Колобова с Хлестаковым из гоголевского «Ревизора»: «Гришка пьян и уверяет своего знакомого, что он написал «Юрия Милославского», что все политические тузы – его приятели, что у него все курьеры, курьеры, курьеры» (VI, с. 120).
Вторым спутником С. Есенина был некто Лева, который заведовал хозяйственным обеспечением в пути следования. Он не претендовал на литературную известность, а выделялся способностью везде заводить родственные и дружеские связи. Фамилия его неизвестна. В «Романе без вранья» А. Мариенгоф приводит следующую характеристику Левы: «Есенин ехал с «Почем-Солью» в Бухару. Штат нашего друга пополнился еще одним комическим персонажем – инженером Левой. Лева на коротеньких кривых ножках, покрыт большой головой с плешью, розовый, как пятка у девушки. Глаза у него грустные, и весь он грустный, как аптечная склянка… От Минска и до Читы, от Батума и до Самарканда нет такого места, в котором бы у Левы не нашлось родственника. Этим он и завоевал сердце «Почем-Соли». Есенин говорит: — Хороший человек! С ним не пропадешь – на колу у турка встретит троюродную тетю. Перед отъездом «Почем-Соль» поставил Леве условие: «Хочешь в моем штате состоять и в Туркестан ехать – купи себе инженерную фуражку. Без бархатного околыша какой дурак поверит, что ты политехникум окончил?». Лева скуп до наивности, и такая трата ввергает его в пропасти уныния…» ( 7, с. 376-377).

Встреча с А. Ширяевцем
13 мая 1921 года

13 мая 1921 года Сергей Есенин приехал в Ташкент, столицу Туркестанской Автономной Республики, входившую в то время в состав РСФСР.
Неизвестно, что чувствовал С. Есенин, когда он, подъезжая к Ташкенту, рассматривал пригородную местность. Для человека, впервые прибывавшего в столицу Туркестана, все могло показаться необычным. Вот какие впечатления были у подростка Михаила Додонова в повести А. Неверова «Ташкент – город хлебный», приехавшего из России почти в то же время, что и Есенин, но только с различными целями: «Мимо садов ехали чудные, невиданные двухколесные телеги (арбы). Сытые лошади с лентами в хвостах и гривах играли погремушками. На лошадях верхом сидели чудные, невиданные люди с обвязанными головами, а от огромных колес поднималась белая густая пыль, закрывала сады, деревья, и нельзя было ничего увидеть сквозь нее. Потом верхом на маленьких жеребятах (ишаках) ехали толстые чернобородые мужики, тоже с обвязанными головами. Сидят мужики на маленьких жеребятах, стукают жеребят по шее тоненькими палочками, а жеребята, мотая длинными ушами, идут без узды, и хвосты у них ровно телячьи. Паровоз сделал маленькую остановку. Высунулся Мишка, увидел торговцев с корзинами на головах, услыхал нерусские голоса. Из корзинок, из деревянных корыточек глянули яблоки разные и еще что-то, какие-то ягоды с черными и зелеными кистями, широкие белые лепешки. «Вот так живут!» — подумал Мишка, облизывая языком сухие, голодные губы» (19, с. 278).
Возможно, что С. Есенин мог увидеть и иную картину, но и в ней обязательно были бы представлены необычно одетые местные жители, повстречались бы те же с огромными колесами повозки, слышалась та же незнакомая для русских тюркская речь.
Когда поезд остановился на ташкентском вокзале, началась суматошная высадка пассажиров. Некоторых радостно встречали, но многие, прибывшие в Ташкент ради заработка, настороженно поглядывали по сторонам в поисках свободного места, где можно было бы присесть, осмотреться и решить, куда дальше идти. Служебный вагон, в котором ехал С. Есенин, вскоре отцепили и поставили на запасной путь.
«Приехал Есенин в Ташкент в начале мая, когда весна уже начала переходить в лето, — вспоминал В.И. Вольпин. — Приехал радостный, взволнованный, жадно на все глядел, как бы вливая в себя и пышную туркестанскую природу, необычайно синее небо, утренний вопль ишака, крик верблюда и весь тот необычный для европейца вид туземного города с его узкими улочками и безглазыми домами, с пестрой толпой и пряными запахами» (4, с. 414).
На вокзале С. Есенина встретил поэт А. Ширяевец. Они были знакомы заочно с 1915 года, обменивались письмами. О приезде московских гостей А. Ширяевец, вероятно, был предварительно оповещен, так как работал телеграфистом в городском узле связи. На встречу с другом А. Ширяевец пришел не одни, а со своей невестой Маргаритой Петровной Костеловой, которая позже вспоминала: «Помню, как я обомлела перед красавцем в новеньком сером костюме, в шляпе, вся замерла и очень хотелось потрогать его, дотронуться до живого Есенина. Я ведь работала тогда в библиотеке, много читала и хорошо знала стихи Есенина» (25, с. 96).
Ширяевец (настоящая фамилия Абрамов) Александр Васильевич (1887 – 1924) родился в селе Ширяево Симбирской губернии в крестьянской семье. «Родители из крепостных крестьян, впоследствии – мещане, — писал А. Ширяевец в автобиографии.- Отец – самоучка, мать только читала с трудом, Окончил церковно-приходскую школу в Ширяево, проучился два года в самарском городском училище , служил чернорабочим, писцом». Родители всячески поддерживали в сыне стремление к знаниям, прививали ему любовь к народному песенному творчеству. В 1905 году после смерти отца А. Ширяевец с матерью уезжают в Среднюю Азию, спасаясь от нищеты и бесправия. Стал служить в почтово-телеграфном ведомстве Туркестана, вынужден был жить в городах Коканд, Чарджоу, Бухара, Ташкент. Это позволило ему не только хорошо узнать жизнь русских переселенцев, взаимоотношения среди чиновничества туркестанского губернаторства, но и поближе познакомиться с неизвестным для него бытом местных жителей. Писал лирические и прозаические произведения, публикуя их в местной и центральной периодической печати. «Живу сейчас среди казенной обстановки, людей «в футлярах», — писал А. Ширяевец в 1913 году друзьям в Москву,- под гнетом бесчисленных грозных циркуляров, не допускающих за человеком никаких человеческих прав. Но никакие циркуляры не вытравляют из меня любви к литературе вообще и поэзии в частности – только этим и дышу». Свои переживания отразил в неопубликованном цикле стихов «Почтово-телеграфные мотивы». Стихи подписывал А. Ширяевец, а очерковые зарисовки и фельетоны из местной жизни публиковал под псевдонимом А. Симбирский. В 1911 году в Ташкенте в коллективном сборнике «Стихи» А. Ширяевец был представлен циклом «Ранние сумерки. Стихи и песни». Заочно стал членом Суриковского литературно-музыкального кружка писателей-самоучек в Москве, занятия которого в это же время стал посещать и С. Есенин. Постепенно получает признание в далекой России. В 1912-1916 годах лирические произведения А. Ширяевца публикуют столичные журналы «Весь мир», «Огонек», «Ежемесячный журнал» и др. В 1915 году в журнале «Друг народа», который издавался Суриковским кружком, были опубликованы стихи С. Есенина «Узоры» и «Хоровод» А. Ширяевца. «Александр Васильевич! Приветствую Вас за стихи Ширяевца, — восторженно писал С. Есенин из Москвы 21 января 1915 года, — Я рад, что мое стихотворение помещено вместе с Вашим. Я давно знаю Вас из ежемесячника и по 2 номеру «Весь мир». Стихи Ваши стоят на одинаковом достоинстве стихов Сергея Клычкова, Алексея Липецкого и Рославлева. Хотя Ваша стадия от них далека. Есть у них красивые подделки под подобные тона, но это все не то. Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения. Моих стихов в Чарджуе Вы не могли встречать, да потом я только вот в это время еще выступаю. Московские редакции обойдены мной успешно. В ежемесячнике я тоже скоро наверное появлюсь». (VI, 61). Д.Семеновский в январе 1915 года был свидетелем, как С.Есенин после чтения в «Ежемесячном журнале» очень ярких и удалых стихов А. Ширяевца, в которых говорилось о катании на коньках, на санках, о румяных щеках и сахарных сугробах, с восхищением говорил: «Какие стихи! Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский». (26) . Основная тема стихов А. Ширяевца – воспевание волжского раздолья, Жигулей, буйной силы вольнолюбивых волгарей. В дальнейшем А. Ширяевец опубликовал сборники стихотворений «Запевка» (1916), «Алые маки .Песни последних дней» (1917), «Край солнца и чимбета» (1919). В 1921 году пробует силы в драматургии. Написал пьесу «Отлетающие птицы», в которой рассказал о драматической судьбе восточной женщины, пытающейся обрести свободу Восточные мотивы отразилось в цикле поэтических произведений, посвященных Туркестану (27).

