Тагўрнинг асарлари устида бўлғон бу ҳангама унинг ўз тўғрисида ёзилғон мулоҳазалар устида ҳам бўлуб келадилар. Чунончи: Францияда Тагўр билан Гандҳини (Ҳинд миллатчиларининг бошлиғи эди, вафот этди) севган бир адиб бор, исми Роман Роллан! Бу киши Тагўр билан Гандҳини парастиш қилар даражада яхши кўрадир. Унинг «Маҳатма Ганди» деган китоби Гандҳи билан бирга Тагўрни ҳам осмонларга кутариб ёзилғон нарсадир. Ана шу одам Тагўрнинг франсузча босдирилғон асарлари учун узунгина бир муқаддима ёзиб берганким, у ҳам бошдан-оёқ мақташ билан тўладир. Ана ўша муқаддимани Тагўрнинг ўрусча ноширлари «афандининг қуши»дай қиладилар. Яъни: биттаси у муқаддимани бутун ҳолида босдирадир, бошқа биттаси унинг бош томонидан бирмунча жойини олиб қўйуб яширадир, яна битта чиқиб ундан ҳам кўпроқ тушуриб қолдирадир-да, бир «чимдим» қилиб босдирадир ва ҳоказо!.. (Абдулҳамид Чўлпоннинг «Тагўр ва тагўршунослик» (1925) мақоласидан

Ромен Роллан
МАХАТМА ГАНДИ

Роме́н Ролла́н — французский писатель, общественный деятель, учёный-музыковед. Иностранный почётный член АН СССР. Лауреат Нобелевской премии по литературе: «За высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине».Наиболее известное произведение — роман «Жан-Кристоф», состоящий из 10 книг. Этот роман принёс автору мировую славу и переведён на десятки языков. Цикл рассказывает о кризисе немецкого музыкального гения Жан-Кристофа Крафта, прототипом которому стали Бетховен и сам Роллан. Завязавшаяся дружба молодого героя с французом символизирует «гармонию противоположностей», а более глобально — мир между государствами. Среди других его произведений нужно выделить цикл книг о великих деятелях: «Жизнь Бетховена» (1903), «Жизнь Микеланджело» (1907), «Жизнь Толстого» (1911). Позже, в последние годы жизни, он вернулся к теме Бетховена, завершив многотомный труд «Бетховен. Великие творческие эпохи». В посмертно изданных мемуарах (Mémoires, 1956) ясно видна сплочённость взглядов автора в любви к человечеству.

Стране славы и порабощения,
односменных цар­ствований и вечных мыслей.
Народу, над которым не властно время, —
Воскресшей Индии
В годовщину приговора над ее Мессией
(18 марта 1922)

В начале этой книги я выражаю искреннюю благодарность моей первой сотруднице — сестре, а также моему другу, Калидасу Нагу, обширные познания и неустанная помощь которого направляли мои шаги в чаще индийской мысли.

Благодарю также издателя С. Ганезана в Мадрасе, предоставившего в мое распоряжение большое количество своих изданий.
Великая Душа — Махатма… * Человек, который стал еди­ным с Бытием вселенной.

——————-
* Это — буквальное значение имени, данного Ганди народом Индии: Mahв — великая; Atmв — душа. Слово это восходит к Упанишадам, где оно означает верховное Существо и тех, кто соединяется с ним единением познания и любви:

Он — светлое Единство, Создатель Всего, Махатма,
Живущий всегда в сердце народов,
Открываемый Сердцем, интуицией, разумом;
Познающий его становится бессмертным.

Тагор, посетивший в декабре 1922 г. Ашрам (любимое место уедине­ния Ганди), цитировал эти прекрасные стихи, применяя их к учителю.

I

Спокойные темные глаза. Маленький хилый человечек, с худощавым лицом, с большими торчащими ушами, с белым тюрбаном на голове. Он одет в грубую белую ткань, ноги босы. Он питается рисом, фруктами, пьет одну только воду, спит на полу, спит мало, неустанно работает. У него как будто вовсе нет тела. С первого взгляда ничто в нем не поражает, кроме выра­жения великого терпения и великой любви. Пирсон, увидев его в 1913 г. в Южной Америке, вспомнил Франциска Ассизского.

Он прост, как ребенок *, кроток и вежлив даже со своими про­тивниками**, безупречно искренен***. Он судит о себе скромно, порою доходит до того, что колеблется и готов сказать: «Я ошибся»; никогда не скрывает своих заблуждений, никогда не идет на компромисс, чужд всякой дипломатии, избегает оратор­ских аффектов или, вернее, не думает о них****; чуждается народ­ных манифестаций, разражающихся при виде его; иной раз в таких манифестациях его хрупкая фигура рисковала бы быть раздав­ленной, если бы не его друг Маулана Шаукат Али, заслоняющий его своим мощным телом; он буквально заболевает при виде обожающей его толпы*****. В глубине души у него живет недоверие к многочисленности и отвращение к Mobocracy, разнузданной черни; он чувствует себя хорошо лишь среди меньшинства, счастлив лишь в уединении, когда внимает still small voice (тихому неслышному голосу), который повелевает… ******

——————-
* Слова С.-Ф. Эндрьюса, который прибавляет: «Он смеется, как ребе­нок, и обожает детей».
** «Мало кто может устоять против обаяния его личности. Самые ревностные его противники становятся мягкими под влиянием его чудесной мягкости» (Джозеф Дж. Док).
*** «Всякое уклонение от истины, даже случайное, для него невыносимо» (С.-Ф. Эндрьюс).
**** «Он не принадлежит к числу страстных ораторов; его манера говорить — спокойная и медленная; он обращается преимущественно к разуму. Но, благодаря его спокойствию, его теми выступают в особенно ясном освещении. Переходы его голоса разнообразны, но полны необычайной искренности. Он никогда не размахивает руками, редко даже пошевелит пальцем, когда говорит. Его ясная речь, состоящая из нервных фраз, невольно убеждает. Он не оставляет ни одного пункта, пока не убедится, что его правильно поняли» (Джозеф Дж. Док).
***** Joung India, 2 марта 1922 г. (даты, указанные внизу страниц этой книги, относятся к статьям Ганди, опубликованным в Joung India).
****** Ibid.

