24 мая Рустаму Хамдамову исполнится 69 лет.

  Рустам Хамдамов – без преувеличений культовая фигура. Человек-стиль. Художник, модельер, режиссер, эстет. Аристократ. Артизан, по слову Андрона Кончаловского. Молва наделила РХ какой-то французской утонченной красотой. Не случайно Сергей Параджанов назовет его «французским узбеком».

ВСЁ О РУСТАМЕ ХАМДАМОВЕ

Рустам Усманович Хамдамов  — великий режиссёр, сценарист, художник. Создатель оригинального асcоциативного, метафорического и визуального киноязыка. Этнический узбек.
Рустам Хамдамов родился 24 мая 1944 года в Ташкенте. В 1969 году закончил Всесоюзный государственный институт кинематографии (мастерская Григория Чухрая).
Лауреат премии «Триумф» (1996). В 2003 году удостоен гран-при «Культурное достояние нации». В 2003 году стал первым в истории российским художником, работы которого при жизни были приняты в современную коллекцию Эрмитажа. Почётный член Российской академии художеств.
Работы Хамдамова — в собрании Государственной Третьяковской галереи, музея Циммерли университета Роткерс (США), Национальной галереи города Равенна (Италия), а также в многочисленных частных коллекциях по всему миру.

Фильмография

1967 — В горах моё сердце, также сценарист (по пьесе Уильяма Сарояна), автор декораций и костюмов (студенческая работа режиссёра, негатив утерян)
1974 — Нечаянные радости (по сценарию Андрея Кончаловского; фильм не закончен, пленка смыта; в дальнейшем был переснят Никитой Михалковым под названием «Раба любви».
1991 — Анна Карамазофф, также автор сценария (фильм арестован французским продюсером Сержем Зильберманом)
2005 — Вокальные параллели
2010 — Бриллианты. Воровство
2010 — Щелкунчик и Крысиный король (реж. Андрей Кончаловский) — приглашенный художник по костюмам

Театральные работы

2006 — Спектакль «Нахлебник» на сцене Театра имени В.Маяковского, художник-постановщик (режиссёр И.Поповский, исполнительный художник-постановщик В.Кручинина)
2007 — Спектакль «Горе от ума» на сцене Театр на Таганке, автор костюмов, художник-постановщик (режиссёр Ю.Любимов, исполнительный художник-постановщик В.Кручинина).

Источник: ru.wikipedia.or

ГЕНИЙ ЧИСТОЙ КРАСОТЫ
Наталья Дардыкина

Его знает весь киномир. Великий итальянец Лукино Висконти умер в комнате, стены которой были украшены рисунками Рустама. Знаменитый киносценарист и друг великих режиссеров Тонино Гуэрра поклоняется дарованию и человеческому достоинству Хамдамова. И в кино, и в живописи, и в графике он — художник. В 2003 г. Хамдамов был удостоен Гран-при “Культурное достояние нации” — так решило жюри под председательством академика Пиотровского, директора Эрмитажа. А между тем широкой публике Рустам Хамдамов практически неизвестен. Как же сложилась судьба человека, которого с юности называли гением и который с юности оказался гением забытым?

В современную коллекцию Эрмитажа включены работы Рустама. Есть они и в Третьяковке, и в музеях США, Италии. В 1992 году Рустам получил грант Жака Ширака для выдающихся деятелей мировой культуры. Сам Хамдамов по натуре — одиночка. Славы не ищет, пиарских акций не устраивает. Он свободный художник и яркая личность.
На третьем курсе ВГИКа Хамдамов снял короткометражный фильм “В горах мое сердце” и поверг в шок профессионалов. Впечатление было столь сильным, что руководство института в страхе, что этот ташкентский парень переплюнет самих учителей, отнеслось к фильму и к автору варварски. Судьба его первой ленты и легендарна, и трагична. Сам Мастер идет по терниям и обвалам, не уронив своего достоинства, не растратив талант на доходные кинопустяки.
В дни, когда гонимого Рустама не было в Москве, его друг позвал меня посмотреть, как вынужден жить талантливый молодой режиссер.

Обитель Рустама

Ржавый звук времени, кажется, еще скрежетал в подвалах печально знаменитых Опричных палат Малюты Скуратова. Почти 13 лет полуподвальная коммуналка старинного строения была нелегальным приютом Рустама. Талантливейший режиссер оставался в Москве без жилья и прописки. В той обители было днем с огнем: оконце на уровне шаркающих ног было занавешено. На подоконнике — светлые старинные поставцы. Много бирюзовой узбекской керамики. Пиалы опрокинуты донышками вверх. Огромные блюда и расписные тарелки сияли небесной лазурью. Пространство комнаты раздвигали картины Рустама. Женский портрет, написанный маслом, казался акварельным, так он был прозрачен и чист.