Первые знакомства
14 мая 1921 года

Железнодорожный вокзал в Ташкенте был расположен в европейской части города. Есенин с первых дней пребывания в городе окунулся в жизнь горожан и вскоре убедился, что ташкентцы не отличаются от российских соотечественников речью, одеждой, бытом, а тем более своими жилыми домами. Словно находишься не в далеком азиатском городе, а в обычном провинциальном городке России. Заметна была продуманная планировка новой европейской части Ташкента. Многие улицы были прямыми и широкими, обсаженные двумя рядами зеленых деревьев, которые еще не были покрыты летней серой пылью. Вдоль улиц протекали арыки, чистой водой которых не только поливали дворы, но и пользовались для бытовых нужд. Питьевую воду длительное время доставляли из Головачевских ключей. В некоторых местах провели водопровод, но большинство горожан в основном пили воду из колодцев или арыков. По улицам приятно было прогуливаться, так как движения транспорта практически не было, за исключением парных и одноконных извозчиков, которые доставляли желающих в любой конец города.
Есенина с Ташкентом в основном знакомил Александр Ширяевец, хорошо знавший все улицы и переулки. От вокзала они нередко добирались до Константиновского сквера, от которого радиально расходились улицы, одна из которых носила имя Пушкина. Так отметили горожане столетие со дня рождения великого русского поэта в 1899 году.
Пешком можно было дойти от вокзала до улицы Новой, где жил Ширяевец. Нужно было перейти небольшой Первушинский мост через канал Салар, выйти на улицу Жуковского, минуя винный завод с его дурманящими запахами браги, пройти по пешеходной дорожке несколько кварталов. Кроме обычных европейского типа одноэтажных домов по пути встречались необычные строения. Таков недостроенный римско-католический костел на берегу Салара. Его начали строить перед первой мировой войной. Строителями были военнопленные католики – поляки, венгры, австрийцы. Мастера изготовили статуи святых. Перед строящимся костелом словно замерли великолепные фигуры царя Давида, четырех евангелистов и большой статуи Христа, которые были сделаны из цемента, но после тщательной отделки выглядели как изваяния из песчаника. Строительство костела после революции было приостановлено. В недостроенном здании предприимчивые люди стали устраивать мастерские, склады, а на втором этаже флигеля открыли даже небольшое неблагоустроенное общежитие. Если пройти по улице Жуковского до Пушкинской, то можно увидеть небольшую протестантскую кирху, затем здание музыкального театра, строения бывшего дворянского собрания. Но это были не памятники старины, а современные постройки. В европейской части Ташкента бросающихся в глаза исторических памятников не было, так как эта часть города была относительно молодой.
А.В. Ширяевец знакомил Есенина с ташкентскими поэтами, писателями и художниками. Одним из первых, с кем повстречался гость из Москвы, был поэт Дружинин.
Павел Давидович Дружинин (1890 – 1965). родился в селе Тезиково Наровчатского уезда Пензенской губернии. Отец П. Дружинина «самоучкой» осилил грамотность и был писарем. Мать — безграмотная крестьянка. Жили в бедности. В 18 лет «зайцем» Павел уехал в Москву, где с трудом устроился дворником, а потом рабочим на кожевенном заводе. Начал писать, но первый опус «Сочинение из деревенской жизни» было возвращено из издательства «Посредник» с резолюцией «Не подходит». Подражая Кольцову, начал писать стихи. Отправил в еженедельную газету Суриковского литературного кружка «Доля бедняка», в которой и было напечатано его наивное стихотворение «К ней», напоминающее переработанную частушку. Был призван в армию. После революции П. Дружинин служил на Восточном фронте. В армейской газете публиковал фельетоны. Был переведен в 1920 году в Ташкент. Здесь же издал свою первую книгу стихов «Песни самоучки». В 1923 году после демобилизации возвращается в Москву. Автор нескольких поэтических сборников. В 1933 году в своей книге стихов «Серебряный вечер» опубликовал стихотворение «Поэт» (О, знаменитый и кудрявый…), посвященный памяти С.А. Есенина. Последняя книга П. Дружинина «Большая земля» была издана в 1960 году.
16 марта 1966 года в «Пензенской правде» П.Дружинин опубликовал воспоминания «Встречи с Есениным», в которых писал: «С Сергеем Александровичем Есениным я познакомился в Ташкенте. Произошло это знакомство, если не изменяет мне память, в 1921 году. Работал я в то время в управлении продовольственного снабжения армий Туркестанского фронта. В один из жарких ташкентских дней, сидя спиной к раскрытому окну за служебными делами, я почувствовал какое-то странное беспокойство. Такое беспокойство обычно бывает с людьми, когда на них кто-нибудь незаметно, но пристально смотрит. Оглянувшись, я увидел на тротуаре перед окном поэта Александра Ширяевца и рядом с ним незнакомого мне молодого человека в элегантном сером костюме и серой шляпе. Оба они, Ширяевец и незнакомый молодой человек, глядели на меня и улыбались, а Ширяевец делал знаки, чтобы я вышел на улицу. Любимым выражением Ширяевца, когда он встречал меня, было «Эй, Русь!»
-Эй, Русь, знакомься: Сергей Есенин, — сказал он, и его широкое круглое лицо расплылось в улыбке еще шире.
От неожиданности я даже растерялся. Сергей Есенин входил в то время в большую славу, она докатилась и до Ташкента. Стихи Есенина декламировали не только поэты, но и артисты, студенты, молодежь. Попутно с этой славой тянулась и другая – дурная слава .Однако передо мной стоял очень приятный на вид, простой, скромный паренек и с застенчивой улыбкой протягивал мне руку»( 28).
В тот же субботний день С. Есенин, А. Ширяевец, П. Дружинин присутствовали на литературном вечере ташкентского писателя С. Окова, который состоялся в Доме имени Луначарского. 13 и 14 мая 1921 года в газете «Известия», органе Центрального Комитета Коммунистической партии Туркестана и Центрального Исполнительного Комитета Советов Туркестанской Республики, было опубликовано объявление:

«ДОМ им. ЛУНАЧАРСКОГО.
В субботу 14 мая.
Литературный вечер произведений пролетарского писателя Семена Окова
с участием автора и артистов драмы.
 Вступительное слово скажет поэт Александр Ширяевец».

Семен Оков (настоящая фамилия Овсянников) принадлежал к тем молодым пролетарским поэтам, которые воспевали свободный труд и социальные преобразования после революционных событий 1917 года. Несмотря на географическую отдаленность Туркестана от центра России, в литературном творчестве некоторых ташкентских поэтов проявлялись те же тенденции, которые были характерны для русской литературы метрополии. В газетах и журналах Туркестана перепечатывались стихотворения и поэмы москвичей, петербуржцев. Популярными были имена пролетарских поэтов В. Кириллова, М. Герасимова, входившие в литературное объединение «Кузница». С московскими пролетарскими поэтами из литературного объединения «Кузница» он был в хороших товарищеских отношениях. Вместе с М. Герасимовым, Н. Павлович, С. Клычковым написал киносценарий «Зовущие зори», дружил с В. Кирилловым, избранным в 1921 году председателем Всероссийской Ассоциации пролетарских писателей. Многие теоретические положения пролеткультовцев С. Есенин не разделял, нередко выступая с критикой, но товарищеские отношения поддерживал.
Семен Оков в 1920 году издал свой сборник стихов «Этапы», который и был представлен на поэтическом вечере. В сборник были включены стихи цикла «Туркестанские мотивы», а также стихотворения, воспевающие революционно-романтическую обстановку зарождающихся новых трудовых отношений (29).
Ташкентский поэт С. Оков в стихотворении «Бей молотом», которое он читал на вечере, попытался раскрыть душевное состояние человека-труженика, которого нельзя было отделить ни от орудий труда, ни от тяжелого, но творческого процесса:

Бей молотом! Бей молотом! Бей!
Окрашены лица пылающим жаром.
Железное плавим мы в пламени горна,
Работают руки проворно-проворно,
И вторит нам тяжко вздыхающий мех:
Э-э-эхх! Э-э-эхх!
Ничто не дается рабочему даром.
Удар за ударом!
Удар за ударом!..
Наполнены легкие чудом-угаром
Все тише, все ниже вздымаются груди…
А надо немало коммуне орудий!
А надо немало штыков-то для всех!
Э-э-эхх! Э-э-эхх!
Ничто не дается рабочему даром.
Удар за ударом!
Удар за ударом!
Бьем молотом! Бьем молотом! Бьем! (30).

Неизвестно, как отозвался С. Есенин о стихотворениях С. Окова.
О реакции С. Есенина на выступление С. Окова рассказал в воспоминаниях П. Дружинин: «Всюду, где бы я ни встречался в эти дни с Есениным, я видел перед собой светлоликого и тихого юношу с характерной есенинской прической. Он был как-то вдумчиво невозмутим. Только однажды, на вечере местного пролетарского поэта Семена Окова в Театре имени Луначарского, я видел Есенина несколько иным.
Выйдя на сцену, Оков начал рассказывать свою биографию. Мы с Есениным наблюдали из-за кулис за публикой, среди которой, нам показалось, было немало так называемых бывших людей. Когда Оков начал перечислять свою родословную и разъяснять, что он родился от бездомной нищенки, чуть ли не в хлеву, в зале послышался злой смех. Есенин вдруг потемнел лицом, сжал кулаки и полушепотом заговорил «Зачем, зачем он это делает, унижается, да еще перед кем унижается, чудак…» (28, с. 249).

Встречи на Ташкентском вокзале
До 18 мая 1921 года

Железнодорожная станция Ташкент была отделена от города каналом Салар. Кроме вокзала на территории станции находились главные мастерские, депо, большой материальный склад, нефтехранилище, приемный покой, дешевая столовая для железнодорожников, чайная. С городом станцию связывали три широких улицы: Госпитальная, Духовская и Куйлюкский проспект.
Во время пребывания в Ташкенте С. Есенин жил в служебном вагоне. Переехать к Ширяевцу не мог, так как тот сам жил в небольшой комнате с престарелой матерью. Проживание в гостинице его не привлекало. «Жил Есенин в своем вагоне,- вспоминал художник Ф.В. Лихолетов,- стоявшем где-то на дальних путях Ташкентского железнодорожного вокзала. Утром, переступая через многочисленные рельсы, вместе с Колобовым и их спутником шли на привокзальную площадь, брали извозчика и ехали в город – либо к Ширяевцу, который, по-моему, в эти дни не ходил на службу, либо сразу в какую-нибудь чайхану в Старом городе – завтракать. Иногда по дороге прихватывали и меня (я жил в одном из переулков, близ Пьян-базара, так прозвали Воскресенскую площадь)» (25, с. 75-76).
Нередко С. Есенин принимал своих новых друзей и у себя в купе. «В вагоне мне приходилось бывать, — вспоминала Е.Г. Макеева (Михайлова). — Есенинское купе всегда было в порядке, на столике лежали местные газеты и стопка бумаги, полка была застелена одеялом, на котором тоже были бумаги и книги. Помню, там лежала большая кипа сборников Есенина, которые он привез с собой и дарил потом перед отъездом» (25, с.84).
В Ташкент С.Есенин привез несколько своих поэтических сборников, изданных за последнее время. В основном это были книги, выпущенные издательством «Имажинисты», учредителем которого был сам поэт. Среди книг была переизданная «Радуница», о которой положительно отозвался рецензент в январском номере журнала «Книга и революция» за 1921 год Отпечатана книжечка была во 2-й Государственной типографии тиражом 4500 экземпляров. В этой же типографии тиражом в одну тысячу была опубликована «Трерядница», в которую вошли стихотворения «Песнь о собаке», «Я последний поэт деревни…», «Душа грустит о небесах…» и др. Третья книжечка была очень небольшая и включала на своих 12 страницах три произведения С. Есенина: «Дождик мокрый метлами чистит…», «Сорокоуст» («Трубит, трубит погибельный рог!..») и «Исповедь хулигана» («Не каждый умеет петь…»). Книжечка, вероятно, была напечатана без согласования с планом государственных издательств, поэтому на ней нет указаний ни на типографию, ни на тираж. Именно о таких изданиях писала газета «Известия ВЦИК» 14 апреля 1921 года, как раз перед отъездом С. Есенина в Туркестан. В опубликованном письме наркома просвещения А.В. Луначарского отмечалось, что «книги эти выходят нелегально, т.е. бумага и типографии достаются помимо Государственного Издательства незаконным образом. Главполитпросвет постановил расследовать и привлечь к ответственности людей, способствовавших появлению в свет и распространению этих позорных книг». С. Есенин понимал, что это резкое замечание наркома относится и к нему, поэтому не мог свободно через магазины продавать свою книгу, а старался больше дарить ее своим друзьям. Неудивительно, что первые рецензии на «Исповедь хулигана» появились в эмигрантской русскоязычной периодике, а не в отечественной.
На ташкентском вокзале происходили изредка неожиданные встречи с российскими земляками. Однажды С. Есенин увидел в красноармейской форме своего односельчанина Кузьму Цыбина, который учился вместе с Есениным в Константиновском училище на два класса старше, но был с ним в большой дружбе. Поговорить, правда, не пришлось, обменялись только приветствиями. «Вспоминаю, как он был обрадован, — рассказывал К.В. Цыбин, — когда мы с ним случайно повстречались в 1921 году на вокзале в Ташкенте. Я в то время уже около двух лет находился в рядах Красной Армии. В момент встречи я направлялся в распоряжение штаба одной из среднеазиатских бригад. Есенин, как он мне объяснил, приехал в Ташкент для выступления на литературных вечерах. Однако побеседовать нам в этот раз долго не пришлось. Когда мы с ним случайно увиделись на платформе вокзала, поезд мой уже отходил» (31).
Состоялась в Ташкенте встреча Сергея Есенина с московским писателем И.С. Рукавишниковым, который возвращался из Самарканда в Москву.
Рукавишников Иван Сергеевич (1877 – 1930) свои первые стихи опубликовал в конце ХIХ века. Известность получил изданный в 1912 году автобиографический роман И. Рукавишникова «Проклятый род» о жизни русского купечества. После Октября включился в культурно-просветительскую работу. И.С. Рукавишников разработал Устав Дворца Искусств (Федерального Союза Дворцов и Домов Искусств РСФСР), который был принят на учредительном собрании 30 декабря 1918 года и утвержден Народным комиссариатом по просвещению 12 января 1919 года (VII (2), c. 293-296). Сергей Есенин также был членом Дворца Искусств, принимал активное участие в проводимых в ней литературных мероприятиях.
И.С. Рукавишников был командирован в Туркестан в апреле 1921 года. Газета «Известия ТуркЦИК» писала 29 апреля 1921 года, что основной целью приезда И.С. Рукавишникова является организация в Ташкенте отделения Московского Дворца Искусств, так как аналогичные отделения уже были открыты в Петербурге, Саратове, Ялте. С докладом о целях и задачах Дворца Искусств И. Рукавишников выступил на учредительном собрании в помещении Ташкентского отделения Всероссийского союза поэтов. Предполагалось, что в Ташкентском филиале Дворца Искусств будут созданы литературный, художественный, музыкальный, театральный и археологический отделы. Так как археологический отдел предусматривал изучение памятников старины, то И.С.Рукавишников вместе с секретарем Московского Дворца Искусств должны были в Самарканде описать исторические памятники для дальнейшего их изучения. Такая поездка в Самарканд в начале мая 1921 года состоялась.
По возвращении И.С. Рукавишников рассказывал ташкентским друзьям о своих самаркандских впечатлениях. В городской газете «Пролетарий» было опубликовано объявление о вечере поэзии Рукавишникова в бывшем «электротеатре» «Гранд Вио». Пришло много любителей поэзии. Литературный вечер оставил у посетителей противоречивые оценки, так как московский гость проповедовал в своих стихах культ чистой красоты и неземной любви, а его поэзия была полна неясных мистических предчувствий, далеких от общественных интересов послереволюционного периода. О вечере в городской газете «Пролетрий» 15 мая 1921 года был опубликован фельетон «Мистика». Автор фельетона высказал нелестное мнение о приезде в Самарканд «нового гастролера», который «излил, так сказать, свою переполненную мистическим туманом душу перед аудиторией, жаждущей живого слова об искусстве». При встрече в Ташкенте С. Есенин и И. Рукавишников не обошли и тему отражения в современной литературе крестьянских освободительных движений. С. Есенин заканчивал работу над «Пугачевым», а И. Рукавишников собирал материал для своих будущих художественных произведений «Степан Разин» и «Пугачевщина».

