25 декабря исполняется 123 лет со дня рождения Мустафы Чокая (1890-1941), казахского политического деятеля, прожившего последние 20 лет своей жизни в изгнании в Европе. Уникальная личность в истории Центральной Азии ХХ века Мустафа Чокай известен мировой общественности как лидер Туркестанского национально-освободительного движения, политик с демократическим прошлым, сумевший блестяще организовать мощное противостояние советской (сталинской) пропаганде. Его труды, во многом определившие развитие западной историографии, поистине впечатляют. Читая их, даже сейчас ощущаешь, насколько они заряжают читателя огромной энергией, воскрешая в нем чувства достоинства и любви к своим корням.
Предлагаемая статья Мустафы Чокая была опубликована им 15 июня 1923 года в парижском журнале «Восток и Запад» («Orient et Occident»). Перевод с французского языка и публикация принадлежат Бахыт Садыковой. Печатается с небольшими сокращениями.
Мустафа Чокай Оглы
ЭНВЕР-ПАША В СОВЕТСКОЙ РОССИИ И ТУРКЕСТАНЕ
Судя по информации большевистских газет и по письмам, поступающим из Туркестана и Афганистана, Энвер-паша погиб 4 августа 1922 года в бою под Балджуаном в восточной Бухаре.
Появление в стане большевиков бывшего главнокомандующего оттоманской армии не вызвало ни у кого из его противников удивления. «От Энвера можно ждать всего», — сказали они. Та же реакция была и тогда, когда после двухлетнего тесного сотрудничества с Москвой он перешел на сторону повстанцев Центральной Азии.
По мнению одних, Энвер-паша действительно хотел воспользоваться поддержкой большевиков во имя достижения независимости мусульман Центральной Азии. Другие же, в их числе, как утверждает газета «Правда», был убитый чуть ранее его друг Джемаль-паша, объясняют поведение Энвера «присущими ему тщеславием и жаждой популярности». Я привел здесь слова газеты «Правда», потому что во время нашей встречи с Джемаль-пашой весной 1922 года в Европе последний охарактеризовал его точно в таких же выражениях. Беспристрастные лица, знавшие близко Энвера со времен младотюркской революции, признают присутствие в его характере черт, которые на первый взгляд кажутся противоречивыми: он действительно боролся за свободу мусульманских народов и находил в жажде популярности стимул, бросивший его в авантюру, на какую не осмелился бы человек более уравновешенный.
Не стоит останавливаться на оценке, данной Энверу большевиками. Для большевиков он был уважаемым и желанным другом, с помощью которого можно было вести пропаганду наилучшим образом, пока он был в лоне их политики и можно было использовать его имя как знамя в глазах мусульманских народов. Но как только Энвер перешел в стан оппозиции, его тут же прозвали «наемным агентом британского правительства».
Народные массы Центральной Азии, Бухары и Туркестана смотрели на Энвера иначе. Мусульмане Закавказья и Северного Кавказа не отвернулись от него. Я понимал, что творится в душах и сердцах этих людей, живших надеждой на избавление от большевистской диктатуры. Их никогда не покидала вера в то, что Энвер сумеет избавить их от деспотизма Москвы так же, как он сумел спасти Турцию от деспотизма Абдул-Хамида. Жители Туркестана, Бухары и Азербайджана продолжали верить, что Энвер защитит их очаги от большевистского разбоя, так же, как он спас Адрианoполь (старое название турецкого города Эдирне) от балканских славян. Эта безрассудная вера во всемогущество Энвера продолжала жить в сердцах людей. Если советская власть проявляла иногда некоторое послабление в отношениях с ними, то это приписывалось влиянию Энвера. «Это он встал в нашу защиту», — говорили несчастные подданные московских друзей Энвера.