Переливами цвета, тонкостью линий выступала из белого безмолвия, как из плена, прекрасная незнакомка. В цветных и черно-белых видениях Рустама она постоянна, хотя и изменчива, как облачко в солнечный день. На стене — целая серия рисунков русской женщины во всевозможных кокошниках, их красота приманчива для художника.
Какое фатальное для Хамдамова понятие — время! Его фильмы — фантомы: вроде были, а вроде и нет. Время пожирает их, но переварить пока не в состоянии. Их явление народу временно отодвигается. В дни моего прихода в обитель Рустама там были его друзья. В комнате стоял терпкий запах крепко сваренного кофе и восточного чая с лавровым листом. Негромкое общение и ожидание объединяло нас: скоро он придет, только бы дождаться грядущего марта.

Родом из детства

Он из Ташкента. Его мать — татарка, бежала из города Гурьева от раскулачивания к берегам Сырдарьи. Одно время работала кассиршей в Ансамбле танцев народов Востока. Вышла замуж за узбека Усмана Хамдамова. Своим прекрасным русским Рустам обязан няне. В парижской газете “Русская мысль” он рассказывал: “Мы жили в еврейском квартале, а через дорогу стоял дом Керенского. Моя няня была русская, бывшая хористка Нижегородского театра, она даже окрестила меня потихонечку. Работала она кастеляншей в ташкентском театре, и я часто сидел в золотой царской ложе, видел Плисецкую, слушал Пирогова и Барсову в “Русалке” Даргомыжского”.
Рос он строптивым: ушел в вечернюю школу, чтобы не вступать в комсомол. Удивительно, ташкентский мальчик без всякой лохматой руки поступил во ВГИК. И не на сценарный, хотя от природы одарен Словом. Прочили ему и факультет художников кино. А он поступил на самый-самый. На режиссерский, в мастерскую Григория Чухрая. Студенты-режиссеры обычно осваивают чужой опыт. Рустам сразу явил язык индивидуалиста — в первой же его работе экран ожил материальным и духовным миром, на котором стояла тайная печать единственности.
Вместе с Ириной Киселевой и оператором Владимиром Дьяковым студент Хамдамов снял “В горах мое сердце”. На просмотре однокурсники и мастера экрана испытали радостное удивление. Каждая деталь ленты была небесным знаком: в кино пришел молодой бог. Сценарий Рустам написал сам, хотя оставил памятку — по Уильяму Сарояну. Сам придумал декорации, костюмы. Вычислил, как звездочет новую планету, будущую кинозвезду Елену Соловей, придумал ей романтический образ и снял.
Парадоксальны были диалоги у молодого режиссера. Один пример. “— А чем занимается твой отец? — Мой отец пишет стихи. Больше он ничего не делает. Он один из величайших неизвестных поэтов мира. — А когда он получит деньги? — Никогда! Нельзя быть великим и брать за это деньги”.
Слетело с языка Рустама некое предчувствие собственной творческой судьбы великого мастера. Руководство ВГИКа фильм запретило и даже умудрилось потерять негатив, по другим сведениям, его украли или нечаянно (?) смыли… Лучшие зрители — кинорежиссеры держали Хамдамова для себя. Им восторгались. Но палец о палец не ударили, чтобы он смог полно и свободно реализовать свой редкий дар. Велимир Хлебников слыл поэтом для поэтов. Рустам Хамдамов занял нишу режиссера для режиссеров.
Великое всегда просто. Вроде бы ничего особенного в его фильмах не происходит. Но вот стоит в кадре какой-то предмет и своим присутствием что-то с тобой делает. Режиссеры, как сороки-воровки, тут же это чудо приспосабливали в свои ленты. Все горнисты советского кино, неожиданно игравшие во дворах или на улицах, вышли из Хамдамова… Дипломную работу Рустаму не дали снимать. Очевидно, не хотели идти на риск получить еще один фильм, который невольно обернулся бы не в пользу учителей. Тогда вообще зачем они, если у студента все не так, как они учили?
Диплом Рустам получил. Но ни работы, ни денег, ни жилья, ни прописки у молодого режиссера не было. И он стал снимать маленькую комнатку у студента-медика Миши Цейтлина. Этот замечательный человек, детский врач-онколог, долго оставался единственной опорой Хамдамова в Москве тех лет. Цейтлин отказывался даже получить новую квартиру, так как в этом случае Рустам сразу оказывался бы на улице. Всех остальных из коммуналки выселили, а квартира эта была поистине замечательная! В соседней комнате собирался кружок физиков и философов, гостями которого были Мераб Мамардашвили, Людмила Петрушевская и другие знаменитости. Все гости и население коммуналки стали жильцами прихотливой памяти Рустама: они поселяются в его сценариях. Из них перекочевывают в картины.
В фильме “Anna Karamazoff” Хамдамов снял один эпизод с Жанной Моро именно в этой подземельной комнате. Воображение художника пригрезило ту незнакомку, чей дух, возможно, еще гнездится в этих старых сводчатых стенах. В нашем отечестве даже имеющий дом все-таки бездомен. Героиня Жанны Моро возвращается из тюремного лагеря домой, а в ее комнате у костерка греются три печальные узбечки с детьми. Они беженцы: “Милиция не знает, что мы живем здесь. Соседи нас не выдают. Мы прячемся в этом шкафу…”
Рустама тоже не выдавали соседи. Любили его. Прятали от участкового, который 10 лет охотился за непрописанным и мечтал выселить его с треском из подвала. Всю жизнь сопровождает Рустама этот драматически напряженный бытовой сюжет. Он мог бы снять его. Какое это было бы зрелище!