Старый город
До 24 мая 1921 года

С. Есенин продолжал знакомиться с Ташкентом. Больший интерес у него вызывал Старый город. Эта часть Ташкента сильно отличалась от Нового города. Вдоль узких и кривых улиц и переулков стояли желтовато-серые одноэтажные глинобитные дома без окон на улицу. На многих улицах не было деревьев и зелени, очень мало арыков. Все сады, виноградники расположены внутри дворов за высокими заборами из сырца. В городе много мечетей с невысокими минаретами, на которых аисты вьют гнезда. В центре Старого города находился большой базар, где рядами располагались торговые лавки, мастерские, чайные, караван-сараи. В базарные дни все заполняется местными и приезжими людьми, стадами овец, караванами верблюдов, всадниками и различными арбами. Далеко слышится гул толпы, крики разносчиков лакомств и воды, возгласы нищих, завывания странствующих дервишей, рев верблюдов и ослов. В этом гвалте и тесноте движение становится затруднительным. В обычные же дни все затихает. Изредка может проехать на ишаке в белой чалме старый узбек или торопливо пробежит, прижимаясь к стенам домов, женская фигура в парандже.
Есенину хотелось как можно ближе познакомиться с «живым Востоком». «Он приехал в праздник уразы,- вспоминал В. Вольпин,- когда мусульмане до заката солнца постятся, изнемогая от голода и жары, а с сумерек, когда солнце уйдет за горы, нагромождают на стойках под навесами у лавок целые горы «дастархана» для себя и для гостей: арбузы, дыни, виноград, персики, абрикосы, гранаты, финики, рахат-лукум, изюм, фисташки, халва… Цветы в это время одуряющее пахнут, а дикие туземные оркестры, в которых преобладают трубы и барабаны, неистово гремят. В узких запутанных закоулках тысячи людей в пестрых, слепящих, ярких тонов халатах разгуливают, толкаются и обжираются жирным пилавом, сочным шашлыком, запивая зеленым ароматным кок-чаем из низеньких пиал, переходящих от одного к другому» (4, с. 424). Во время празднования уразы русские любят выезжать в Старый город, где с заходом солнца начиналась шумная жизнь. Базары, харчевни, чайханы переполнялись посетителями. На это время все оживало, сюда приезжали веселить народ балаганы, цирк, фокусники, плясуны.
«Чаще всего ехали на Шейхантаур – там была отличная чайхана недалеко от мечети и мавзолея Ширдор,- вспоминал художник Ф.В. Лихолетов. – Усаживались на помосте – Есенину никак не удавалось сесть по-восточному, скрестив ноги, и он спускал их вниз, по-мальчишески болтая блестящими, всегда свежевычищенными коричневыми туфлями, которые он протирал тряпочкой, он был, что называется, франтом. Несмотря на жару, он почти всегда был в костюме и галстуке, а сорочек у него с собой было — не счесть. Стирала и гладила их какая-либо из поклонниц поэта, которые в нашей компании нередко бывали. Иногда это делала мать Ширяевца, Мария Ермолаевна, но ее Есенин не хотел затруднять, стеснялся. Что меня поразило – пил Есенин в Ташкенте мало. Разговоров о его разгулах московских я наслышался, а когда встретились, счел все это враньем. Сергей Александрович вел себя очень сдержанно и спокойно, утром к вину не прикасался, а вечерами у Ширяевца или даже в «Регине» (ресторан – С. З.) никогда границ не переходил…» (25, с. 76).
До Шейхантаура добирались на извозчике. Проехав по узкому мосту через канал Анхор, до чайханы добирались по пыльной Шейхантаурской улице, которая уходила вглубь Старого города. От чайханы по тенистой аллее можно было попасть на территорию древнего Шейхантаурского кладбища Нужно было пройти через красивые, выложенные причудливыми узорами из жженого кирпича ворота с резными массивными деревянными створками. У входа располагался заросший деревьями водоем Лангар, от которого выложенная кирпичом и обсаженная деревьями аллея вела к мавзолеям. Привлекали внимание растущие здесь же великолепные чинары, возраст которых исчислялся сотнями лет. Самая крупная чинара, согласно легенде, была посажена почти 700 лет тому назад, а чтобы обойти ствол этого дерева, нужно было сделать 25 шагов.
В конце аллеи открывалась панорама восточных сооружений. Древние построения были ветхими, запущенными, требовали реставрации и ремонта. Мавзолеи в форме шарового купола производили впечатление величественно застывших памятников древности. Есенин мог узнать, что самое большое историческое здание в древнем архитектурном ансамбле связано с именем шейха Ховенди Тахура, жившего в эпоху правления Тимуридов ХIV – ХV веков, в честь которого и была названа данная территория города Шейхантауром. Шейх считался святым, так как прославился умением исцелять больных. Бытовала легенда, что даже шапка шейха, если ее надеть, исцеляет головную боль, а стоит только постоять или потрогать ствол дерева, которое росло рядом с могилой шейха, то сразу почувствуешь облегчение от болей.
Мавзолей шейха с двумя куполами, высоким порталом со стрельчатой аркой, без каких-либо украшений выглядел скромным сооружением Рядом стоял другой мавзолей, еще более скромный и простой. По преданию одних источников здесь был похоронен знатный вельможа Калдыргачбий, а по другой версии — это была усыпальница принцессы кипчакских степей Калдыргачбиби. Более величественным выглядел мавзолей Юнусхана, одного из потомков Чингизхана. Перед этим мавзолеем поднимались высокие минареты, а рядом находилось несколько мечетей и медресе.
А. Ширяевец в книжечке «Край солнца и чимбета» опубликовал небольшое стихотворение «Шейхантаурское кладбище.(Умирающая арча)»:

Смерть входит и в священные углы,
Все никнет перед властным Азраилом…
Дерев священных жалкие стволы
В истоме смертной клонятся к могилам.
Все ниже и ниже… Стережет мазар
Бунчук, чернея в небе ясно-синем…
А рядом жизнь – клокочущий базар,
Торговцев выкрик, запах пряный дыни…

К историческому ансамблю примыкало древнее мусульманское кладбище, которое было в ХVI-ХIХ веках самым популярным «святым местом» в Ташкенте. Здесь справлялись религиозные мусульманские обряды, сюда приходили из разных мест верующие для поклонения. В дни мусульманских праздников при большом стечении любопытных зрителей проходили захватывающие перепелиные бои. Повсюду шла бойкая торговля лепешками, напитками, сладостями. В 1884 году в одном из медресе была открыта первая светская школа для узбекских детей, в которой обучали арифметике, географии, истории, родному и русскому языкам.
Обо всем этом С. Есенину рассказывали друзья за чашкой чая в уютной чайхане. Для европейца и сама чайхана была частью восточной экзотики, хотя городская культура Старого Ташкента уже впитала в себя много нового. «Чайханэ, убранные пестрыми коврами и сюзанэ,- вспоминал В. Вольпин, — залиты светом керосиновых ламп, а улички, словно вынырнувшие из столетий, ибо такими они были века назад, освещены тысячесветными электрическими лампионами, свет которых как бы усиливает пышность этого незабываемого зрелища. Толпа разношерстная: здесь и местные узбеки, и приезжие таджики, и чарджуйские туркмены в страшных высоких шапках, и преклонных лет муллы в белоснежных чалмах, и смуглые юноши в золотых тюбетейках, и приезжие «из русского народа», и разносчики с мороженым, мишалдой и прохладительными напитками. Все это неумолчно шевелится, толкается, течет, теряя основные цвета и вновь находя их, чтобы через секунду снова расколоться на тысячу оттенков. И в такую обстановку попал Есенин – молодой рязанец, попал из голодной Москвы. Он сначала теряется, а затем начинает во все вглядываться, чтобы запомнить» (4, с. 424).
Сергей Есенин проявлял интерес к литературе и искусству узбекского народа. Сказывалось, конечно, незнание узбекского языка, а также отсутствие прочных творческих связей с узбекскими литераторами. Известные контакты С. Есенина с узбекской культурой были случайными, ознакомительными. «Есенин очень хотел встретиться с «живым Востоком», с его людьми, искусством, поэзией, — вспоминала Е.Г. Макеева. – У меня были знакомые в каком-то учреждении, ведавшем культурой, у них я выяснила, что никакой возможности сделать это, так сказать, в официальном порядке нет. Национальное искусство находилось еще в состоянии становления, не было ни узбекского театра, ни творческого союза, послушать стихи и музыку можно было лишь у кого-либо дома, пригласив артистов, обычно выступавших в основном на свадьбах и тоях. В старом городе у отца были знакомые, устраивавшие такой той, фамилия их была Нарбековы. Мы с сестрой Ксаной, отцом, Колобовым и Есениным (был еще кто-то, но я не запомнила больше никого) отправились туда. Не знаю, по какому поводу был праздник, но помню, что ревели карнаи и дробно гремела дойра, выступали певцы, которым аккомпанировали на дутарах молодые, похожие друг на друга музыканты, все в одинаковых тюбетейках и халатах. Есенин был, мне кажется, несколько оглушен этим шумом, но не подавал виду, был, как всегда, внимателен и галантен, шутил и смеялся, однако чувствовалось в нем какое-то напряжение, он пытался вслушаться в чужие напевы, ощутить их мелодию, но, видимо, это ему не удавалось. Он быстро устал, музыка, пение, казалось, превратилась для него в общий, ровный гул, и он молча жевал какие-то сладости. На вопрос, понравилось ли ему на узбекском празднике, Есенин неопределенно пожал плечами и ответил в том смысле, что об этом трудно судить с первого впечатления, но во всем виденном чувствуется какая-то своя жизнь и своя очень живая и естественная радость. Этот разговор произошел между отцом и Есениным уже у вагона, в котором жили они с Колобовым и куда мы их проводили» (25, с. 83-84).