Однако Энвер продолжал оставаться в лагере большевиков, и, казалось, не понимал этой веры в него народных масс. Энвер все больше крепил свой союз с руководством Третьего Интернационала, горя желанием изгнать англичан из Индии или, говоря советской фразеологией, «выбить ядовитые зубы у самого большого хищника европейского империализма, закабалившего весь мусульманский мир». Энвер доверял большевикам, считал их верными и правыми союзниками; он верил им с искренностью восторженного человека и не хотел слышать голоса тех, кто пытался раскрыть истинные намерения Советов.
Энвер поехал на Съезд народов Востока в одном вагоне с Зиновьевым и Радеком. Большевики считали его лучшим своим козырем и намеревались использовать его на съезде представителей Центральной Азии, Индии, Кавказа, Афганистана. Из радиотелеграмм мусульмане сразу же узнали о его прибытии на съезд. Несколько тысяч человек организовали ему грандиозную встречу на бакинском вокзале и торжественно понесли по городу. Какой-то пожилой азербайджанец дрожащим от волнения голосом обратился к Энверу: «Твоя армия освободила Баку в сентябре 1918 года. С тех пор мы тебя не видели. В сентябре 20-го она перешла на сторону Советов. Сейчас мы вновь в кабале, а ты празднуешь победу с нашими врагами. Что ответишь на это, Энвер?»
«Азербайджан должен принадлежать азербайджанцам!», — ответил Энвер.
Эту фразу быстро подхватили все. Большевики, у которых появились кое-какие подозрения, приняли меры по его изоляции: опасаясь «неуместных» вопросов и ответов, выступить Энверу не дали. Доклад его был зачитан секретарем съезда.
На некоторых моментах его речи стоит остановиться. После традиционных приветствий и выражения признательности в адрес «верного и искреннего друга — Третьего Интернационала» — бывший верховный главнокомандующий оттоманской армии объяснил причину, по которой Турция вступила в мировую войну. «Товарищи, — сказал Энвер, — когда Турция вступила в войну, мир был разделен на два лагеря: в одном находились бывшая царская, капиталистическая и империалистическая Россия и ее союзники, а в другом — Германия, во всем похожая на нее, и ее союзники. Мы же, боровшиеся против царской России, Великобритании и ее сторонников, намеревавшихся покончить с нами, взяли сторону Германии, которая, в отличие от них, согласилась оставить нас в живых. Немецкие капиталисты, — продолжил Энвер, — воспользовались нашими силами для достижения своих империалистических целей, а у нас не было иного способа сохранения нашей независимости».
Вполне очевидно, что этот союз был необходим Турции и Германии, и он дал большое преимущество угнетенным народам, «потому что, — сказал Энвер, — Турция, перекрыв вход в свои проливы, способствовала крушению ненасытной царской России и появлению настоящего союзника всех угнетенных — советской России. Таким образом, Турция стала сотрудничать с Советами, дабы наметить новые пути во спасение мира».
Бросив с позиции «новых путей во спасение» взгляд на ту роль, которую в этом сыграл он сам, Энвер продолжал: «Товарищи, в период мировой войны я занимал очень ответственный пост. Сожалею, что был вынужден сражаться на стороне германского империализма. Я питаю ненависть к империализму немецких империалистов, равно как к империализму британских империалистов. Тот, кто желает обогащения неработающих, заслуживает уничтожения. Такова моя точка зрения на империализм».
О своих отношениях с советской Россией Энвер сказал так: «Товарищи, я заверяю вас, что если бы нынешняя, советская, Россия существовала тогда и вела бы войну для достижения нынешних целей, мы бы сражались на ее стороне, приложив всю свою энергию, как мы это делаем сейчас. Чтобы яснее показать правдивость этого утверждения, скажу вам: когда мы решили сотрудничать с Россией, армия Юденича угрожала Петрограду, Колчак был хозяином Урала, Деникин приближался к Москве с юга. Пришла в движение Антанта, полагая, что уже выиграла войну, показав свои хищные зубы и протягивая свои загребущие руки. Такова была ситуация, и мы протянули руку помощи России. Если бы шторм Черного моря, разбив мой корабль, не увлек меня назад, — продолжал Энвер, — если бы тюремные решетки Ковно и Риги, а также падения аэропланов, на борту которых был я, не задержали меня, я бы пришел к вам тогда, в трудное для России время. Но я не имел возможности рассказать об этих причинах личного характера, чтобы просветить некоторых товарищей».