Люби не так, как хочется

Вокруг рождались всякие проекты, как помочь безработному Рустаму. Чухрай, собираясь вместе с итальянским режиссером Де Сикой снимать “Дубровского”, предложил Хамдамову быть художником фильма. Рустам тут же предоставил Чухраю множество рисунков в подлиннике, а потом и копии по совету Витторио Де Сики. А копии Рустама безденежно использовали стилисты разных фирм. Но “Дубровский” не состоялся. Андрей Михалков-Кончаловский, в ту пору еще московский режиссер, не чуждый романтического отношения к жизни, в “Советском экране” написал статью о Хамдамове.
А в книге “Возвышающий обман” (1999 год) Кончаловский признался: “Я начал чувствовать, что, как ни странно, маленькая картина студента Хамдамова у меня не выходит из головы. Я о ней думаю. Она была очень красива, хотя в ней был некий маньеризм. Многие решения в “Дворянском гнезде”, сам его стиль определены ею. Я постоянно был под впечатлением, что попросил Хамдамова сделать костюмы, и в особенности шляпы для героинь… Рустам, конечно же, артизан, человек исключительного таланта, я относился к нему с любовью, даже обожанием… Забавно, что “Дворянское гнездо” сделано под влиянием Феллини и Хамдамова. Великий классик и студент ВГИКа”.
С легкой руки Рустама в фильме Кончаловского появились несколько больших шляп и ослепительная красавица, эдакая славянская Грета Гарбо, Лиля Огиенко в объятиях Рустама. Она сыграла эпизод — княжну Гагарину — и родила Хамдамову сына. Вместе с мамой и отчимом мальчик жил в Париже. У Отара Иоселиани Лиля Огиенко снялась в фильме “Охота на бабочек”, сыграла важную роль.
К чести Кончаловского, он много хлопотал, чтобы Хамдамову без московской прописки разрешили снимать на “Мосфильме”. Кончаловский вместе с Фридрихом Горенштейном написал заявку на сценарий “Нечаянные радости”. Дело пошло. Хамдамов колдовал над фильмом с 72-го по 74-й годы. Но работу прервали, в сущности, в самом разгаре. Он снимал Елену Соловей, Наталью Лебле, Олега Янковского, Татьяну Самойлову. Творил свой мир в полнометражном фильме. Начальство, посмотрев отснятый материал, вынесло идиотский вердикт: дескать, фильм не соответствует сценарию. Хамдамов ушел с “Мосфильма”. Возможно, была там еще какая-то закулисная интрига. Ленту смыли, но не сразу! Заинтересованные могли усвоить впрок стилистику Хамдамова.
Оператор фильма Илья Миньковецкий вдруг узнал от монтажера, что весь отснятый, вчерне смонтированный фильм (9 коробок!) и весь остаток рабочего материала уничтожен или исчез. Миньковецкий бросился в цех, где произошла партийная казнь ленты, подобрал клочки, всего несколько коробок дублей, не вошедших в монтаж. Коробки с остатками позитивов пролежали на студии 16 лет. Когда Хамдамов стал снимать фильм “Anna Karamazoff”, эти коробки случайно обнаружили. Посмотрели друзья и облились слезами над осколками погубленного шедевра.
Баловень судьбы Никита Михалков получил этот сюжет и снял “Рабу любви”, ни словом не упомянув, откуда проистекает эстетика этой картины. Елена Соловей, ее пластика, ее голос, словно возвращенный из небытия, ее обаяние, отточенное на съемках “Нечаянных радостей”, определили атмосферу михалковского фильма. Да, там по-другому развивается сюжет. Но сюжет никто не помнит, зато сколь выразителен эпизод в трамвае, снятый в стилистике Рустама. Этот светящийся нимб волос героини, ее хамдамовская одежда.
…85-й год. Элем Климов возглавил Союз кинематографистов. Сколько надежд это породило! Климову напомнили о Рустаме, и он растерялся: “А он жив?” Когда они встретились, Климов уговорил Рустама сделать новый фильм. Более того, он устроил первую в жизни Хамдамова поездку за границу — в Италию. Это оказалось невероятно трудной задачей — пришлось дойти до самых верхов.
В своих интервью Кира Муратова называет своими учителями Параджанова и Хамдамова. Она вызвала из Америки актрису Хамдамова Наталью Лебле и сняла ее в фильме “Перемена участи”. В ленту Муратова вложила свое восхищение Хамдамовым, включила цитаты из его фильмов; один из персонажей даже был загримирован под Рустама.