Его настоящее имя — Мохандас Карамчанд Ганди. Он родился в маленьком полусамостоятельном государстве, на северо-западе Индии, в Порбандаре, белом городе, на Оманском заливе, 2 октября 1869 г. Его соплеменники, — народ пылкий, подвижной, лишь недавно переживший волнения гражданских войн. Народ практический, обладающей деловым чутьем, распространивший свою торговлю от Адена до Занзибара. Его дед и отец, бывшие оба премьер-министрами, оба подвергались опале за свою независимость и были вынуждены бежать, спасая свою жизнь. Он происходил из среды богатой, интеллигентной, культурной, но не из высшей касты. Родители его принадлежали к Джаинскому толку Индуизма, одним из великих принципов которого является Ахимса*: этот принцип ему предстояло побе­доносно утвердить в мире.

———————-
* А — отрицание: himsв — делать зло. Не вредить никакой жизни. Ника­кого насилия. Один из древнейших принципов индусской религии, в особен­ности поддерживавшийся Махавирой, основателем Джаинизма, Буддой и приверженцами культа Вишну, имевшего большое влияние на Ганди.

Для джаинистов путем, который приводит к богу, служит любовь — более, чем разум. Отец Махатмы не придавал никакой цены деньгам и оставил их своей семье мало, почти все свое состояние истратив на благотворительность. Мать, строго рели­гиозная, была индийской святой Елизаветой; она постилась, раздавала милостыню и ухаживала за больными. В семье регу­лярно читали Рамайяну. Первоначальное воспитание Ганди было поручено брамину, который заставлял его повторять тексты Вишну*. Но позднее он жаловался, что не был достаточно начи­тан в санскрите: это один из упреков, который он делал англий­скому воспитанию, лишившему его сокровищ родного языка. Однако он очень хорошо знаком с индусским священным писа­нием, но читает Веды и Упанишады лишь в переводах**.

————————
* До семи лет он учился в начальной школе в Порбандаре, затем в общественной школе в Раджкоте; десяти лет он поступил в High-School в Катиаваре, семнадцати лет перешел в Ахмедабадский университет.
** Он рассказал о своем детстве в искренней речи на Совещании «тех, к кому нельзя прикасаться» (париев), 13 апреля 1921 г.

Еще будучи в школе, он пережил серьезный религиозный кризис. Из протеста против идолопоклоннического выродивше­гося индуизма, он некоторое время был — или считал, что был — атеистом. Вместе с товарищами он дошел в своем нечестии до того, что тайком ел говядину (самое страшное кощунство для индуса). При этом он чуть не умер от ужаса и отвращения*.

————————
* Позднее он рассказал о своих переживаниях Джозефу Дж. Доку. Он потерял от них сон; он считал себя убийцей.

Женившись еще ребенком*, он в девятнадцать лет отправился заканчивать свое образование в Англию, в лондонский универ­ситет и Школу правоведения. Мать согласилась на его отъезд лишь после того, как он дал три обета Джаинистов, обязываю­щих воздерживаться от вина, мяса и половых сношений. Он прибыл в Лондон в сентябре 1888 г. После первых месяцев неопределенности и разочарований — он по наивности растратил много времени и денег, чтобы стать, как он говорил, английским джентльменом, — он принудил себя к строгой жизни и сосредоточенной работе. Друзья познакомили его с Библией; но для него еще не пришло время понять ее. Он соскучился уже на первых книгах и не пошел далее Исхода. Зато именно в Лондоне он впервые открыл красоту Бхагавад Гиты. Он был ею очарован. Она была тем светом, в котором нуждался маленький индус вдали от родины. Она возвратила ему веру. Он почувствовал, что «для него спасение возможно было только через индусскую религию»**.

—————————
* Он был помолвлен восьми лет, женат — двенадцати. Впоследствии он боролся против ранних браков, считая их гибельными для расы. Однако он прибавляет, что в исключительных случаях подобный союз на всю жизнь, начало которому положено до сформирования характера, может дать чудесное единство душ между супругами. Его собственный брак является тому удивительным примером. Жена Ганди разделяла все испытания своего мужа с постоянной и неизменной верностью и мужеством.
** Речь 13 апреля 1921 г.

Он вернулся в Индию в 1891 г. Печальное возвращение. Его мать недавно умерла, и от него это скрыли. Он стал адвокатом в Бомбейском верховном суде. Через несколько лет он отказался от своей профессии, сочтя ее безнравственной. Но и в то время, когда он ею занимался, он оставлял за собой право отказаться от защиты дела, если видел, что оно несправедливо.