Энвер пошел дальше и заявил, что его и его друзей подвигли на союз с Третьим Интернационалом не только желание найти опору в борьбе против угнетателей, но также «почти полная общность принципов».
Он изложил следующим образом свою социально-политическую программу: «Опираясь на желание народа, мы поднялись на борьбу за его право на самоопределение. Мы крепко и навсегда будем связаны с теми, кто разделяет нашу позицию, а другим оставляем право самим определять свою судьбу. Мы против войны, а это значит, что мы против взаимного истребления людей ради узурпации власти. И только во имя достижения окончательного мира мы шагаем вместе с Третьим Интернационалом, и во имя этой цели, невзирая на все препятствия, мы должны идти до конца той кровавой борьбы, которую ведем сейчас.
Мы ведем борьбу во благо народа, но мы — враги тех, кто спекулирует этим и тех, кто пользуется плодами чужих трудов. С такими надо действовать решительно. Мы убеждены, что только народ с высоким сознанием может достичь своего благополучия и свободы. Мы хотим, чтобы прочные знания в союзе с трудом стали гарантией нашей подлинной свободы, просветили нашу страну, и с этих позиций для нас нет различий, кто идет рядом с нами, мужчина или женщина. Таково наше видение социальной политики».
Однако эта речь Энвера, несмотря на ее революционный дух и на то, что каждый новый пассаж начинался пятнадцать раз за время пятиминутного выступления с обращения «Товарищи!», не растопила лед недоверия к нему. Председатель собрания венгр Бела Кун* в ответ на заявление Энвера сказал: «Съезд считает необходимым проявить осторожность к словам тех, кто в прошлом, возглавив борьбу турецких рабочих и крестьян в интересах иностранных капиталистов, поставил трудящиеся массы Турции под двойную угрозу, желая защитить интересы кучки богатеев и представителей высших офицерских чинов. Съезд предлагает таким «борцам» доказать своими поступками, что в настоящий момент они готовы служить интересам трудящегося народа и исправить ошибки, содеянные ими ранее».
Как видим, большевики отторгли теорию Энвера, согласно которой вступление Турции в мировую войну, вызванное желанием победить царскую Россию, способствовало появлению советской России и открытию «нового пути во спасение мира». Вместо признательности они предложили Энверу «очиститься от прошлых грехов», для чего ему следовало доказать свою преданность трудящемуся народу.
Энвера вернули из Баку почти силой, так как большевики считали, что он может оказаться полезным трудящемуся мусульманскому народу, только находясь в Москве. На бакинском вокзале та же толпа мусульман провожала его возгласами «Да здравствует Энвер!».
Я не в курсе жизни и деятельности Энвера в Москве. Он наверняка пользовался особым вниманием со стороны советской администрации: был почетным гостем на банкетах по случаю приема делегаций из Афганистана и других стран Востока, но он не терял связи с Центральной Азией, Кавказом и Азербайджаном.
Отношения Энвера с большевиками начали ухудшаться в марте 1921 года, когда Советы заключили торговое соглашение с Англией. Энвер понял, что советская Россия готова «разделить мусульманские страны на сферы влияния». Тогда он попытался разрушить большевистский кордон и завязать контакты с Центральной Азией и Кавказом.
Нападение греков в 1921 году и отступление турецких войск Энвером и даже Советами были в какой-то момент расценены как полный провал движения, организованного Мустафой Кемалем и его сторонниками. Это заставило бывшего верховного главнокомандующего поехать на Кавказ, соседний с Анатолией регион, чтобы набрать там добровольцев и, в случае необходимости, вступить на территорию Малой Азии для сбора остатков национальной армии и продолжения сопротивления захватчику. Этот план нашел поддержку у советского правительства, видевшего в Энвере более гибкого и податливого человека по сравнению с Мустафой Кемалем, который был озабочен только будущим «Национального пакта». Реализация этого плана стала причиной тяжелых событий в Аджарии; они открыли глаза Энверу, который наконец-то осознал, что был игрушкой в руках большевиков.