Время новое, беды старые

В 1996 году артистическое и гуманное жюри Независимой премии за высшие достижения в искусстве наградило режиссера и художника Рустама Хамдамова премией “Триумф”. Смущенный Рустам, приняв регалии лауреата, сказал:
— У меня была своя кумирня. Спасибо моим кумирам, о знакомстве с которыми я и мечтать не мог. Спасибо, что пустили меня в свою компанию. Я не получал никаких премий и никогда их не получу. Для меня эта награда — полная неожиданность.
А как же новые фильмы? Хамдамов не может и не хочет никому угождать. Он воплотил свой замысел в ленте “Вокальные параллели”: успел снять знаменитых певцов, прославившихся в советские времена. Но теперь они репетируют в хлеву. Ведущая концерта (в этой роли снялась Рената Литвинова) озабочена лишь внешними эффектами. Для нее эти таланты — мир уходящий, непонятный ей и чуждый. Заказчики фильма из Казахстана разгневались на режиссера и испортили ленту.
На авангардном показе Венецианского кинофестиваля лента вызвала раздражение у жюри — русский режиссер слишком свободен! Хамдамов, закаленный прежним фестивальным опытом, признался: “По рейтингам в Венеции мы были как раз под номером первым. Журналисты поставили нам оценку 8,9 балла из десяти. Приз мы не получили, и черт с ним. У меня в крови радикализм, я недавно это обнаружил в себе. Во мне сидит бес противоречия на подсознательном уровне. Если бы у меня было все хорошо, я бы, наверное, удавился”.

24 мая Рустаму исполнилось 66. Время несмеренной страсти смягчается мудрым возвращением к традициям. С улыбкой хозяина собственной судьбы Хамдамов, возможно, вспомнит дерзкий выкрик Ницше: “Недостаточно того, что молния больше не причинит вреда. Я не хочу устранять ее: следует обучить ее работать на меня”.

Источник: Московский Комсомолец № 25359 от 25 мая 2010 г.

РУСТАМ ХАМДАМОВ
Инна Соловьева

Мы охотно употребляем глаголы «реализовать» и «реализовываться». Почитаем долгом личности — реализовываться. Долгом же остальных почитаем — если не помочь творческой личности в этом, так хотя бы не становиться помехой. Во всем этом нет ошибки. То есть по отношению к большинству сказанное разумно. У Даля в словаре глагол звучит несколько иначе — «реализировать» — но означает то же, что в наше время. «Реализировать» — «исполнить на деле». Или (с примечанием: торговое выражение): «выручать, обращать в наличные деньги; пускать в оборот акциями, облигациями. По видимому, для кинематографиста реализоваться — значит снять фильмы. Как же иначе „исполнить на деле“. Если талант несомненный, а фильмов нет, то останется спросить — кто виноват — и постараться, чтобы фильмы появились: те ли, которые чья-то злая воля отправила под спуд, те ли, которым надо помочь появиться в будущем.

Ни с чем тут не смею спорить. Как все, я люблю глагол реализоваться». Но ведь есть еще и оборот: «следовать своему предназначению». Реализоваться» и «следовать предназначению» — не одно и то же. Нет ли оснований полагать, что в предназначение Рустама Хамдамова реализация как нечто важнейшее — не входит. Может ли человек с даром Божьим присутствовать в мире, ничего не обращая в наличность и не пуская в оборот (пусть даже в наличность художественную — в фильм или книгу).

Или не может?

И может ли художник быть счастлив, если он ничего не «кладет на стол», даже в том случае, когда он догадывается, что присутствие его благодатно. А впрочем, как о том самому-то догадываться.