Художник А. Волков
До 24 мая 1921 года

Товарищеские отношения установились между С. Есениным и ташкентским художником Александром Волковым. Поэт неоднократно бывал на квартире художника по улице Садовой. Это было по пути от вокзала к месту жительства Александра Ширяевца. Сын художника Волкова пишет: «Вспоминаю рассказ отца о Сергее Есенине: «Он вошел в открытие двери моей квартиры в Ташкенте на Садовой улице. Это было так неожиданно и так просто. Совсем юный, прекрасный, радостью сверкающий. Мы встретились, будто давно знакомы. Читали друг другу стихи, сидели прямо на полу и рассматривали акварели. Тогда Есенин сказал Волкову: «Так вы же наш, имажинист – мы Вас принимаем к себе, художник Якулов против не будет!» (45). Волков в то время много экспериментировал в живописи… «Часа три сидели мы все вот так на полу, — вспоминал А. Волков. – Вдруг Есенин нервно вскочил, прислонился к стене и стал читать прекрасным звонким голосом. После этого пошли с ним в старый город» (46). С Волковым Есенина могли познакомить А. Ширяевец или В. Вольпин. Возможно, что и сам Есенин проявил инициативу, так как в Новом городе Ташкента об оригинальном художнике часто велись разговоры среди интеллигенции.
Волков Александр Николаевич (1886 – 1957) родился в Фергане. Отец его, Николай Иванович, служил врачом в 14-ом линейном Туркестанском батальоне. Семья Волковых жила в различных городах Туркестанского края. Николай Иванович хорошо рисовал и помогал сыну усваивать азы рисунка. После двухлетнего обучения в Ташкентском реальном училище Александр Волков был отдан в Оренбургский кадетский корпус, который закончил в 1905 году. Военным не стал, победила тяга к рисованию. В 1906 году поступает в Петербургский университет на отделение естественных наук, однако его все больше и больше привлекала живопись. В 1907 году стал заниматься в мастерской художника В. Маковского на курсах при Академии художеств. В 1910-1911 годах учится в частной школе М.Д. Бернштейна, где преподавали Н.К. Рерих, И.Я. Билибин, Л.В. Шервуд. В 1912 году поступил в Киевское художественное училище, которое окончил в 1916 году. Увлекался творчеством Врубеля, считал его своим учителем.
Возвратившись в Туркестан, А. Волков увлеченно рисует местную природу, делает много эскизов о жизни местного населения, создает несколько портретов. Особенно любил рисовать горы, которые манили своей величественностью и красотой. Проявил активный интерес к историческим памятникам среднеазиатской культуры. В дневнике того времени он записывает: «Орлы носятся ниже мечетей. Грандиозный зеленый купол на фоне ультрамаринового неба. Минареты, уходящие ввысь. Полуразрушенная арка. На развалинах сумбур камней. Местами арки – словно двери в небо. Провалившийся купол – зияющая глубокая рана бога. Страшно. Жутко. Серебряное кладбище. Безмолвие. Что-то невероятно прекрасное» (47).. Хотелось все это запечатлеть на полотне. За короткий период создал несколько сотен эскизов, десятки картин. В 1919 году в Ташкенте организуется первая выставка работ А. Волкова, которая привлекла внимание общественности. В газете «Красный звон» (11 августа 1919 года) рецензент писал: «Там, где Волков вступает в соприкосновение с землей, небом, горами и обитателями Туркестана, он открывает все новые области».
В 1919 году Волков работает директором первого Государственного музея искусств в Средней Азии. Музей открыли в экспроприированном великолепном дворце великого князя Николая Константиновича Романова, двоюродного дяди императора Николая II.
Здание Государственного музея искусств располагалось на центральной Романовской улице , которая была как бы планировочной осью Ташкента. Улица проходила через весь Новый город и связывала окраинные районы с основным центром торговли – Воскресенским рынком. От рынка на север по этой улице располагался цирк Юпатова. Напротив одноэтажного магазина общества «Треугольник» были небольшой сквер и церковь святых Иосифа и Георгия. В этом же районе находились кинотеатр «Хива» и магазины. С. Есенин часто бывал здесь, куда в вечернее время обычно приходили отдыхать многие горожане.
Здание, выделенное для Музея, было невелико, но оригинально по своему архитектурному решению. Проектировал его известный архитектор А.Л. Бенуа. Строение располагалось в глубине участка за кованной металлической решеткой. При планировке и строительстве здания соблюдалась абсолютная симметрия. Один зал дворца был расписан в местном национальном стиле, другой сохранил своеобразие европейской средневековой традиции. Вокруг дворца были высажены дубы.
А. Волков на территории Музея организовал свою студию. Материальное обеспечение студийцев было мизерным. Сотрудничали с художественным техникумом-интернатом в старой части Ташкента. Иногда приходилось выезжать на арбах в Старый город. Привозили на людные места краски, оставшиеся на складах текстильных фабрик, старую оберточную бумагу или обои и раздавали молодежи, предлагая им попробовать что-нибудь нарисовать. Затем рисунки привозили в Музей, где устраивались выставки народного творчества. В эти годы А. Волков обучал живописи и рисунку в Туркестанской народной школе живописи, а с 1920 года работал инспектором школьного отдела по организации художественного образования во всех школах первой и второй ступени. Во время знакомства с Есениным в мае 1921 года А. Волков преподавал на педагогическом факультете Туркестанского государственного университета и в Центральных художественных мастерских.
Весной 1921 года отмечали первую годовщину открытия в Ташкенте Средне-Азиатского Государственного Университета (САГУ), разместившегося в учебных зданиях на Куйлюкской улице. К этой дате была приурочена и выставка художественных работ А. Волкова, на которой художник выставил новые свои картины и эскизы, сильно отличающиеся от традиционных реалистических полотен. Есть упоминания очевидцев, что на этой выставке побывал и Есенин. Художник показывал ему картины «Караван», «Солнце», «Женщина на верблюде», «Старый мавзолей», «Арба с собачкой», «В чайхане», серию картин цикла «Восточный примитив». Картины «Беседа под веткой граната», «Беседа под сенью шатра» написаны в манере, напоминающей живопись Ван Гога, рисунки Матисса, полотна Гогена, творчеством которых А. Волков в то время интересовался. С. Есенин не был пассивным зрителем. В 1921 году он проявлял интерес к работам западноевропейских современных художников. «Мы несколько раз посетили с Есениным музей новой европейской живописи: бывшие собрания Щукина и Морозова, — писал И. Грузинов. – Больше всего его занимал Пикассо. Есенин достал откуда-то книгу о Пикассо на немецком языке, со множеством репродукций с работ Пикассо» (8, с. 369).
Волков выделялся своим темпераментом, авторитетностью высказываний и суждений. Он много рассказывал Сергею Есенину о Туркестане, о Ташкенте. Его память хранила немало интересных историй. В городе Волков слыл чудаком, по крайней мере, так о нем отзывались. Однажды поспорил, что обойдет вокруг Ташкента без копейки денег. И обошел, ночуя там, где его заставала ночь: в чайхане или под открытым небом, в садике или незнакомом доме. Но эти странности как раз и могли привлечь внимание С. Есенина. Он интересовался незаурядными личностями, так как и сам к ним относился. «Да, что-то было в нем странное, — вспоминал А. Волков. — В 1921 году приехал в Ташкент неожиданно… Я тогда писал картину «Свидание». Углы глаз и дуги бровей, круг солнца… Есенину нравилось. Он всегда неожиданно уходил и неожиданно возвращался… Что-то в нем было такое! «Суровые, грозные годы! Да разве всего описать?» Как мне дорога эта неправильность – «да разве всего описать». Вернее сказать: мне нравится истинность этой строки. Не знаю, почему он тогда приехал в Ташкент. Впрочем, тогда многие сюда приезжали .Но он чувствовал, что здесь что-то важное должно совершиться для России. Настоящие поэты не выбирают случайных дорог…» (48).
А. Волков оставил очень скудные воспоминания о встрече с Есениным, хотя дружба их продолжалась и после возвращения поэта в Москву. Известно, что С. Есенин принял участие в организации персональной выставки ташкентского художника в Москве, когда в 1923 году А. Волков на суд столичных ценителей живописи выставил 120 своих живописных полотен и акварелей.