Уже в это время некоторые лица, игравшие значительную роль в Индии, пробуждали в нем предчувствия его будущей миссии: «некоронованный король» Бомбея: Парси Дадабхай и профессор Гокал, оба горевшие благоговейной любовью к Ин­дии; Гокал — один из лучших государственных людей своей страны, один из первых, кто возродил индийское просвещение; Дадабхай —- основатель индийского национализма (по свиде­тельству Ганди)*, оба они — образцы мудрости и кротости. Именно Дадабхай, сдерживая юношеский пыл Ганди, дал ему в 1892 г. первый урок Ахимсы в общественной жизни: героиче­ской пассивности, если вообще возможно сочетать оба эти слова, страстного порыва души, сопротивляющейся злу не злом, а лю­бовью. Мы еще вернемся к этому магическому слову, великой вести, которую Индия несет миру.

———————
* Эти провозвестники, политическая смелость которых была впослед­ствии далеко превзойдена, испытали неблагодарность и забвение новых поколений. Но Ганди остался им верен, особенно Гокалу, с которым его связывала благоговейная симпатия. Я не раз требовал от молодой Индии почтения к его имени и к имени Дадабхая (см. Hind Swarâj. Письмо к Парсам от 23 марта 1921 г. и Исповедание Веры от 13 июля 1921 г.).

В 1893 г. начинается деятельность Ганди на благо Индии. Она распадается на два периода. С 1893 г. полем ее является Южная Африка. С 1914 г. она протекает в Индии.
То, что эта двадцатилетняя деятельность в Южной Африке осталась столь мало известной в Европе, служит доказательством невероятной узости горизонта наших политических деятелей, историков, мыслителей и людей веры: ибо это целая эпопея души, которой нет равной в наше время не только по силе и постоянству жертвы, но и по окончательной победе, которую она одержала.

В 1890—1891 гг. в Южной Африке, преимущественно в Натале, проживало до ста пятидесяти тысяч индусов. Приток этого чуждого народа вызвал в белом населении ненависть к иностранцам, которой правительство дало выражение мерами остракизма. Оно решило запретить иммиграцию из Азии и заставить выехать тех, кто обосновался в стране. Системати­ческие преследования сделали их жизнь невыносимой: тяжкие налоги, унизительные полицейские меры, публичные оскорбления и, наконец, суды Линча, грабежи и погромы под эгидой белой цивилизации.

В 1893 г. Ганди приехал в Южную Африку, вызванный в Преторию для защиты важного дела. Он был в полном неве­дении о положении индусов в Африке. С первых же своих шагов в Натале, a особенно в голландском Трансваале, он пережил жестокие испытания. Этот индус высшей расы, всегда хорошо принятый в Англии и привыкший до сих пор считать европейцев своими друзьями, оказался здесь мишенью самых грубых издевательств; его выбрасывали из отелей и из поездов, его оскорбляли, били по щекам, ударяли ногами. Он немедленно вернулся бы в Индию, но договор на двенадцать месяцев связы­вал его с клиентами. За эти двенадцать месяцев он научился владеть собой. Когда срок кончился, он хотел сейчас же уехать; но ему стало известно, что правительство готовит законопроект, отнимающий у индусов их последние льготы. Африканские индусы не имели сил бороться; они были безвольны, неорганизованны, деморализованы. Им нужен был вождь, нужна была душа. Ганди пожертвовал собой. Он остался.

И вот начинается эпическая борьба совести против силы государства, против грубой массы. Будучи в то время еще адво­катом, он начал с того, что доказал юридически незаконность акта об исключении азиатских народов; и, несмотря на сильней­шую оппозицию, он если не фактически, то юридически выиграл свое дело перед общественным мнением Наталя и Лондона. Он собирает подписи под громадными петициями, организует индий­ский Конгресс в Натале, создает Ассоциацию просвещения индусов; несколько позднее он основывает журнал Indian Opinion, выходящий на английском и трех индийских языках. Далее, желая обеспечить своим соотечественникам достойное положение в Африке, он, чтобы вернее их защищать, делается им равным. В Иоганнесбурге у него была доходная практика*; он отказался от нее, чтобы, как св. Франциск, сочетаться с бедностью. Он живет общей жизнью с несчастными и преследуемыми индусами; он разделяет с ними испытания и освящает их, проповедуя им закон непротивления. В 1904 г. он создает в Фениксе, близ Дурбана, сельскохозяйственную колонию по идее Толстого, перед которым он преклонялся**. Он собирает там индусов, раздает им участки, заставляет их произнести тор­жественный обет бедности. Сам он берет на себя самые низкие обязанности. Так в течение нескольких лет этот безмолвный народ сопротивлялся правительству. Он ушел из городов; инду­стриальная жизнь страны парализована. Это — религиозная стачка, о которую разбивается всякое насилие, как разбивалось насилие империалистического Рима о стойкость первых христиан. Но немногие из этих христиан довели бы учение прощения и любви до такой степени, чтобы, как это сделал Ганди, при­ходить на помощь преследователям, когда они находились под угрозой. Всякий раз, когда Южноафриканское государство стояло лицом к лицу с серьезными опасностями, Ганди прекра­щал бойкот индусами общественных дел и тотчас же предлагал свою помощь. В 1899 г., во время бурской войны, он организовал индийский Красный Крест, который дважды был с похва­лой упомянут в приказах за храбрость под огнем. В 1904 г. в Иоганнесбурге вспыхнула чума: Ганди организовал госпиталь. В 1906 г. в Натале восстали туземцы: Ганди принял участие в войне, во главе корпуса санитаров, и правительство Наталя публично выразило ему благодарность.

———————-
* Он зарабатывал, говорит Гокал, от пяти до шести тысяч фунтов в год. С этих пор он начал жить на три фунта в месяц.
** The Golden Number of Indian Opinion, вышедший в Фениксе в 1914 r.f публикует длинное письмо Толстого к Ганди, написанное им 7 сентября 1910 г., незадолго до смерти. Толстой читал Indian Opinion и радовался тому, что он узнал из этого журнала об индусских непротивленцах. Он приветствует движение и говорит, что «непротивление есть закон любви, то есть стремление к единению человеческих душ». Это — закон, провоз­глашенный Христом и мудрецами всего мира.