Памятен грех раба, который зарыл свой талант в землю. Но уж на кого Рустам Хамдамов не похож, так на того осторожного раба из Христовой притчи. Так же не стоит укорять его, что пустил талант по ветру. Хотя он именно так поступил: пустил по ветру. Дал ему таять в воздухе, уходить в дуновении. Расточил в фантазиях. Не удивлюсь, если Хамдамова зачислят в предтечи или последователи того способа творчества, который раскрепощает подсознание и требует, чтобы технические средства кино поспевали за выбросами из его недр. Но по-моему тут совсем другой случай. И странно бы пугать легкий, знающий свою цель полет вдохновения, повинующийся тому, что идет извне и свыше, — с тяжкими корчами подкорки, от равленный тем, что идет снизу и изнутри. Что же иное есть вдохновение, как не исходное знание цели и смысла, как не явление их художнику в единый светлый миг.

Не знаю, что осталось «вещественного», что можно положить на стол как воплощение на пленке тех фантазий Хамдамова, которые он начинал разворачивать внезапно и которые длились часами. Можно было сетовать, что техника неповоротлива; что «камера-стило» остается удачным оборотом критического жаргона, но отсутствует практически как киноаппарат, за который можно было бы взяться в набежавший миг как за карандаш или за кисть; что для всех остальных, кроме тех перед кем фантазии Хамдамова развертывались, они пропадут без следа. Все же любые сетования оказывались в конце концов пустыми.

Ни одна из этих фантазий не бывала ни этюдом, ни наброском, даже если сам Хамдамов числил их таковыми. Каждая в момент своего появления представала созданием законченным и совершенным, — столь же свободным, сколь и стройным. Если для режиссера оказывалось подчас невозможным перенести их на пленку, то еще и потоп что процесс творчества уже состоялся до съемок, как состоялся результат творчества. Лента, однажды ночью рассказанная Рустамом Хамдамовым, — лента, в которой две сестры (одну из них играла Елена Соловей, и это, кажется, лучшая ее роль) в подпаленном гражданской войной городе возили замечательный, очень тяжелый ковер, спасая его — лента которую помню четче и благодарней, чем любую из тех, какие за всю жизнь видела на экране. Конечно, на творческом вечере режиссера ее не покажут. Но она была. Есть. Вот когда умру — тогда ее не станет.

Рустам Хамдамов вряд ли ее помнит. У него таких — десятки, если не сотни.

Источник:журнал «Сеанс»,№ 9

РУСТАМ ХАМДАМОВ. ЧЕЛОВЕК С ВИНОГРАДОМ
Ильмира Степанова

Мир прекрасных вещиц, изящных натюрмортов, обрывочных воспоминаний и зыбких странно-страшных снов, в которых среди мраморных колонн метро мелькает мальчик в маске зайчика, торжественно хоронят пионера, а усыпанный стеклярусом бархат вдруг начинает дышать… Этот мир так хрупок — он послушно исчезает под перестук вагонных колес от одного только слова — «Рассыпься!».

Эти кадры из фильма кинорежиссера Рустама Хамдамова почти никто не видел — показанная на Каннском фестивале «Анна Карамазофф» с Жанной Моро в главной роли осталась во Франции: некому выкупить. К тому же показ сопровождался скандалом — без согласия продюсера Хамдамов вставил в фильм рабочие материалы другой своей незавершенной картины — «Нечаянные радости». Той самой, что была закрыта Госкино, и которую снимал уже Никита Михалков под названием «Раба любви», используя его образы, костюмы и сценарий.

Свет и тени

Перефразируя высказывание одного из персонажей студенческого фильма Хамдамова «В горах мое сердце», его можно назвать самым известным из всех неизвестных режиссеров нашего времени. Впрочем, сегодня о нем заговорили и как об удивительном художнике — последнем хранителе традиций Серебряного века. Его работы — в собрании Третьяковской галереи, в музее известного коллекционера русских нонконформистов Нортона Доджа, в крупных частных собраниях в России и за рубежом. Великий Лукино Висконти умер в комнате, на стенах которой висели рисунки Рустама.

Однако его первая персональная выставка в Петербурге, в «Зимней галерее» на углу канала Грибоедова и переулка Гривцова, открывалась тихо, по-домашнему. Хамдамов пришел туда утром вместе с известным художником-графиком Юрием Купером, с которым советовался по поводу развески картин. Почему-то Рустам передумал показывать серию больших рисунков с мужскими галстуками и хотел совсем их убрать. Купер настоял, чтобы работы остались. Тогда Хамдамов небрежно поставил их вдоль стены прямо на пол. Словно давая понять, что они тут случайно, временно — вот-вот унесут или повесят в другом месте.