Но пути назад не было. Прошлое обжигало Энвера, постепенно предавая его личность забвению. Турция относилась к нему как к нежелательной персоне. К тому же советская Россия так и не открыла для него «новый путь во спасение». Ему необходимо было искать другой «новый путь», если уж не такой широкий, то, по крайней мере, более верный и менее тернистый. И тогда Энвер направился в Туркестан, колыбель тюрков, где он пользовался популярностью как нигде в другом регионе.
***
Турки никогда не интересовались Центральной Азией. В течение всего периода Оттоманской империи история знает только один случай внимания с их стороны к Центральной Азии. Во второй половине XVIII века турки, воевавшие с Россией, которой правила Екатерина II, при посредничестве бухарского эмира обратились к киргизам, часть которых находилась тогда под русским игом, с просьбой о помощи. Бухара, Туркестан и киргизы всколыхнулись. Призыв к оружию, брошенный премьер-министром Бухарии Шах-Мурадом, дошел до Сырым-батыра, предводителя киргизов, недовольных своим ханом, который проводил прорусскую политику. Сырым-батыр ответил, что готов повиноваться представителю Пророка. С того времени, а это было в 1788 году, турки больше не интересовались ни Центральной Азией, ни его жителями.
Мне часто приходилось встречаться с турками. Почти все, с кем я говорил, проявляли полное незнание жизни Туркестана. Меня это не удивляло. Влиятельные газеты Стамбула задавали мне вопросы поистине экстраординарного порядка: «Являются ли киргизы мусульманами?», «На каком языке говорят сарты?». История этой тюркской страны, нравы ее обитателей — все это было в большинстве случаев для них «терра инкогнита». И только после большевистского переворота оттоманские турки начали проникать на территорию Туркестана.
Редкие представители интеллигенции проявляли настоящий интерес к истории народов Центральной Азии, но, движимые чувством национальной гордости, они ограничивались только исследованием обычаев того периода, когда тюрки составляли единую нацию. Они пренебрегали изучением нынешней жизни Туркестана, имеющего свои определенные особенности. Такова причина, по которой Туркестан для большинства оттоманских турков был неизвестной страной.
Энвер прибыл в Туркестан в осенне-зимний период 1921 года. Его имя было известно во всех уголках огромного региона. В самых отдаленных аулах кочевых киргизов, в узбекских кишлаках можно было встретить детей, названных именем вождя младотурков, героя Первой турецкой революции, покрывшего себя славой в боях за Адрианополь, при защите Триполитании. По дороге в Ташкент Энвер заехал в Бухару. Там он впервые собственными глазами увидел, что есть на практике освобождение народов по-большевистски. Бухара, родовое поместье наместника эмира, генерал-адъютанта Российского императора, была превращена в лагерь бурлящей Красной армии, где деспотичные комиссары, большевистские сатрапы из народа, проводили свои эксперименты по внедрению коммунизма.