Наш друг Павел Бирюков нашел в Толстовском архиве в Москве другие письма Толстого к Ганди. Он предполагает опубликовать их вместе с коллекцией писем Толстого к различным лицам, принадлежавшим к азиатским народностям, под общим заглавием: Толстой и Восток.

Эти рыцарские поступки не ослабили бешеных выпадов про­тив иностранцев. Ганди много раз бросали о тюрьму* (притом вскоре после официальных благодарностей за участие в войне в Натале), приговаривали к заключению и к принудительным работам, взбешенная чернь избивала его палками**; один раз его бросили, сочтя мертвым; он испытал все страдания и все униже­ния. Ничто не сломило его веры. Она лишь выросла от испыта­ний. В 1908 г. он написал, в ответ сторонникам жестоких мер в Южной Африке, свою знаменитую книжку Hind Swaraj (Самоуправление Индии), евангелие героической любви***.

—————————
* Он сам со спокойным благодушием рассказал о своих тюремных переживаниях в любопытной статье, воспроизведенной в книге Speeches and writings of M. К. Gandhi, Natesan, Мадрас, стр. 152—178.
** В 1907 г. — его собственные соотечественники; ибо ему при­ходилось страдать от насилий и угнетателей и угнетаемых; последним была подозрительна умеренность Ганди, а правительство делало все, что могло, чтобы его скомпрометировать.
*** Я вернусь к этому позднее.

Борьба длилась в течение двадцати лет и достигла наиболь­шей остроты между 1907 и 1914 годами. Южноафриканское правительство провело новый акт против азиатов, несмотря на противодействие просвещенных англичан. Тогда Ганди организо­вал непротивление во всей его широте. В сентябре 1906 г. собравшиеся в Иоганнесбурге индусы торжественно дали клятву «Пассивного сопротивления». Все азиаты без различия расы, касты, религии, богатые и бедные, соединились в этом самоотре­чении; африканские китайцы тесно объединились с индусами. Их тысячами подвергали заключению; за отсутствием достаточно обширных тюрем их заточали в шахты. Но тюрьма, казалось, имела для них притягательную силу. Преследовавший их генерал Сметс дал им название Conscientious Objectors. Ганди отбывал заключение трижды*. Были случаи смерти, были мученики. Движение росло. В 1913 г. оно перебросилось из Трансвааля в Наталь. Грандиозные стачки, страстные митинги, массовый поход индусов через Трансвааль возбудили общественное мнение в Африке и Азии. Негодование достигло пределов Индии, и вице-король, лорд Гардинг, сам явился его громким вырази­телем в Мадрасе.

—————————
* Джозеф Дж. Док, беседы которого с Ганди в Трансваале явились для нас таким откровением, кончает свою книгу, в октябре 1908 г., обра­зом Ганди в одежде каторжника, которого ведут в Иоганнесбургскую кре­пость и бросают в тюрьму вместе с гнусными уголовниками-китайцами.

Непоколебимая стойкость и обаяние великой души сделали свое дело; сила склонила колени перед героической кротостью*. Наиболее ярый противник дела индусов, генерал Сметс, который в 1909 г. объявил, что никогда не вычеркнет из Книги Статутов ни одной из мер, оскорбительных для индусов, через пять лет почел себя счастливым, что ее уничтожил**. Имперская комиссия признала Ганди правым почти по всем пунктам. В 1914 г. осо­бым актом был отменен налог в три фунта и было предостав­лено право проживания в Натале всем индусам, которые жела­ли там остаться в качестве свободных трудящихся. После два­дцати лет жертв непротивление победило.

—————————
* Вмешательство двух благородных англичан: С. Ф. Эндрьюса и. В. В. Пирсона явилось весьма действительной поддержкой для усилий Ганди.
** Ганди напоминает об этом факте в статье от 12 мая 1920 г.

Ганди возвратился в Индию, окруженный ореолом вождя.
Движение за национальную независимость наметилось там уже с начала столетия. Лет тридцать назад несколькими про­свещенными англичанами — А. С. Юмом, сэром Вильямом Уэддерберном, викторианцами-либералами, был основан Индий­ский национальный конгресс; они долгое время поддерживали в нем лойяльные настроения, стремясь примирить интересы Индии с английским господством. Победа Японии над Россией пробудила азиатскую гордость, а провокационные действия лорда Керзона оскорбили индийских патриотов. В недрах самого Кон­гресса образовалась экстремистская группа, агрессивный нацио­нализм которой нашел отклик в стране. Однако старая конституционная партия, под влиянием Дж. Гокала, оставалась до самой мировой войны искренно-патриотичной и в то же время верной Англии; национальное чувство, одушевлявшее с той поры это Собрание представителей Индии, заставляло всех их требовать Ноте Rule (Сварадж). Относительно сущности последнего у них, однако, не было единомыслия: одни шли на совместную деятельность с Англией, другие желали изгнать из Индии европейцев; одни избирали образцом Канаду и Южную Африку, другие — Японию. Ганди пришел со своим решением, скорее религиозным, чем политическим, по существу более радикальным, чем все остальные (Хинд Сварадж). Но для приспособления его к требованиям действительности у него недоставало точного знакомства со средою, ибо хотя его длитель­ная работа в Африке была для него несравненной школой для познания индусской души и непреоборимого оружия Ахимсы, все же он в течение двадцати трех лет был оторван от своей страны. Он сосредоточился и стал наблюдать*.