Новый город
До 25 мая 1921 года

С. Есенин использовал все возможности для знакомства с Новым городом. «Старый город Есенину и его друзьям показывала моя сестра Елена, — рассказывал В. Михайлов. – Она же возила его в театр им. Свердлова (тогда «Колизей») и еще куда-то». О приезде московского поэта многие были наслышаны, при встречах его приветствуют. «Однажды мы с Есениным отправились в театр «Колизей» на какой-то спектакль (или концерт), — вспоминала Елена Макеева. – Неожиданно кто-то встал с кресла и объявил: «Товарищи, среди нас находится известный поэт Сергей Есенин!» Реакция публики была восторженной – отовсюду неслись приветственные крики, аплодисменты, кто-то бросил к нашим местам цветы. Есенин был весьма смущен. Начало спектакля задержалось на несколько минут» (25, с. 92).
Есенина приглашают на литературные вечера для чтения своих стихов, предлагают выступить перед публикой о современной поэзии. В Ташкентском клубе Красной Армии он прочитал лекцию об имажинизме и имажинистах. Горожан привлекла афиша, на которой кратко было написано название лекции – «Бунт нас». Такое название предложил сам поэт. В первом отделении С. Есенин подробно объяснял основные положения имажинизма, для иллюстрации привлекая стихотворения различных авторов. Однако больший интерес у публики вызвало второе отделение, где С. Есенин стал читать свои стихи, не объясняя теоретических положений о ритмике и образности произведения. По воспоминаниям Е. Макеевой, «особенно тепло публика встретила стихотворения «По-осеннему кычет сова…», «Песнь о хлебе», «О пашни, пашни, пашни…», а чтение «Исповеди хулигана» многих смутило и шокировало. Можно предположить, что поэта раздражала собравшаяся разношерстная публика, среди которой было определенное число случайных, далеких от поэзии лиц, поэтому он не убирал из текста малопоэтические слова, словно нарочно, грубо и обнажено» (25, с. 93).
Встречи С. Есенина с любителями поэзии помогал организовывать А. Ширяевец. В некоторых случаях они носили случайный характер. «Однажды, — вспоминала Наталья Михайловна Саввич, жившая на той же улице, где и А. Ширяевец, — перед началом сеанса в кинотеатре «Хива» вместо оркестра выступили поэты, среди них прочел одно свое стихотворение и Есенин, делал он это непринужденно и весело, а потом пригласил собравшихся познакомиться со стихами имажинистов, покупать их книги, — помнится, это можно было сделать в помещении Ташкентского союза поэтов» (25, с. 100).
Есенина познакомили с Николаем Николаевичем Кулинским, первым директором Туркестанской публичной библиотеки после революции, хорошим знатоком поэзии и великолепным собеседником. С. Есенин, А. Ширяевец, В. Вольпин побывали в гостях у Н.Н. Кулинского. За накрытым для гостей столом на террасе велась задушевная беседа, читали любимые стихи.
Для привлечения читателей Н. Кулинский с 1918 по 1922 годы создал при библиотеке «Студию искусств», которая представляла собой небольшой самодеятельный театр с весьма интересным репертуаром. Постановки осуществлялись в помещении библиотеки. Н. Кулинский возглавлял студию и был постоянным режиссером всех спектаклей (49). В репертуаре «Студии искусств» были не только произведения классиков, но и современных авторов. «Он был прекрасным декламатором, — вспоминала участница студии Селуянова Наталья, — производил на слушателей большое впечатление, когда читал художественные произведения. Н.Н. Кулинский был раньше артистом, поэтому свободно использовал при чтении мимику и выразительные жесты» (50).
По приглашению директора библиотеки С. Есенин выступил перед слушателями «Студии искусств», которая называлась также и «Студией живого слова». Об этой встрече оставила воспоминания Евгения Эммануиловна Ромонат, одна из слушательниц студии: «Занятия наши проходили в помещении библиотеки, когда в ней не было посетителей. Есенина сюда привел Ширяевец, которого мы все хорошо знали. Он представил своего друга, и тот без предисловий и уговоров стал читать свои стихи. Читал очень просто, без рисовки и завывания, как иные поэты. Каждое его слово будто ложилось в душу, а все мы, студийцы, именно в этом кое-что понимали после серьезных занятий с Кулинским. Не могу забыть, как он читал «Песнь о собаке» — удивительно точно и человечно, так что слезы появились у многих на глазах, да и сам поэт, кажется, был растроган, и голос его дрожал. Чувствовалось, что он не декламирует, а переживает то, что запечатлено в слове. В этот момент для нас не важно было, что это читает сам Есенин, и значительным казалось то чувство сострадания и боли, которое поэт донес не только словом, но и сердцем, голосом, душой. Эта встреча произвела на нас всех огромное впечатление и наложила отпечаток на дальнейшие наши занятия: Хотелось проникнуть в глубины поэтического слова, ощутить в нем ту проникновенность и человечность, какие слышны были в голосе Есенина» (25, с. 92-94).
Те, кто встречался с Есениным во время его пребывания в Ташкенте, всегда подчеркивали популярность поэта среди горожан, особенно молодежи. Мария Андреевна Гейциг, в то время слушательница бухгалтерских курсов, рассказывала, что когда разносился слух о выступлении Есенина, занятия на курсах стихийно прекращались, молодежь бежала туда, где по слухам он должен был читать свои стихи. (25, с. 99).
В Новом городе Ташкента с учетом своих возможностей горожане старались не отставать от европейской культуры, стремились следовать последней моде в кино, танцах, песнях. Есенин относился к этим веяниям с прохладцей. Художник А. Волков вспоминал: «В Ташкенте на все была мода… на танец шимми, на Джимми, остроносые ботинки. В кинотеатре «Хива» шел фильм «Кабинет профессора Калигари» с Конрадом Вейтдом в главной роли. Есенин в кино не пошел. Сказал: «Надоело». Пробовали его затащить в концерт, где заезжая певица пела «Шумит ночной Марсель». Но он и оттуда удрал – по ногам со скандалом. «Пустите, — говорит, — меня, не за тем я сюда приехал». Вышел на улицу, а там верблюд стоит, склонил к нему свою голову. Есенин обнял его за шею и говорит: «Милый, унеси ты меня отсюда, как Меджнуна…». Пришел ко мне, сел на пол в комнате возле окна и стал читать стихи «Все познать, ничего не взять пришел в этот мир поэт». Потом он написал о Бухаре, которую никогда не видел «И стеклянная хмарь Бухары». Хоть всю жизнь проживи в Туркестане, лучше не скажешь. Эта хмарь, знаете, что ? Зной, смешанный с пылью веков, зной, оплавляющий камни бухарских куполов, их голубые изразцы. И откуда он это знал? Ведь он никогда не видел Бухары. Где же начинается Восток? И еще это, помните: «Я люблю этот город вязевый». Как там сказано? «Золотая дремотная Азия опочила на куполах…» (48).
Постепенно С. Есенин стал проявлять тоску по России. «Я помню, мы пришли в старый город небольшой компанией , долго толкались в толпе, а затем уселись на верхней террасе какого-то ошхане, — вспоминал В. Вольпин. — Вровень с нами раскинулась пышная шапка высокого карагача – дерева, которое Есенин видел впервые. Сверху зрелище было еще ослепительнее, и мы долго не могли заставить Есенина приступить к еде. В петлице у Есенина была большая желтая роза, на которую он все время бережно посматривал, боясь, очевидно, ее смять. Когда мы поздно возвращались в город на трамвае, помню то волнение, которым он был в этот день пронизан. Говорил он много, горячо, а под конец заговорил все-таки о березках, о своей рязанской глуши, как бы желая подчеркнуть, что любовь к ним у него постоянна и неизменна» (4, с. 425).
В письме Р.В. Иванову-Разумнику после рассуждений о языке и образах в поэзии С. Есенин неожиданно перешел к вестям московским. Он вспомнил, что в первом сборнике «Дома искусств», который читал перед отъездом в Туркестан. писатель Евгений Иванович Замятин опубликовал небольшую статью-памфлет «Я боюсь», в которой высказал опасения, что в русской литературе будут занимать место юркие представители, вытесняя подлинных литераторов. Е. Замятин очень кратко отозвался и об имажинизме, заметив попутно, что творчество поэтов-имажинистов вторично и они неминуемо окажутся в будущем в поэтическом тупике. С. Есенина задело, что Е. Замятин высоко отозвался о поэзии В. Маяковского: «И по-прежнему среди плоско-жестяного футуристического моря один маяк – Маяковский. Потому что он – не из юрких…». Е. Замятин юмористически обыграл название сборника В. Шершеневич «Лошадь как лошадь» при противопоставлении имажинизма и футуризма: «Лошадизм московских имажинистов – слишком явно придавлен чугунной тенью Маяковского. Но как бы они ни старались дурно пахнуть и вопить — им не перепахнуть и не перевопить Маяковского» (VI, 500). С этим С. Есенин никак не мог согласиться. «Посмотрите, что пишет об этом Евг. Замятин в своей воробьиной скороговорке «Я боюсь» № 1 «Дома искусств», — писал он Р.В. Иванову-Разумнику. –Вероятно, по внушению Алексея Михайловича он вместе с носом Чуковского, который ходит, заложив ноздри в карман, хвалит там Маяковского, лишенного всяческого чутья слова. У него ведь почти ни одной нет рифмы с русским лицом, это помесь негра с малоросской (гипербола – теперь была, лилась струя – Австрия). Передайте Евгению Ивановичу, что он не поэта, а «Барыбу увидеть изволили-с» (VI, 125-126). У Есенина была великолепная память. Он читал повесть Е. Замятина «Уездное», в которой главный герой Анфим Барыба внешне напоминал Маяковского. Вот как в повести говорилось о Барыбе: «Тяжкие железные челюсти, широченный четыреугольный рост… Да и весь-то Барыба какой-то широкий, громоздкий, громыхающий, весь из жестких прямых и углов» (VI, 500). Этот образ очень напоминал Маяковского, с которым у Есенина происходили неоднократно стычки при оценке поэтического мастерства. Есенин не скрывал своего мнения о поэзии Маяковского, подчеркивая принципиальное между ними различие. Он говорил поэту Эрлиху: «Знаешь, почему я – поэт, а Маяковский так себе – непонятная профессия? У меня родина есть! У меня – Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же! А у него – шиш! Вот он и бродит без дорог, и тянуться ему некуда». (51). С. Есенин хотел дальше развить свою мысль, но ограничился только намеком, что в нападках на имажинистов виноват писатель Алексей Михайлович Ремизов, но конкретных примеров не привел, перейдя вновь на разъяснение сути художественного образа.