Два рисунка Хамдамов установил отдельно на мольберте. Это наброски к одному из фильмов. На первом — огромный тесак играет роль зеркала, в котором отражается женский профиль, на втором — фигура с размытыми очертаниями. Эти работы Куперу нравятся больше всех: «Рустам виртуозно владеет линией, и тушечная размывка у него получается удивительно легко. Мне кажется, самая сильная его сторона — касание ручкой, пером — белой бумаги. Умение естественно дотрагиваться до листа мало кому дано. Я знал только двух таких художников: это Хамдамов и ныне покойный график Дима Лион».

Юрий Купер — в числе тех немногих, кто видел фильмы Рустама. «Этот режиссер просто «кайфует» на изображении, — говорит он. — Там нет драматургической истории, развития характеров, он не обращает на это внимания, выстраивая сногсшибательную композицию со странным натюрмортом, странным интерьером, в котором двигаются странно одетые персонажи. Странность — в необычайной, избыточной красоте. Ее очень много. Все пространство ею просто переполнено. Но мне как художнику очень интересно на это смотреть. Жаль только, что ни один фильм до сих пор не вышел в широкий прокат».

Владелец «Зимней галереи» — известный лондонский арт-дилер Игорь Метелицын — высоко ценит живопись Хамдамова, хотя и признается, что иметь с ним дело очень не просто. Рустам практически не дает интервью, может не придти на важную встречу, с трудом специально для него организованную. Долгое время отказывался даже от издания каталога. Кстати, выставка в Петербурге — первая, для которой Метелицыну каким-то чудом удалось уговорить Хамдамова выпустить большой хороший каталог.

Соната Шуберта

— Рустам, до открытия выставки еще час. Можно задать вам вопрос?
— Я интервью не даю. Пожалуйста, уберите диктофон и блокнот. Давайте просто поговорим.
— Хорошо… Говорят, вы собирались оформлять «Травиату» в Мариинке, ставить чеховского «Платонова» с Олегом Меньшиковым, но ничего не случилось. Почему-то большинство ваших проектов не сбываются. То же самое происходит с фильмами. Вам не жаль, что двери к зрителям до сих пор не открылись?

— Всегда есть другие двери. Например, живопись… Для того, чтобы «пробить» проект, нужно куда-то ходить, устанавливать нужные связи, контакты, добывать деньги, но мне не удаются компромиссы. И мне жаль тратить на это время. Что-то хотелось бы успеть в жизни.

— Вы ведь, кажется, недавно закончили «Вокальные параллели»?

— Это фильм-концерт. Оперные певцы — Араксия Давтян, Роза Джаманова, Эрик Курмангалиев — исполняют свои партии из Пуччини, Шумана, Россини. Рената Литвинова выходит, объявляет их и одновременно учит. Говорит, что в искусстве часто побеждает не талант, а посредственность, надо только выбрать правильную тактику и уметь идти на компромисс. А они плохо усваивают ее уроки, живут не так, поэтому им здесь не место. И они умирают. Потом летят на том свете на самолете, но все равно поют. Там, на небесах.
— Отчего вы так привязаны к образу женщины-ретро?
— Прошлое дает отстраненность, позволяет уйти от плоской реалистичности… Наверное, это пристрастие началось у меня с немого кино, которое Блок называл «электрическими снами наяву». Еще — с музыки. Мне кажется, 23-я соната моего любимого Шуберта очень его напоминает. Постепенно все эти ощущения выкристаллизовались в образ определенный женщины: у нее довольно широкие скулы, стрижка каре и шляпа с загнутыми полями.
— Время — странная вещь. Когда в нем живешь, не ощущаешь его как стиль. Потом проходит — и ты его чувствуешь…
— Люди не могут заглянуть в будущее, зато могут окунуться в прошлое, это тоже захватывает. Вот Ренатка снимает сейчас детектив. Я ей говорю: сделай его в другом времени, например, 40-е или 30-е годы. Сразу все заиграет!
— Недавно на пресс-конференции по поводу фильма «Небо. Самолет. Девушка» Рената Литвинова обмолвилась, что вы предлагали такой конец, чтобы самолет не погиб, а пропал без вести. Это что? Боязнь смерти, конца?
— Нет, другое. Просто неизвестность, недосказанность всегда глубже, загадочнее. Вспомните «Блоу ап» Антониони — там все так странно, правда? Мне кажется, Хичкок это такие вещи тоже хорошо понимал, стремясь наполнить самые обыденные ситуации ощущением опасности и ирреальности.
— Вы чего-нибудь боитесь?
— Боюсь крыс. Только слышу это слово — уже умираю от ужаса. Боюсь кладбищ, мертвецов и их городов мертвячьих. Всякий тлен мне страшен. Я бы даже мечтал, чтобы у меня не было могилы.
— Вы человек неверующий?
— Я скорее агностик, отрицающий возможность познания мира и достижения истины.
— Вы ведь несколько лет прожили в Париже, почему вернулись?
— На Западе хорошо болеть, стареть, отдыхать. Все спокойно и неизменно, нет действия. Сейчас все здесь происходит. Тут сложнее, но интереснее.