———————
* Его любимый учитель, Гокал, только что скончавшийся, взял с него обещание, что он не будет вмешиваться в активную политику, не совершив по крайней мере годичного путешествия по Индии и не ознакомившись близко со своим народом, с которым он потерял соприкосновение.

Он был еще так далек от помышлений о восстании против Империи, что, когда с 1914 г. разразилась война, он отправился в Англию для организации отряда санитаров. «Он добросо­вестно думал (пишет он в 1921 г.), что является гражданином Империи». Он неоднократно вспоминает об этом в своих письмах от 1920 г. ко всем англичанам Индии: «Дорогие друзья, никто из англичан не сотрудничал так тесно с Империей, как я в течение двадцати девяти лет моей общественной деятельности. Я четырежды подвергал свою жизнь опасности ради Англии… До самого 1919 г. я с искренним убеждением стоял за сотруд­ничество…»

Он был не один. Вся Индия в 1914 г. попалась на удочку лицемерного идеализма войны за Право. Ища сотрудничества Индии, английское правительство обмануло ее взоры великими надеждами. Столь желанный Home Rule был представлен как одна из ставок войны. В августе 1917 г. талантливый секретарь Империи по делам Индии, Е. С. Монтэгю, обещал Индии ответ­ственное правительство; последовало совещание в Индии, и в июле 1918 г. вице-король, лорд Чельмсфорд, подписал, вместе с Монтэгю, официальный доклад о конституционной реформе. Тогда в первые месяцы 1918 г. союзные армии были в опасном положении. 2 апреля Ллойд-Джордж обратился с призывом к народам Индии; и военное совещание, созванное в Дели в конце того же месяца, дало понять, что независимость Индии уже близка. Поэтому Индия откликнулась самым едино­душным образом, а Ганди еще раз обещал Англии свою поддержку и лойяльность. Индии дала 985 000 человек; она принесла огромные жертвы и доверчиво ждала награды за свою верность.

Пробуждение было ужасно. К концу года опасность мино­вала; исчезла и память об оказанной помощи. После заключения перемирия английское правительство не сочло более нужным притворяться. Оно не только не дало Индии обещанных свобод, но уничтожило и те, которые существовали прежде. В Биллях Роулетта, представленных Имперскому законодательному сове­щанию в Дели в феврале 1919 г., проявлялось окончательное недоверие к стране, давшей столько доказательств своей лойяльности; в них узаконялись положения Акта защиты Индии во время войны, восстанавливалась тайная полиция, цензура, все тиранические приемы настоящего осадного положения.

Разочарованная Индия негодующе поднялась. Началось вос­стание *. Ганди организовал его.

————————
* Начало движения Сатьяграха можно отнести к 28 февраля 1919 г.

В течение предшествующих лет он сосредоточился на социальных реформах, работая главным образом над улучшением положения сельскохозяйственных рабочих. Во время аграрных беспорядков 1918 г. в Кайре, в Гуджерате, в Чампаране, в Бухаре, он смог, — власти не обратили на это должного вни­мания,— испытать мощное оружие, которое вскоре было им применено в национальной борьбе: страстное, свойственное ему, непротивление, которые мы изучим далее под названием, данным ему Ганди: Сатьяграха.

Но до 1919 г. он оставался на заднем плане и несколько в стороне от индийского национального движения, передовые элементы которого, объединенные в 1916 г. Анни Безант (скоро оно переросло ее), считали своим вождем великого индуса Локаманья Бал Гаягадхара Тилака. Это был человек исключительной энергии, соединивший как бы в железном пучке три великих свойства — разум, волю и характер — с умом, более широким, чем у Ганди, с более солидной основой древней азиатской куль­туры, — ученый, математик, с блестящей эрудицией, пожертво­вавший всеми запросами своего таланта ради служения родине; лишенный, подобно Ганди, всякого личного честолюбия, он ждал лишь победы своего дела, чтобы сойти со сцены и вернуться к научной работе. До конца жизни он был признанным вождем Индии. Что произошло бы, если бы преждевременная смерть не унесла его в августе 1920 г.? Ганди, преклонявшийся перед превосходством его гения, глубоко отличался от него своими политическими приемами, и если бы Тилак был жив, Ганди, без сомнения, сохранил бы за собой лишь известное религиозное руководство движением. Можно представить себе, каким мог быть порыв народов Индии под властью этих двух вождей. Ничто не могло бы противостоять ему, ибо Тилак так же умел управлять действием, как Ганди — внутренними силами. Судьба решила иначе: об этом можно пожалеть и для Индии и для самого Ганди. Роль вождя меньшинства, небольшой группы избранных, в моральном отношении больше соответствовала бы его природе и его тайным желаниям. Он охотно предоставил бы Тилаку руководство большинством. Он никогда не верил в большинство. У Тилака же была эта вера. Действенный мате­матик, он верил в число. Он был рожден демократом. Кроме того он решительно склонялся на сторону политики, не считаясь с религиозными требованиями. Он говорил, что политика не для Садху (святых, благочестивых людей). Этот ученый, по его собственным словам, пожертвовал бы даже истиной ради свободы своей страны. И этот цельный человек, жизнь которого была безукоризненно чистой, утверждал без колебания, что между такой личностью и большевиками были бы вполне возможны идейные сношения. Но идеи Ганди этого не допускали*. Споры между Тилаком и Ганди, при всем их взаимном признании и уважении, привели лишь к тому, что установили противо­положность их методов, то есть у людей, столь абсолютно искренних, у которых формы действия и точности следуют формам мысли, — противоположность императивов, управляю­щих их существованием. Лицом к лицу с Тилаком, Ганди утвер­ждает, что, в случае необходимости выбора, он пожертвовал бы свободой ради истины. И хотя он питает благоговейную любовь к своей стране, он все же ставит религию выше страны:

«Я сочетался с Индией, я обязан ей всем. Я считаю, что у нее своя миссия. Если она ей изменит, это будет для меня часом испытания, и я уповаю, что не сдамся. Моя религия не имеет географических границ. Если моя вера жива, она превзой­дет мою любовь к Индии…»**

————————-
* Он определенно высказался против большевизма (24 ноября 1921 г.).
** 11 августа 1920 г. Ганди возражает здесь против «доктрины меча».