Литературный вечер
25 мая 1921 года

Есенин не планировал публичных выступлений, но и не мог отказаться от предложения рассказать о себе и своем творчестве ташкентским читателям. В.И. Вольпин вспоминал: «Ташкентский союз поэтов предложил Есенину устроить его вечер. Он согласился , но просил организовать его возможно скромнее, в более или менее интимной обстановке. Мы наметили помещение Туркестанской публичной библиотеки» (4, с. 425-426).
Литературный вечер состоялся 25 мая 1921 года. Об этом культурном событии сохранились воспоминания очевидцев. Организационные хлопоты легли на плечи заведующей детским залом библиотеки Александры Евгеньевны Николаевой, которая до работы в библиотеке преподавала русский язык и литературу школьникам. Ее дочь, Селуянова Наталья Александровна, вспоминала: «Большим событием для ташкентцев был приезд Сергея Есенина. Мама устроила вечер у себя в детской библиотеке. Работа по подготовке вечера была очень большой, так как в читальный зал пришлось впустить очень много народу, для чего надо было получить специальное разрешение. А.В. Ширяевец уже не работал в библиотеке, но приходил ежедневно, так как был с мамой в товарищеской дружбе и помогал ей в организации этого вечера. В первой комнате продавались сборники стихов Есенина. На вечере присутствовало много поэтов: Джура, Ширяевец, Светлый, Вольпин, Дружинин и др. Народу собралось очень много, было душно, окна не пропускали воздуха, так как на них висели желавшие слушать Есенина и не попавшие в зал. Читал Есенин очень выразительно, и его чтение оставляло глубокое впечатление. Овации были бесконечны. Впоследствии я слышала много чтецов в Ленинграде и Москве, но даже превосходные чтецы не производили такого впечатления. Только бесстыдство некоторых фраз заставляло опускать глаза и краснеть. Дамы, особенно пожилые, глаз не сводили с Есенина, так как он и внешне был великолепен. В нищем, по тому времени, Ташкенте, когда на службу ходили в сшитых дома тапочках и даже босые, он был в серо-зеленом костюме и лакированных туфлях. Я не смела попросить у него автограф, как другие, так как была еще очень застенчива» (50).
Об этом же литературном вечере оставила воспоминания М. Костелова: «Туркестанская публичная библиотека, где выступал Есенин, представляла тогда небольшое одноэтажное здание, в котором была прихожая, затем маленькая комната с картотеками и читальный зал, тоже не очень большой, рассчитанный человек на тридцать. Находилась библиотека на углу улиц Романовской и Воронцовской, впоследствии неоднократно переименованных. Помню хорошо, как будто вчера это было. В полдень 25 мая 1925 года к нам, на Самаркандскую, примчался Александр Ширяевец, поэт. Я с ним дружила. Он сообщил, что сейчас в Туркестанской публичной библиотеке состоится встреча Есенина с читателями. Когда мы подошли к библиотеке, на верхней ступени крыльца в окружении множества людей стоял Сергей Есенин. А. Ширяевец принарядился для этого есенинского вечера; вокруг стояли люди в мешковатых брюках, а он был в праздничном костюме, в белой рубашке с цветочками, весь сверкающий, нарядный – он воспринимал все , связанное с Есениным, как свое кровное и как праздник русской поэзии, в которую был влюблен.
Вход в библиотеку был с улицы Романовской, перед входом – круглое крыльцо из узорно выложенных кирпичей. Есенин стоял на этом крыльце, тоже в своем красивом костюме, в шляпе, молодой, элегантный, сказочный. Лель – так я тогда его называла.
Потом толпа повалила в зал, народу было страшно много. Я замешкалась и в зал не попала, стояла где-то в дверях, но Есенина видела и слышала хорошо.
Обычно, когда выступал Есенин (например, в Студии искусств или перед сеансом в кинотеатре «Туран»), первым начинал Ширяевец, знакомивший зрителей с Есениным и представлявший его публике. Здесь же, посколько вечер был организован, так сказать, официально Туркестанским отделением Всероссийского союза поэтов, вступительное слово сказал председатель отделения Георгий Светлый (Павлюченко).
Есенин снял шляпу, положил ее на стул, на который опирался, когда читал стихи. Лицо его побледнело, он читал звонко, вдохновенно, без перерывов. Весь зал и комната перед ним были заполнены народом, окна – они в полуметре от земли – тоже были облеплены, так что в зале стало темно и очень жарко. Есенин стоял весь мокрый, но пиджака не снял; мокрый чуб свисал на вспотевший лоб. Однако он все читал и читал, помню его интонации, когда звучали «Песнь о хлебе», «Песнь о собаке» и что-то из поэмы «Пугачев». Потом Ширяевец с гордостью сказал мне, что мы, ташкентцы, были первыми, кто слышал «Песнь о хлебе» и «Пугачева», так как они написаны Есениным недавно» (25, с.105-107).
Оставил воспоминание о вечере и присутствовавший на нем В. Вольпин: «Небольшая зала библиотеки была полна. Преобладала молодежь. Лица у всех были напряженные. Читал Есенин с обычным своим мастерством. На аплодисменты он отвечал все новыми и новыми стихами и умолк совершенно обессиленный. Публика не хотела расходиться, а в перерыве покупала все книги Есенина, выставленные союзом для продажи. На все просьбы присутствовавших прочитать хотя бы отрывки из «Пугачева», к тому времени вчерне уже законченного, Есенин отвечал отказом» (4, с. 426).
По мнению П. Тартаковского, более точно о цикле прочитанных поэтом произведений сказал В. Вольпин, который свои воспоминания написал 21 марта 1926 года, в то время как М. Новикова (Костелова) говорила о вечере через полвека, а это могло сказаться на точности изложения фактов. Скорее всего, С. Есенин ни «Пугачева», ни отрывков из этой поэмы на вечере в Туркестанской публичной библиотеке не читал (25, с. 98).
С. Есенин передал в фонды Туркестанской публичной библиотеки по одному экземпляру своих книг, привезенных в Ташкент. В отделе редких книг Государственной публичной библиотеки имени Алишера Навои с 1921 года хранятся книги С. Есенина, изданные в 1918 – 1921 годах: «Сельский часослов» (М., 1918), «Трерядница» (М., 1920), «Звездный бык» (М., 1921) «Радуница» (М., 1921). Купить их в то время из-за материальных трудностей библиотека вряд ли могла (52).
С. Есенин покидал зал, получив в награду цветы. Некоторые поклонники его поэзии, купив книги, просили надписать их. Хотела получить автограф и Маргарита Костелова, но в суете не удалось этого осуществить. Тем не менее, она стала одной из обладательниц двух книг С. Есенина, на которых поэт оставил свой автограф. Помог ей в этом Александр Ширяевец. Когда на квартире во время ужина С. Есенин дарил «Трерядницу» с автографом «Шурке милому. С. Есенин. Ташкент. 25 май 1921.», А. Ширяевец передал другу просьбу своей невесты. На двух отобранных для подарка книгах появились следующие надписи: на «Треряднице» — «Маргоше С. Есенин. 1921. май, 25. Ташкент.» и на «Исповеди хулигана» — «Маргоше. С лучшими пожеланиями. С. Есенин. 1921, 25. май, Ташкент». А. Ширяевец вручил на другой день книги с автографами Маргарите Петровне Костеловой, которая сохранила их до своей смерти, демонстрируя неоднократно эти ценные подарки в Музее Сергея Есенина в Ташкенте.
С. Есенин привез в Ташкент значительное количество своих книг, но сохранилось их очень немного, а с автографами еще меньше. По этому поводу художник Ф.В. Лихолетов вспоминал: «У меня самого долго хранилась есенинская «Трерядница», купленная при следующих обстоятельствах .Есенин привез с собой много своих сборников, изданных незадолго перед его приездом. Книги эти распродавались им самим перед выступлениями – то ли для привлечения публики, то ли для пропаганды имажинизма: их выпустило, по-моему, издательство «Имажинисты». Есенинские сборники шли нарасхват, один из них достался и мне (потом он куда-то пропал). Попросить Есенина надписать книгу – такая мысль у меня не возникала, мне кажется, тогда это было не в ходу, как сейчас, когда собирание автографов стало модой. Помнится, почитатели и покупатели есенинских книг его об этом тоже не просили, а жаль, осталась бы память о пребывании Есенина в Ташкенте» (25, с. 77-78).
В этот же день произошла встреча С. Есенина с поэтом Василием Федоровичем Наседкиным, который стал обладателем книги «Исповедь хулигана»(«Имажинисты», 1921) с дарственной надписью на первой странице: «т. Наседкину. В знак приязни. С. Есенин. 1921. 25 мая. Ташкент». В Ташкенте в этот день В.Ф. Наседкин оказался случайно, проездом в Россию из Самарканда, где он служил в действующей армии.
Наседкин Василий Федорович (1895 – 1938) вырос в крестьянской семье в Башкирии. Познакомился с С. Есениным в 1914-1915 годах, когда оба занимались в Университете А.Л. Шанявского. В 1918 – 1920 годах В. Наседкин служит в Красной Армии. В 1920 году его направляют в Туркестан, где боролся с басмачами. Был ранен, и его направили на лечение в Башкирию. Во время службы в Туркестане проявил большой интерес к Востоку, написал цикл стихов восточной тематики, в том числе и о Самарканде, где проходил армейскую службу. Демобилизовался в 1923 году и поступил учиться в Высший литературно-художественный институт, основателем и первым директором которого был поэт В. Брюсов. Одновременно с учебой редактирует журнал «Город и деревня», а с 1924 года переходит на работу в журнал «Красная новь». Поэзия Наседкина, воспевающая красоту родной природы, формировалась на раннем этапе под сильным влиянием творчества Есенина. Активное общение С. Есенина и В. Наседкина относится к 1923 – 1925 годам. 19 декабря 1925 года В. Наседкин женился на сестре Есенина Екатерине. Вместе с родственниками С. Есенина принимает активное участие в организации похорон поэта. «Смерть Есенина была тяжелой утратой для Наседкина, — вспоминала Е.А. Есенина. – Он всегда верил, что поэзия Есенина будет жить долго Он тщательно собирает материалы к биографии Есенина, пишет воспоминания о нем». В. Наседкин в 1927 году издал книгу «Последний год Есенина». Репрессирован в 1938 году по ложному обвинению. Посмертно реабилитирован (53).
На квартире А. Ширяевца среди споров на литературные темы были разговоры о работе С. Есенина над поэмой «Пугачев». К этому времени были написаны многие главы, которые требовали тщательной редакторской шлифовки и доработки. Окончательно определилась авторская оценка личности Емельяна Пугачева и его роль в повествовании. С. Есенин рассказывал об этом А. Ширяевцу, стараясь попутно выразить и собственную точку зрения на смысл жизни, ради чего он жил. Ведь он тоже как бы «значенье свое разгадал».
А. Ширяевец попросил гостя оставить в альбоме на память автограф. С. Есенин, как бы продолжая разговор о предназначении в жизни, записал отрывок из 3 главы поэмы, который озаглавил «Из поэмы «Пугачев». Запись носит явно личный характер, подчеркивая духовную близость автора и Пугачева:

Знаешь, ведь я из простого рода
И сердцем такой же степной дикарь!
Я умею, на сутки и версты не трогаясь,
Слушать бег ветра и твари шаг.
Оттого что в груди у меня, как в берлоге,
Ворочается зверенышем теплым душа ,
Мне нравится запах травы холодом подожженной,
И сентябрьского чистотела протяжный свист,
Знаешь ли ты, что осенью медвежонок
Смотрит на луну, как на вьющийся в ветре лист?
По луне его учит мать мудрости своей звериной,
Чтобы смог он, дурашливый, знать
И прозванье свое, и имя.
.. .. ..
Я значенье свое разгадал.

И подписал «С. Есенин. Азия. 1921. 25 мая».
А. Ширяевец с гордостью позже показывал друзьям этот автограф С. Есенина.

Древний Самарканд
30 мая 1921 года

Утром С. Есенин прибыл в Самарканд. О городе ему много рассказывали А. Ширяевц и В. Наседкин. В своем стихотворении «Самарканду» В. Наседкин воспевал красоту древних памятников, оставляющих неизгладимое впечатление при их посещении:

Нежнейший ветер – горное дыханье.
В траве весенний звон и тих и слаб.
Я на валу. Октавами – стихами
Поет в душе, бежавшей серых лап.
Руинные холмы – Афросиаб.
Стою один. Заворожен горами.
Но от сереневой завесы Зеравшана
Мой взор Биби-Ханым и башням Регистана.
Недаром детства радужный туман
Качал тебя, о мудрый сын Востока… (59).