Туфелька и шар

— Часто бываете на родине, в Ташкенте?
— Нет, все близкие умерли. И потом сейчас нет уже того Ташкента, который был до землетрясения и исторических передряг. Тогда он немного напоминал Одессу: милые особнячки, яблоневые сады, балкончики, дворики. Мы жили в еврейском квартале, а через дорогу стоял дом — дом Керенского. Моя няня была русская — бывшая хористка Нижегородского театра, она даже окрестила меня потихонечку. Так вот она работала кастеляншей в ташкентском театре, и я часто сидел в золотой царской ложе, видел Плисецкую, слушал Пирогова и Барсову в «Русалочке» Даргомыжского.
— Вы ощущаете себя восточным человеком?
— Ничего такого особенно восточного, кроме пристрастия к баранине, я в себе не ощущаю. Честно говоря, мне ближе утверждение Хемингуэя, который говорил, что на самом деле на Востоке никакой тайны-то и нет. Мне кажется, некоторые западные люди, не реализовавшие себя в собственной культуре, устремляются на Восток и с пылом неофитов начинают говорить, что обрели истину. Я лично отношусь к таким с осторожностью и стараюсь их не слушать.
— Говорят, в своей мастерской вы окружены декорациями «Анны Карамазофф»…
— За всю жизнь вокруг меня скопилось столько разных вещей! Я ничего не выбрасываю, ничего. У меня нет такой привычки. Поэтому там можно найти любые декорации.
— Это правда, что вы расписывали кафе и рестораны в Париже?
— Я рисовал картины для интерьеров. Иногда думаю, что если бы не кино, с удовольствием занялся бы дизайном. Недавно даже выступил в безумном жанре высокого ювелирного искусства: вместе с Шемякиным, Эрнстом Неизвестным и другими художниками проектировал ювелирные украшения для американской компании Russian World Gallery. Но от кино не уйти — я постоянно его изобретаю, выстраиваю композиции. Не реалистичные, не бытовые. Никогда не смогу снять коридор школы, где мальчики плюются — кто дальше. Мне гораздо интереснее, чтобы они плевались, к примеру, странно накрашенные и под музыку Шуберта… Может, когда-нибудь сочиню эпос. Тогда массу артистов надо будет одеть, и я сам придумаю им костюмы, и это будет фильм-стиль.
— На ваших картинах так много разных старых туфелек, ботиночек с разными пуговками, пряжками, перемычками. Откуда такое пристрастие к обуви?
— Я ведь много рисовал для домов высокой моды Милана, Парижа, Нью-Йорка, в том числе обувь. И потом, старая, брошенная вещь очень поэтична. У Набокова об этом много написано. Перчатки, забытые в траве — уже картина. Вот, взгляните на ту мою работу, где на переднем плане — белая туфелька и гроздь винограда на берегу моря. Предметы, совершенно не связанные между собой. Рядом, думаете, мяч? Нет. Это — шар, весь мир… Здесь нет никакого движения — собака не пробежала, волны не нагнала, но есть ощущение сюрреализма в духе де Кирико, который говорил: «То, что я слышу, — ничего не значит. Существует только то, что я вижу своими глазами. И даже более — то, что я вижу с закрытыми глазами».

Орнамент ковра

— В «Анне Карамазофф» с экрана звучат примерно такие слова: «Все наши поступки, повороты судьбы, все вообще — это лишь узоры на ковре жизни, а главную канву видно лишь со звезд». Мне кажется, что и ваша живопись такова и, наверное, отношение к жизни?
— Знаете, когда-то давно мой друг Тонино Гуэрра написал сценарий фильма про людей, которые хотели улететь куда-то на воздушном шаре. Однажды на восточном базаре они случайно зацепились за ковер и таким образом распустили его весь, разматывая нить. Этот фильм в 1975 году хотел снимать Антониони. Я ездил с ними в Ташкент, Самарканд, Хиву на выбор натуры. Помню, Хива показалась Антониони совершенно волшебным местом, и он отказался от идеи снимать сказку про этих людей. Они, говорит, и так здесь все сказочники. Я много тогда рассказывал им о Гуджиеве, который во время своих странствий по Востоку учился ткать восточный ковер и читать символику его узоров. У мусульман ведь запрещено использовать изображения людей или животных, и орнаменты ковров придумывали суфии-ковроделы — аскеты и мистики. Девочки и женщины, ткавшие ковры, рано или поздно начинали медитировать. В абстрактном орнаменте, как в чертеже непонятного нам строения мира, заложена мысль о вечности, о космосе. О том, что мы сами, как узелки большого ковра, там присутствуем. Я думаю, что серьезный, настоящий художник-абстракционист работает так же — отрывается от реальности или, наоборот, так сосредоточенно и глубоко в нее погружается, что начинает медитировать и творить вселенную заново, изобретая свои узоры и орнаменты. В настоящей абстракции должна присутствовать мудрость.