Великие слова, выясняющие весь человеческий смысл той борьбы, которую нам предстоит теперь описать: ибо в них апо­стол Индии становится апостолом всего мира, согражданином всех*. И ради нас всех идет борьба, начатая четыре года назад Махатмой.

—————————
* «Человечество едино. Есть различия рас; но чем выше раса, тем более она имеет обязанностей» (Ethical Religion).

Нужно отметить, что даже в этот момент, когда он стано­вится во главе движения протеста против Акта Роулетта, он делает это, «чтобы отклонить движении от пути насилия»*, ибо, так или иначе, возмущенно начинается, и нужно взять его в руки.

———————-
* 5 ноября 1919 г.

Чтобы ясно понять то, что последует далее, нужно помнить, что мысль Ганди развивается как бы в двух этажах: внизу — обширное здание религиозных основ, над ним — социальное действие, которое он надстраивает на этих невидимых основах, приспособляя его к возможности момента и требованиям страны. Он — религиозный деятель по натуре, политик — в силу необхо­димости. По мере того как ход событий и исчезновение других вождей народа заставляют его взять на себя управление кораблем во время буря, утверждается практический и политический характер его действий. Но существенной частью здания остается все же подземелье: оно обширно и глубоко, и должно бы служить основой совсем другому храму, чем тот, который приходится возводить наспех; только оно одно — прочно, осталь­ное — временно и служит лишь для использования в эти переходные годы. Необходимо поэтому знать ту подземную церковь, где мысль Ганди находит верное прибежище. Здесь он ежедневно уединяется, чтобы черпать силы для работы вверху.

Ганди горячо исповедует религию своего народа, Индуизм, но не как ученый, приверженный к текстам, и тем более не как лишенный чувства критики ханжа, слепо принимающий всякую традицию. Его религия проверяется вдвойне как совестью, так и разумом.

«Я не стану делать фетиш из религии и я не оправдываю любое зло ее святым именем…* Я не хочу увлекать за собой ни одного человека, если не могу взывать к его разуму. Я готов отвергнуть божественность самых древних Шастр, если они не убеждают моего разума…»**

—————————
* 27 октября 1920 г.
** Июль 1920 г. «Моя вера не требует, чтобы я считал все стихи боговдохновенными… Я отказываюсь быть связанным каким-либо истолкова­нием, если оно неприемлемо для разума и для нравственного чувства…» (6 октября 1921 г.).

С другой стороны, — и это весьма существенно, — он не признает за Индуизмом и не допускает в нем никакой исклю­чительности:

«Я не верю в исключительную божественность Вед. Я пола­гаю, Что Библия, Коран и Зенд-Авеста так же боговдохновенны, как и Веды… Индуизм — не миссионерская религия. В нем есть место для преклонения перед всеми пророками мира… Он предписывает каждому почитать бога соответственно своей соб­ственной вере или Дхарме; и, таким образом, он мирно сосуществует со всеми религиями».*

————————-
* Ibid. «Все религии — различные пути, сходящиеся у одной цели» (Hind Swarвj). «Все основано на одних и тех же нравственных законах. Моя этическая религия состоит из законов, объединяющих всех людей в мире» (Ethical Religion).

Он хорошо видит заблуждения и пороки, которые с течением времени вкрались в Индуизм, и бичует их. Но…

«Я могу описать мое чувство к Индуизму так же, как и чув­ство к моей собственной жене. Она волнует меня, как ни одна женщина в мире. В то же время это не значит, что у нее нет недостатков; я уверен, что у нее их даже больше, чем я замечаю; но у меня всегда есть ощущение неразрывной связи между нами. Так и с Индуизмом, несмотря на все его недостатки и ограничения. Ничто не восхищает меня так, как музыка Гиты и Рамайяны — двух единственных книг, на знание которых я могу претендовать… Я знаю все пороки, что ныне пятнают великие индусские святилища; но я люблю эти святилища, несмотря на все. Я — крайний реформатор, но я не отвергаю ни одного из основных верований Индуизма».*

————————-
* В октябре 1921 г.

Каковы же эти основные истины, к которым он присоеди­няется? Он перечисляет их в статье от 6 октября 1921 г., являющейся его публично объявленным Credo:

«1. Я верю в Веды, в Упанишады, в Пураны и во все то, что понимается под именем индусских священных Писаний, и следовательно я верю в Аватары и в перевоплощения.

2. Я верю в Варнашрама Дхарма* (дисциплину каст), но в смысле строю ведическом, а не современном, обывательски-грубом смысле.

3. Я верю в культ охранения коровы в смысле гораздо более широком, чем тот, в котором его понимает народ.

4. Я не отвергаю культа идолов».

————————
* Этимологически: Varna: цвет, класс или каста: ashrama: узы дисциплины: dharma: религия. Общество изображается как дисциплина классов. Это — основа Индуизма.