Столица независимой и суверенной республики Советов город Бухара, древняя резиденция эмира, Кермине и такие крупные города, как Карчи, Керки, Термез, Чарджоу, Хатырчи и другие, были заняты русскими войсками. Их содержание легло тяжелым грузом на скудный бюджет Бухары. Все богатства страны были вывезены в Москву «в дар товарищу Ленину» либо как «дар благодарных бухарцев московскому Кремлю». В это же время в Туркестане шла нескончаемая война против «освободителей»**. Обманутые Москвой и выставленные сами в роли обманщиков народных масс, джадиды-младобухарцы обрадовались неожиданному прибытию Энвера, надеясь с его помощью улучшить ситуацию в Бухаре и добиться, хотя бы частично, исполнения договора о предоставлении независимости. Они полагали, что Энвер как никто другой подходит для роли посредника в переговорах с Москвой. Энвер на эту роль согласился и направил первую депешу в Москву с предложением принять в расчет желание Бухары провозгласить свою независимость: «Если Бухара под эгидой советской России обретет независимость, мы сможем быстрее выполнить миссию по освобождению мусульманской Азии от британского империализма. Я обращаюсь с просьбой к Совету Народных Комиссаров отозвать войска Красной армии, которые ведут себя здесь как враги в оккупированной ими стране. Они лишают хлеба голодное мусульманское население, чье недовольство растет день ото дня. Необходимо, чтобы Советы в срочном порядке положили конец реквизициям и вывозу за пределы страны продовольствия и ценностей. В Восточной Бухаре происходят волнения; они могут перекинуться в другие части республики. Бухарские комиссары, возглавляющие администрацию, терроризированы русскими войсками и не могут действовать самостоятельно. Среди революционно настроенных младобухарцев растет протест. Я ставлю в известность советское правительство о том, что восточный фронт представляет серьезную опасность. Необходимо предоставить бухарскому народу полную свободу и право самому распоряжаться своей судьбой. По поручению народа Бухары я представляю его интересы в ходе настоящих переговоров с Советской Россией и прошу Советы ускорить ответ на мое обращение, назначить полномочных представителей, а также определить час и место нашей встречи. Со своей стороны, предлагаю в качестве даты переговоров конец декабря (1921), а в качестве места — город Бухару».
Мы не в курсе того, какое впечатление произвело на Москву это обращение, но в Бухаре и всей Центральной Азии оно получило широкий отклик. Вереницы депутатов шли к Энверу. Из восставшей Ферганы, из столицы советского Туркестана Ташкента, из Самарканда, отовсюду направлялись приветствия в его адрес. Представители Советов в Туркестане стали бить тревогу. Для Энвера наступило время популярности в Центральной Азии, а почва для этого была подготовлена его московскими друзьями.
«Пребывание Энвера у нас, — писал мне в феврале 1922 года один из моих друзей в Узбекистане, — увеличивает шансы на успех нашего национального движения. Опасения, которые вызывают у вас незнание и непонимание Энвером нужд Центральной Азии, и, как следствие этого, возможность непоправимых ошибок с его стороны в вопросах и формах организации нашей политической жизни, кажутся нам преувеличенными. Энвер сейчас — горячий сторонник демократической и республиканской форм правления. Более того, он предстает перед нами как защитник советской формы правления, но без опеки со стороны русской Красной армии. Он действует, оставаясь в контакте и согласии с Россией. Мы очень просим вас не предаваться скептицизму относительно политических планов Энвера. Ситуация в нашей стране и несколько лет сотрудничества с советским правительством его многому научили…».
Утверждения такого рода содержались почти во всех письмах, полученных мной из Бухары, Ташкента, Ферганы. Было ясно, что безмятежное доверие масс в их предводителя перерастало в абсолютную веру в то, что Энвер сумеет не только спасти Центральную Азию от насилия большевиков, но и создать затем здоровое демократическое государство, способное развиваться по пути прогресса. К сожалению, Энвер не знал условий жизни в Центральной Азии, а новое поколение, похоже, было неспособно понять роль Туркестана в большой семье исламских народов.
«Рецепт», который Энвер хотел применить в Центральной Азии, был подобен тому, что предписывает врач-араб для лечения зрения пациенту, страдающему от болезни желудка, и при этом заявляет в свое оправдание: «Если бы глаза его были здоровы, то он наверняка отказался бы от этого нелепого лекарства».
В то время когда для успешного достижения свободы необходимо было объединить все имеющиеся силы в один священный союз, Энвер счел необходимым, несмотря на советы и рекомендации младобухарцев, пойти на переговоры с бывшим эмиром. Этот поступок отвратил от него прогрессивно мыслящих людей и постепенно сблизил его со сторонниками эмира до такой степени, что бывший министр султана стал «великим визирем Его Величества Государя святой Бухарии». Силы восставших оказались, таким образом, разделенными на два враждующих между собой лагеря. Восставшие Ферганы отказались признать авторитет «великого визиря» бухарского эмира. В стране началась необузданная агитация против Энвера. Его вчерашние поклонники превратились в его врагов.