Самарканд всегда считался одним из интереснейших городов Средней Азии. Здесь сохранилось много запоминающихся старинных архитектурных памятников. С древнейших времен в исторических письменных источниках при упоминании Самарканда использовали сравнения «лик земли», «город святых», «сад угодников божьих», а европейские писатели называли город «Туркестанской Москвой» или «среднеазиатским Римом». Это был центр богатой культуры и традиций, где вековая история оставила заметные следы. Сюда до новой эры пришли воины Александра Македонского, которые встретили сильное сопротивление свободолюбивых горожан под знаменами легендарного Спитамена. В VIII веке город был захвачен и разграблен арабами. Горожане вынуждены были оставить городище Афрасиаб и начать строить новый город западнее прежнего места. Самарканд часто подвергался набегам. Особенно жестоко расправился с самаркандцами за оказанное сопротивление Ченгиз-хан, который снес все строения, а оставшихся после массового уничтожения горожан продал в рабство. И только в ХIV веке, когда Самарканд стал резиденцией Тимуридов, город был застроен величественными мечетями, дворцами и зданиями в окружении великолепных садов. В Европе Самарканд был хорошо известен как важный торговый центр на Великом шелковом пути (60).
В Самарканде, по воспоминаниям Е. Михайловой (63), ее и С. Есенина приветливо встретил персидский консул Ахмедов. Он пригласил гостей на обед в городском ресторане, на котором были и другие работники консульства. После обеда консул с торжественной улыбкой сказал, обращаясь к Елене Гавриловне,:
— В четыре часа придет машина, я добился разрешения прокатать Вас с месье с километров тридцать.
Эта любезность консула была весьма кстати, так как у С. Есенина знакомых в Самарканде не было, а древний город хотелось посмотреть. Город большой, пешком за короткий срок не обойдешь.
Поездка на автомобиле позволила С. Есенину познакомился со многими историческими памятниками города Консул прикрепил к гостям переводчика, который по ходу экскурсии давал различные исторические справки и пояснения.
Самым отдаленным от железнодорожного вокзала был исторический памятник Шахизинда, что в переводе на русский язык означает «живой царь». Это был ансамбль мечетей и мавзолеев, построенных в эпоху исламизации местного населения, которую в VII веке в Самарканде и его окрестностях осуществлял святой Хусам. Согласно легенде, он жил в одной из пригородных пещер. Однажды после проповеди Хусан неожиданно снял свою голову и, держа ее в правой руке, живым скрылся в пещеру и оттуда больше не показывался. С этих времен и появилось название «живой царь». В дальнейшем на этом месте стали хоронить родственников правителей Самарканда и богатых горожан. Все сооружения были построены двумя рядами по склону высот Афрасиаба. Чтобы подняться на самый верх, нужно было воспользоваться лестницей из жженого кирпича в 37 ступеней.
Наружные стены мавзолеев и мечетей, а также различные арки были покрыты разноцветными изразцами. В красивом сочетании зеленого, голубого, синего, белого, лилового и гранатового цветов были видны различные рисунки, а также надписи из Корана на арабском и персидском языках.
Если идти от Шахизиндана к центру Самарканда, то невозможно обойти архитектурные памятники ансамбля Регистан, рядом с которым расположился шумный базар. Перед медресе и мечетью стояли многочисленные ряды торговых палаток, различные строения, привлекающие одурманивающим запахом восточных блюд, плова и жареного шашлыка.
Гости осмотрели разрушающийся мавзолей Биби-ханум, построенный Тимуром в 1399 году. Строили мастера из Индии. Это было громадное здание, украшенное великолепными изразцами, позолотой. Огромные входные двери были сделаны из бронзы. С годами архитектурный памятник сильно разрушился, но по-прежнему сохранял свою красоту и величие.
В конце базарной улицы на границе с русской частью города расположена городская площадь Регистан, которую использовали для оглашения собравшимся горожанам известий о важных событиях. На площади правоверные мусульмане в пестрых халатах и белых чалмах на голове совершали молитвы. Площадь была обставлена тремя мечетями-медресе. В центре располагалась мечеть-медресе Тилякари (то есть «раззолоченная»), построенная в 1647 году. Квадратная арка фронтона, стены и минареты здания были облицованы цветными изразцами, образующие изящные рисунки. В здании располагалось 25 келий для учеников и мулл.
Справа от Тилякари находилась мечеть Ширдор (то есть украшенная львами). Она была построена чуть раньше. Над ее величественной аркой изображены из желтых изразцов два льва с раскрытой пастью.
Напротив Ширдора расположена мечеть Мирзо Улугбека, построенная в 1434 году внуком Тимура. Фронтон мечети состоит из громадной арки, по бокам которой возвышаются два минарета, наклоненные в стороны. И здесь многочисленные надписи из Корана выполнены разноцветными изразцами.
Недалеко от Регистана просматривался великолепный купол Гур-Эмира, мавзолея великого Тамерлана. Обойти его было невозможно.
Это был невысокий, но превосходно украшенный разноцветными узорами и надписями портал, на котором возвышалось восьмигранное здание мавзолея, увенчанное ребристым куполом. Стены и купол были облицованы изразцами с преобладанием голубого цвета. Внутри мавзолея было верхнее и нижнее помещение. В верхнем помещении находились девять намогильных плит. Выделялась темно-зеленая, расколотая на две части, полированная плита из нефрита, лежащая над могилой Тимура. На плите арабской вязью была выбиты сведения о великом полководце и государственном деятеле Средней Азии. Нижнее помещение представляло собой собственно усыпальницу в виде сводчатого подвала, в котором были погребены Тимур и его родственники. Над могилами их лежали мраморные плиты с соответствующими надписями.
Заметна была запущенность и неблагоустроенность вокруг мавзолея. Хаотично лежали развалившиеся части построек и обросшие вековым наростом песка и пыли надгробия, на которых с трудом просматривалась арабская вязь. Но это не уменьшало впечатления о величии прошлой эпохи, а сам архитектурный памятник казался сказочным на фоне убогих и примитивных жилых помещений самаркандских жителей на прилегающих кривых и узких улочках.
В Самарканде С. Есенин убедился, что о величии эпохи Тимура напоминают только сохранившиеся исторические памятники. Современная жизнь самаркандцев была совершенно иной.
Вспомнились слова А. Ширяевца из небольшого стихотворения «Самарканд», опубликованного в книжечке «Край солнца и чимбета»:

Самарканд – человеком песнь небу пропетая!
Все здесь дышит минувшею славою,
Все в похмелии!

В поэме «Пугачев» С. Есенин, возможно, хотел частично отобразить передаваемые из поколения в поколение жителями Средней Азии воспоминания об ушедшем великом прошлом, но ограничился лишь записью о том, что сейчас в крае только певец «жалобно поет о поре Тамерлана».
О великом Тамерлане (1336 – 1405) С. Есенин читал в примечаниях А.С. Пушкина к его историческим разысканиям о восстании Емельяна Пугачева. Он знал о походе Тамерлана в сторону Руси, во время которого был разбит золотоордынский хан Тохтамыш, разрушен древнерусский город Елец, захвачена большая добыча, а в рабство были угнаны многие славянские женщины. В народном предании, которое А.С. Пушкин выписал из книги академика П.И. Рычкова «Топография Оренбургской губернии» (1762), говорилось, что «Тамерлан, возвращаясь из России, намеревался напасть на оную». Этот факт запомнил С. Есенин. В поэме «Пугачев» встречается сравнение «Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана», которое подчеркивает неосуществимость намерения Пугачева стать правителем России, как не была выполнена и мечта восточного завоевателя.

«Новый город» Самарканда
1 июня 1921 года

Ночлег был организован консулом. «Мы остановились прямо в консульском помещении, — вспоминала Елена Гавриловна, — а затем, на другой день Ахмедов пригласил нас к себе, в свою резиденцию. Помню, так много было там всяких встреч, так много всякого блеска, что Есенин был в полном восторге… Ему очень понравилось.» (63). Удивляло С. Есенина только отсутствие женщин, кроме Елены Гавриловны. На все вопросы поэта по этому поводу окружавшие его восточные мужчины только разводили руками, удивляясь неосведомленности европейцев о строгих мусульманских обычаях. «Он страшно хотел, — вспоминала Е. Михайлова, — встретив любую женщину, приподнять паранджу, взглянуть, — а какая она? А там паранджи были совсем глухие, какие-то покрывала-чадры. Но он как-то разглядел. Там одна Мариам-ханум ему страшно понравилась. Он ей посвятил стихи. Где они у меня затерялись – не помню! Они не опубликованы, нет…» (63).
Общаться приходилось больше с Еленой Гавриловной. Рассказывал ей о друзьях, о России, порой выдумывал различные истории. «Как-то вечером на него напал припадок откровенности, — вспоминала Е.Михайлова, — когда мы собирались отдыхать, сидели на веранде. И он рассказал о своей первой жене, которая уехала в Афганистан и там умерла от чумы, от холеры, не знаю, ль чего умерла – журналистка. Говорил о Москве, приглашал туда, говорил о своих приятелях, которых я знала по литературе и которые мне страшно не нравились. Я ему говорю:
— Нет, Вы меня таким товаром не угощайте, это мне не по вкусу!
— А знаете, Елена Гавриловна, и все-таки мы будем с Вами большими друзьями, несмотря вот на такие разногласие во взглядах.
Я говорю: — Ну, сориться нам незачем, как будто!».
Консул предложил гостям покататься на лошадях. «Я сроду не садилась на лошадь, — вспоминала Елена Гавриловна. – Есенин привык только в деревне, как он сам говорил, когда в ночное выходил. Вот мы и были плохие наездники, но поехали. Обошлось без происшествий. Ехала я амазонкой, с соответствующим костюмом: английский жилет и юбка длинная. Духа не могла перевести…».
Продолжали знакомиться с памятниками Самарканда в сопровождении высокого и сильного драгомана (переводчика), который постоянно предупреждал, чтобы не нарушали сложившихся обычаев, чтобы не попасть в неприятную историю. Несмотря на предупреждения, в одну историю гости покали. «Мы проходили мимо одной площади, — вспоминала Елена Гавриловна. – Там сидели нищие-прокаженные, с какими-то темными болячками и язвами. Есенин посмотрел и говорит: «Уф-ф! Даже смотреть невозможно!». А я… У меня была одна мысль, может им чем-нибудь помочь. Такие крошечные медяки у них в чашках деревянных лежали! Есенин не выдержал, засунул в карман руку, достал пригоршню каких-то медяков и бросил в первую попавшуюся ему чашку. Боже, что тут началось! От всех мест – из дальних и ближних – бросились все наперебой к нам, сбивая друг друга с ног, чуть не смяли нас. Если бы не этот драгоман, то из меня бы лепешку сделали. Драгоман схватил меня под мышки, поднял выше головы и кричит Есенину: «Вперед, вперед, вперед!». Есенин пробивал нам дорогу, а драгоман – за ним. Потом драгоман его обогнал. Есенин сзади шел, а он меня как щит нес на руках. Поставил на подоконник какого-то высокого здания, отдышался и говорит:
— В Персии подавать милостыню нельзя большую, можно маленькую, одну копеечку какую-нибудь!
— Почему?
— Да потому, что у вас получится такая же история, что вас могут растерзать в клочки, не желая вам причинять ничего плохого!»
После осмотра древних памятников Самарканда Есенин знакомился с европейской частью города, застроенной в последние десятилетия. Здесь было много садов и виноградников, в тени которых просматривались одноэтажные дома европейской постройки. Обращали на себя внимание добротные и оригинальные строения для военного губернатора, здание военного собрания. В этой части города располагались многие административные учреждения, женская и мужская гимназии. Запомнился великолепный, простирающийся на сотни метров широкий Абрамовский бульвар, названный в честь первого устроителя города. Затем ходили по широким улицам «русского» Самарканда, где С. Есенин любовался посаженными тополями, белыми акациями и густыми карагачами, поразивших его своей формой и зеленью. Даже пообещал своей спутнице, что он обязательно напишет стихи об этих удивительных самаркандских деревьях.
Вечером вместе с Е. Макеевой побывали на спектакле самаркандского театра «Теревсата» (Театр революционной сатиры), об открытии которого 19 мая 1921 года сообщала городская газета «Пролетарий». Репертуар был представлен современными пьесами, в которых чаще всего классические сюжеты переделывались и «дописывались» под революционную действительность. Такими были спектакли «Интернационал», «Когда спящий проснется».
Самарканд надолго запомнился С. Есенину. Вернувшись в Москву, С. Есенин рассказывал друзьям о поездке в Туркестан. «Несколько дней тому назад я видел Есенина, ты его знаешь, — писал художник К. Петров-Водкин в 1921 году своей жене. – Он вернулся в полном восторге от Самарканда и очень посвежел» (45, с. 8). Нет, Есенин не написал поэтического произведения ни о городе, ни о карагачах, но через год при поездке по Европе 9 июля 1922 года поэт писал в Москву А. Мариенгофу: «Вспоминаю сейчас о (…) Туркестане. Как все это было прекрасно! Боже мой! Я люблю себя сейчас даже пьяного со всеми своими скандалами…