Всякий европеец, который остановится при чтении на этих строках Credo, скажет сразу, что мысль, выраженная в них, так отлична от нашей, так тесню заключена в рамки социальных и религиозных доктрин, отдаленных по времени, отдаленных в пространстве, несоизмеримых с нашим разумом, что бесполезно стараться постигнуть ее. Пусть, однако, читает дальше. Несколькими строками ниже он найдет более знакомые мысли:

«Я верю в индусское изречение, что не знает по-настоящему Шастр тот, кто не достиг совершенства в невинности (Ахимса), в истине (Сатья), в самообладании (Брахмачарья) и не отрек­ся от всякого стяжания и от обладания богатствами».

Здесь слово индуса сближается со словом Евангелия. И Ганди сознавал это родство. Его Ethical Religion заканчи­вается словами Христа…* Когда один английский пастор в 1920 г. спрашивал его, какие книги оказали на него наиболее сильное влияние, он сразу ответил: Новый завет**. Более того, по его собственному признанию***, откровение пассивного сопро­тивления в 1893 г. было дано ему Нагорной проповедью. Его собеседник с удивлением спросил его:

— Разве вы не получили его раньше при чтении индусских книг?

Нет, — настаивает Ганди. — Я и раньше знал Бхагавад-Гиту и восхищался ею. Но именно Новый завет открыл мне ценность пассивного сопротивления. Радость переполняла меня, когда я читал его. Бхагавад-Гита подкрепила это впечатление; а Царство божие внутри вас Толстого придало ему прочную форму****.

—————————
* «Ищите царства божия и правды, и все остальное приложится вам».
** Joung India, 25 февраля 1920 г.
*** Джозефу Дж. Доку, в 1908 г.

Он был даже близок к тому, чтобы принять в Восточной Африке христианство, но чтение индусских книг, которые давали ему более полное удовлетворение, удержало его в индуизме.

**** Он говорил также Дж. Доку:

«Бог в веках воплощался в различных формах. В Гите Кришна говорит: «Когда религия приходит в упадок, когда преобладает безрелигиозность, тогда я проявляюсь. Для защиты добра, для разрушения зла, для твердого установления Дхармы я возрождаюсь вновь и вечно. Христианство состав­ляет часть моей теологии. Христос — блистательное проявление бога. Но не единственное проявление. Я не вижу его на уединенном троне…»

Не нужно, действительно, забывать, что этот азиатский верующий был воспитан Толстым*, что он переводил Рескина** и Платона***, что он основывается на Торо, восхищается Мадзини, читает Эдуарда Карпентера и что на мысль его наложила печать мысль Европы и Америки. Нет причин к тому, чтобы европеец оставался далее чужд его мысли, если он даст себе труд приблизиться к ней. Тогда он постигнет глубокий смысл тех пунктов Credo, буква которых изумляет его. Два из них на пер­вый взгляд воздвигают непроницаемую стену между религиоз­ным духом Индии и Европы: культ охранения коровы и система каст****. Но посмотрим, что они означают в глазах Ганди.

—————————
* В конце брошюры Hind Swarвj имеется составленный Ганди список статей Толстого, которые он рекомендует читать (в частности: Царство божие внутри вас; Что такое искусство?; Что делать?).

Он говорит Джозефу Дж. Доку о глубоком влиянии, которое оказал на него Толстой. Но он прибавляет, что он не следовал ему в его политиче­ских воззрениях. На заданный ему в 1921 г. вопрос: «В каких отношениях вы с графом Толстым?» — Ганди отвечает в Joung India (25 октября 1921 г.): «В отношениях преданного почитателя, который ему обязан мно­гим в жизни».

————————
** У Рескина он особенно любил книгу Crown of Wild Olive (Венок из диких олив).
*** Апология и смерть Сократа, переведенная Ганди, была в числе книг, запрещенных правительством Индии в 1919 г.

**** Здесь не место останавливаться на культе идолов. «Я их не почи­таю, — пишет Ганди, — но это составляет часть человеческой природы». Он считает его заслуживающей уважения потребностью, присущей слабости человеческого духа, который иногда должен воплотить свое верование во что-нибудь материальное, чтобы лучше исповедывать его. Здесь мы не видим, следовательно, ничего более того, что мы видим во всех наших католических церквах.

Конечно, для него это не второстепенные пункты в совокупности его учения. Культ охранения коровы характерен для индуизма. Ганди даже видит в нем одно из наиболее высоких утверждений эволюции человечества. Почему? Потому, что он служит символом «всего мира, стоящего ниже человека», с которым чело­век заключает договор дружбы. Он означает «братство между человеком и животным»… И, согласно его прекрасному выраже­нию, «он выносит человека за пределы его породы. Он осущест­вляет тождественность человека со всем, что живет». Если из всех животных была избрана именно корова, то это потому, что в Индии — она лучший товарищ, источник изобилия; и Ганди видит в «этом кротком животном поэму жалости». Но культ, который он ей оказывает, не имеет в себе ничего идолопоклон­нического, и никто не осуждает более строго лишенный доброты фетишизм индусского народа, который соблюдает лишь букву и не осуществляет духа сострадания «к бессловесным созданиям бога».

Однажды поняв этот культ, — кто мог лучше его понять, чем Ассизский Poverello, уже перестаешь удивляться тому значе­нию, которое придает ему Ганди. Он прав, говоря, что культ охранения коровы, в том смысле, в каком он его понимает, «является даром Индии миру». Ибо к евангельскому учению: Люби ближнего, как самого себя, — он добавляет: — Все, что живет, есть твой ближний.*

————————
* О культе коровы см. в Joung India статьи от 16 марта, 8 июня, 29 июня, 4 августа 1920 г., 18 мая, 6 октября 1921 г. О кастах — 8 де­кабря 1920 г., 6 октября 1921 г.