В нейтральных кругах мусульманского Туркестана, которым симпатизировал Энвер, стали охотно слушать то, что говорили о нем большевики. Последние распространяли слухи о том, что Энвер подкуплен английским правительством, стал агентом британских империалистов и действует по согласованию с Лондоном, намереваясь поставить Бухару и даже всю Центральную Азию под английский протекторат и т.п.
Сформировались круги, настроенные против Энвера, не верившие в возможность восстановления власти эмира. В Туркестане мало кто опасался Британии, более того, многие вовсе не опасались ее. Британия не представляла угрозы тем, кто ежедневно ощущал на себе «покровительство» советских «освободителей», взявших на себя «защиту» Туркестана от «коварного Альбиона». Решив спасти Бухару от разнузданных действий красноармейцев и вступив в открытую борьбу с советской Россией, Энвер, вопреки своей патриотической ненависти к Британии, понял, что в этот момент Советы представляют бoльшую угрозу, чем Британия.
Иначе думали те, кто считал Туркестан и всю Центральную Азию авангардом борьбы против Британии, как мост, через который легко будет перекинуть «красную угрозу» в регион британской Индии. Для них беда, свалившаяся на головы мусульман Центральной Азии, была не более чем акт сожжения моста в момент быстрого перехода огромной массы людей. Их единственной головной болью было «как бы не упустить возможность нанести удар англичанам». Одним из них был не кто иной, как Джемаль-паша, который, говоря о Туркестанском национальном движении и его союзе с восставшими Бухары под началом Энвера, сказал мне: «Все это делается явно в пользу англичан».
Разочарование Энвером было всеобщим; но в регионах Балджуан и Душанбе несколько тысяч мятежников все еще продолжали его поддерживать.
И вот герой Первой турецкой революции, бывший главнокомандующий оттоманской армии, которого прославляли даже кочевые киргизы и узбекские крестьяне, оказался в горах Восточной Бухары среди группы фанатичных мятежников. Один, покинутый идеалистами-новаторами и строителями новой жизни в Центральной Азии.
Горько было видеть, как кипящая энергия и мощная воля этого человека погрязали в трясине. Главной причиной этого было полное непонимание Энвером социальной ситуации в Центральной Азии и темной роли бухарского правительства.
Один из представителей старого поколения Туркестана Махмуд Хаджа-Бехбуди, великий человек и ученый молла-шариатист, предательски убитый в 1919 году бухарским эмиром, сказал в свое время: «Пока в Бухаре существует автократическая власть эмира, сумерки над Центральной Азией не рассеются».
Энвер, явившись с европейского берега, зная уроки Турецкой революции, забыв этот опыт, решил восстановить власть бухарского эмира, возродить источник сумерек.
Другая причина, подтолкнувшая Энвера к эмиру, это большевистская провокация. Нарком иностранных дел Туркестана Геппнер, чувствуя, какую угрозу представлял Энвер, ввел в действие план переговоров с бывшим бухарским эмиром, пообещав эмиру восстановить его власть, «если это угодно народу Бухары», что и настроило массы против Энвера. Личность эмира предстала перед Энвером в ореоле мощи, и он поспешил воспользоваться этой силой, опережая большевиков.
От человека с героическим прошлым и великим именем Энвер ожидали не неистовой деятельности, а нечто большее. Энвер погиб, став жертвой незнания Туркестана, хранящего в своей памяти великие тюркские имена.
Комментарии
* Кун Бела — деятель венгерского и международного коммунистического движения. (Примечание переводчика).
** Речь идет о басмаческом движении, начавшемся в 1918 году после разгрома Советами Туркестанской (Кокандской) Автономии и длившемся более десяти лет. (Примечание переводчика).