В Самарканд — да поеду-у я,
Т-там живет — да любовь моя…» ( VI, с. 143).

Осматривая древние памятники в Италии, С. Есенин сравнивал их с самаркандскими, отмечая архитектурное и эстетическое превосходство последних. Об этом говорила журналистам Айседора Дункан, побывавшая с гастролями в Ташкенте 16 июля 1924 года. Корреспондент «Туркестанской правды» писал: «Находясь по пути в Харбин по приглашению тов. Карахана, Айседора Дункан решила поехать в Самарканд, а на обратном пути остановилась в Ташкенте. А. Дункан восхищена городами-садами Туркестана и колоритностью местных костюмов. «Уже давно, — делилась артистка с корреспондентом «Туркестанской правды», — путешествуя по странам с поэтом Сергеем Есениным, слышала о красоте Туркестана. Указывая Есенину на величественные пейзажи Италии и других мест, я всегда наталкивалась на неизменный ответ: «А все же это не Самарканд» (61).

Возвращение в Ташкент
2 июня 1921 года

В четверг вагон был прицеплен к поезду № 3 «Красноводск – Ташкент», который в 10 часов 33 минуты отбыл в столицу Туркестанской республики. С. Есенин и Елена утром, прибыв на автомашине, позавтракали в самаркандском доме консула Ахмедова. На прощание из дома консула принесли в горшках массу цветов и букеты. Провожали гостей шумной толпой, что было необычно для провинциального вокзала. «На вокзале публика спрашивала, — вспоминала Елена Гавриловна. – «А это кто?» — «Певица!» — «Ну хоть бы спела, хоть бы спела!» — У меня — глаза на лоб… — «Ну возьмите хоть одну ноту!». Никогда я в жизни не пела и не могу петь. Отделалась милыми улыбками, поклонами, и мы отбыли обратно в Ташкент» (63).
Возвращались в Ташкент днем, что позволяло внимательно присматриваться к местности.
Железная дорога от Каспийского моря в Ташкент через Ашхабад, Самарканд была построена раньше, чем дорога из Оренбурга, по которой ехал С. Есенин.
От Самарканда железная дорога в сторону Ташкента была проложена по высокому переходу Нуратинских гор через узкую часть ущелья, более известной как Тамерлановы ворота.
После небольшой станции Джизак начиналась безводная Голодная степь, где речки быстро сохнут, а оросительные каналы встречаются очень редко. От такого пейзажа настроение не было радужным. В свое время об этом писал А. Ширяевец в стихотворении «Голодная степь»:

Верблюжьи кости в желто-серой глине…
Какой простор! Но нищ и жалок он!
— Кто расколдует этот мертвый сон
Забытый Богом и людьми пустыни?..
Дырявый череп. Пылью солно-белой
В лицо метнул вдруг ветер. Тишина.
— Ужели где-то в берег бьет волна,
Цветут сады?..
От степи омертвелой
Лечу я вскачь, гоню коня нещадно
Туда, где люди, плеск реки прохладной!

В начале ХХ века постепенно и в эту степь стала проникать жизнь. В 1899 году по инициативе и на средства великого князя Николая Константиновича был сооружен канал, который брал начало у селения Беговат на берегах Сырдарьи. Это позволило начать освоение безводных земель. Вдоль канала быстро образовались новые поселки Николаевский, Конногвардейский, Романовский, Надежденский, Верхне-Волынский и Обетованный, где стали жить как строители канала, так и приехавшие из Центральной России переселенцы. Вода преобразовывала пустынные места. Зазеленели посадки деревьев. Стали сеять хлопок. Выращенные на огородах овощи и бахчевые привозили на станцию Голодная степь, которая стала торговым центром.
После Голодной степи поезд проезжал четырехпролетный мост через реку Сыр-Дарья. Дальше по пути замелькали небольшие железнодорожные станции, редкие кишлаки и аулы Ташкентского уезда. Поздно вечером поезд прибыл на Ташкентский вокзал.

Прощальный обед
З июня 1921 года

В этот день семья Михайловых пригласила всех москвичей на прощальный обед к себе домой. В.Г. Михайлов вспоминал: «…И, наконец, последняя встреча во время прощального обеда там же, на Первомайской. Они пришли, и у каждого в руках был букет. Колобов подарил моей матери ирисы, брюнет преподнес младшей сестре Ксаночке (она здравствует и поныне) букет алых роз, а Есенин вручил старшей сестре Леле (Елене Гавриловне Макеевой – С.З.) розы белого и нежно-розоватого цвета». (27, с. 82).Во время прощального застолья делились впечатлениями о пребывании в Ташкенте и Самарканде, обменивались мнениями о происходящих событиях в России и Туркестане. В воспоминаниях художника Ф.В. Лихолетова можно прочитать об оценке Есениным своей поездки в Туркестан: «Мне показалось, что Есенину очень понравилось в Туркестане. Иногда он говорил о той свободе от мелочных дел и ненужных затей, которую испытывал здесь, о счастье жить, как хочется, рядом с милыми и добрыми людьми, под этим вечно голубым, жарким небом, среди зеленых садов и журчащих арыков (он называл их ручьями). Но когда я однажды спросил его, мог бы он написать о Востоке, о туркестанской природе, которая вдохновляет нас, русских художников, он отрицательно закачал головой и сказал, что не представляет себе этого, что восточные стихи Ширяевца, хоть они и хороши, все же слабее, как ему кажется, тех, где русская душа поэта рвется из каждого слова. Когда позже, через несколько лет, я прочел «Персидские мотивы» — прочел не сразу, а отдельными стихами, — я решил, что Есенину удалось побывать в Иране и именно это изменило его мнение о Востоке как возможном источнике поэтического вдохновения. Во всяком случае, так воспринимал я, помню, первое же прочитанное стихотворение:

Улеглась моя былая рана,
Пьяный бред не гложет сердца мне,
Синими цветами Тегерана,
Я лечу их нынче в чайхане.

Они показались мне написанными где-то здесь, в Средней Азии, в Персии, в Тегеране. Но потом я узнал, что Персия у Есенина выдумана, и подумал: «Видимо, все же взял что-то русский поэт у неба и земли Туркестана, подметил на ташкентской улице, в чайхане, в узбекском дворике – во всем, что так легко проглядывается сквозь «персидские» пейзажи и детали его восточного цикла» (25, с. 78-79).

Возвращение в Москву
С 3 по 9 июня 1921 года

Возвращение из Ташкента в Москву было не таким продолжительным, как это случилось по пути из Москвы в Ташкент Вновь в окнах вагона мелькали безлюдные степи Казахстана, предгорья Урала, мост через Волгу, леса российских губерний. Очень редко на станциях встречались друзья, знакомые. Поэт Семен Оков писал 27 июня 1921 года из Киева в Ташкент А. Ширяевцу: «В дороге, не то в Челкаре, не то в Актюбинске, забыл точно, встретились мы с Есениным и около часа проболтали на литературные темы. Пригласил меня зайти к нему, продолжить разговор в Москве, но как я писал уже, зайти мне к нему в Москве не удалось» (25, с. 124).
Большую исследовательскую работу о поездке Сергея Есенина в Ташкент и Самарканд осуществил ташкентский литературовед доктор филологических наук П.И. Тартаковский, опубликовав в 1981 году книгу «Свет вечерний шафранного края (Средняя Азия в жизни и творчестве Есенина)». Его выводы и сейчас актуальны. В заключении первой главы своей монографии П.И. Тартаковский писал: «Поезд, с прицепленным к нему вагоном, служившим Есенину домом в течение полутора месяцев, двигался к Москве, куда Есенин прибудет 9-го или 10-го июня, чтобы уже в воскресенье, 12-го, принять участие в «демонстрации искателей и зачинателей нового искусства». Позади были встречи с Ширяевцем, с Азимбаем, ташкентским Старым городом, с древним Самаркандом, казалось, быстро позабытыми в сонме новых дел и свершений, но на самом деле оставшимися в памяти и в душе – навсегда.
Впереди было многое, и среди всего – горячее стремление повторить удивительное путешествие на Восток, к далекому таинственному острову поэзии – в Персию. Есенин, мы знаем, так и не попал в страну своей поэтической мечты.
Но поезд мчался в будущее, и впереди был единственно возможный для Есенина путь к Тегерану и Хорасану, к Хайяму и Саади – путь великого художника. Путь, который естественно и закономерно пересечется с тем прошлым, что только вчера было оставлено позади, в знойном Туркестане.
Есенин-гость, Есенин-путешественник уезжал, чтобы возвратиться на Восток, но уже в новом качестве – автора и героя великолепных «Персидских мотивов», русского Мастера – ученика великих восточных Мастеров…» (25, с. 124-125).
С этим трудно не согласиться.

Источник: zinin-miresenina.narod.ru

ПОЛНЫЙ ТЕКСТ КНИГИ С.И. ЗИНИНА МОЖЕТЕ ПРОЧЕСТЬ И СКАЧАТЬ С ПОМОЩЬЮ CALAMEO

09

(Tashriflar: umumiy 1 334, bugungi 1)

Izoh qoldiring