— В ваших работах часто появляются виноградные гроздья. Сияющие изнутри, переливающиеся, солнечные — как, например, на картине «Человек с виноградом». Почему они вас так притягивают?
— Виноград?.. О, это длинная история.
В эту минуту в галерею быстрым шагом входит солнечный итальянец Тонино Гуэрра, который давно дружит с Хамдамовым:
— Да все, что вы сейчас здесь видите, это же кино! Кино, которое у него в голове! — восклицает он. Потом смотрит куда-то в сторону и говорит медленнее:
— Знаете, сколько он пережил?! Но, несмотря ни на что, продолжал рисовать свою сказку. Когда я возвращался из Москвы в далекие времена моих первых приездов в Россию, у меня с собой всегда были драгоценные рисунки Рустама Хамдамова. Я вез и показывал их Висконти, Феллиини, Антониони, и они восхищались вместе со мной. Сейчас в моем саду висит его икона и огромная кружка с грушами — удивительная картина! Ему дан талант милостью Божьей — дар художника, режиссера, дизайнера. А главное — он человек глубокой тайны.

Источник: «Русская мысль», Париж, N 4476, 23 октября 2003 г.

Тонино Гуэрра о Р.Хамдамове:

«Знаете, сколько он пережил?! Но, несмотря ни на что, продолжал рисовать свою сказку. Когда я возвращался из Москвы в далекие времена моих первых приездов в Россию, у меня с собой всегда были драгоценные рисунки Рустама Хамдамова. Я вез и показывал их Висконти, Феллиини, Антониони, и они восхищались вместе со мной. Сейчас в моем саду висит его икона и огромная кружка с грушами — удивительная картина! Ему дан талант милостью Божьей — дар художника, режиссера, дизайнера. А главное — он человек глубокой тайны».

Из интервью газете «Русская мысль», Париж, 23 октября 2003 г.

А.С.Кончаловский о Р.Хамдамове:

А.С.Кончаловский в 1972 г. написал так о Хамдамове: «Скажу больше: картина «В горах мое сердце» очень повлияла на меня — все время работы над «Дворянским гнездом» я находился под её обаянием. Я смотрел картину несколько раз и каждый раз не мог понять, почему она на меня так действует, волнует, не побоюсь сказать, приводит в смятение, что в ней такого особенного?» (А.С.Кончаловский, «Рустам Хамдамов — режиссер и художник», журнал «Советский экран», № 1, 1972 г.)

А.С. Кончаловский. Из книги «Возвышающий обман» (М., 1999, стр. 72-73). «Я посмотрел его короткометражку — «В горах мое сердце», она произвела на меня большое впечатление. Я начал чувствовать, что, как ни странно, маленькая картина студента Хамдамова у меня не выходит из головы. Я о ней думаю. Она была очень красива, хотя в ней был некий маньеризм. Многие решения в «Дворянском гнезде», сам его стиль определены ею. Я настолько был под этим впечатлением, что попросил Хамдамова сделать костюмы, и в особенности шляпы для героинь. (…) При всем огромном вкладе Ромадина, Бойма и Двигубского, мир «Дворянского гнезда» в какой-то степени был создан и четвертым художником — Хамдамовым. Он сделал для нас замечательные шляпы с цветами на полях, чудные творения — делал все своими руками. На картине он числился практикантом. Рустам, конечно же, артизан, человек исключительного таланта, я относился к нему с любовью, даже с обожанием. «В горах мое сердце», увы, оказалась единственной в списке его работ. Потом была печальная история с фильмом «Нечаянные радости», неоконченным, из-за чего он был заново переснят — так появилась «Раба любви» Михалкова. И потом еще одна печальная история — с «Анной Карамазофф», которой никто никогда не видел, за исключением единственного просмотра в Канне. Где она теперь?.. Забавно, что «Дворянское гнездо» сделано под влиянием Феллини и Хамдамова. Великий классик и студент ВГИКа»

Режиссер Кира Муратова в одном интервью сказала: «Я не согласилась бы, наверное, говорить ни о ком, кроме как о Хамдамове… Когда меня спрашивают: «Кто на вас повлиял? Кто был для вас учителем?, я отвечаю так: «Наверное, масса людей, но определенно — Параджанов и Хамдамов» (журнал «Киноглаз», № 1, 1991 г.)