Система каст, пожалуй, еще менее приемлема для европей­ского ума (по крайней мере для современного европейца, ибо одному богу известно, что готовит нам будущее эволюции, являющейся ныне демократической лишь по названию). Я не льщу себя надеждой, что путем изложения объяснений Ганди достигну того, что они будут приняты, да и не стремлюсь к этому. Но они установят с прямой ясностью, что это верование обусловлено не духом гордости и социального превосходства, а мыслью об ис­полнении долга на ступени, предназначенной каждому.

«Я склонен думать, — говорит Ганди, — что закон наслед­ственности верен и всякая попытка его изменить приводит к пол­ному хаосу. Варнашрама присуща человеческой природе, а Ин­дуизм только обратил ее в науку…»

Но он ограничивает количество классов лишь четырьмя: Брахманов (класс умственной и духовной деятельности), Кшат­риев (военный и правительственный), Вайшьев (торговый) и Шудр (физическая работа и деятельность). И он не допускает между ними никаких отношений превосходства или унижения. Это — разные призвания, и только. Обязанности. Никаких при­вилегий*.

—————————-
* Когда, с течением времени, первоначальные классы выродились в горделивые касты, Упанишады возвысили свой голос против этого.

«Если человек отводит себе более высокое место или дру­гому — более низкое, это противоречит духу Индуизма. Все рождены, чтобы служить творению божию: Брахман — своим знанием, Кшатрия — своей покровительственной силой, Вай­шья — своим торговым искусством, Шудра — своим физическим трудом. Это не значитt что Брахман избавлен от всякой физической работы, а лишь значит, что он лучше приспособлен для знания; не значит, что Шудра не может достигнуть всяческого знания, а значит лишь то, что он лучше будет служить своим телом и что ему не пристало завидовать обязанностям других. Брахман, который в силу своих знаний претендовал бы на пре­восходство, тем самым был бы уже изъят из своего класса и не имел бы истинного знания… Смысл существования Варнашрамы в том, чтобы следить за экономией социальной энергии (пра­вильным распределением), и в здоровом принуждении, осущест­вляемом над самим собою, собственной волей».

Система каст основана, таким образом, на «отречении», а не на привилегии. Не следует кроме того забывать, что, согласно вере в перевоплощение, природа в течение последовательных су­ществований восстанавливает равновесие, превращая Брахмана в Шудру и наоборот.

Вопрос о париях не имеет никакого отношения к вопросу об этих четырех кастах, различных, но равноправных. Мы видим, с какой пламенной страстностью Ганди не перестает бороться с этой социальной несправедливостью: это одна из самых трога­тельных сторон его апостольства. Он считает ее позором для Ин­дуизма, отвратительным искажением истинного учения, пятном, и нестерпимо от этого страдает.

«Я скорее дам растерзать себя на куски, — пишет он, — чем отрекусь от моих братьев из отверженных классов. Я не хочу возродиться, но если мне суждено возродиться, я желал бы воз­родиться среди нечистых, чтобы разделять их унижение и рабо­тать над их освобождением»…*

————————
* 27 апреля 1921 г.

Он усыновил маленькую девочку из париев и с нежностью говорит об этом очаровательном семилетнем чертенке, который был баловнем всего дома.
Я сказал достаточно для того, чтобы показать под оболочкой индусского Credo великое евангельское сердце. Это — Толстой, но более нежный, более умиротворенный и, я осмеливаюсь ска­зать, проникнутый более естественным «христианством» в общепринятом смысле: ибо Толстой — христианин больше по убе­ждению, чем по натуре.

В чем, однако, наиболее резко сказывается сходство этих двух людей или в чем действеннее всего выразилось влияние Толстого — это в осуждении, которое Ганди выносит всей евро­пейской цивилизации.

Со времен Руссо наиболее свободные умы Европы не пере­ставали подвергать ее суду, и пробужденной Азии оставалось лишь черпать из этих источников, чтобы составить тяжелый обвинительный акт против своих поработителей. Ганди не пре­минул использовать это, и Hind Swarвj перечисляет ряд таких обвинительных книг, значительная часть которых написана анг­личанами. Но наиболее неоспоримой книгой является та, которую сама Европа написала кровью порабощенных, ограблен­ных и униженных народов, во имя лживых принципов; и в осо­бенности — вопиющее проявление этой лжи, этой жадности, этого зверства, бесстыдно раскрытого перед взорами всего мира последней войной, названной войной за цивилизацию. Неразумие Европы было столь велико, что она привлекла к этой войне народы Азии и Африки, показывая им свою наготу. Они уви­дели ее иi осудили.

«Последняя война обнаружила сатанинскую* природу цивилизации, господствующей в современной Европе. Все законы общественной морали были растоптаны победителями во имя добродетели. Не было такой низкой лжи, которой не постара­лись бы использовать. И позади всех преступлений стояли побу­ждения грубо-материального порядка… Европа — не христи­анка. Она поклоняется Маммоне».**

—————————
* Это выражение часто встречается у Ганди: «неприкасаемость (вера в существование париев) есть измышление Сатаны» (19 июня 1921 г.).
** 8 октября 1920 г.

За последние пять лет вы постоянно встретите выражение подобных мыслей и в Индии и в Японии. Даже у тех, кто слишком осторожен, чтобы высказывать его вслух, это убеждение остается начертанным глубоко в мозгу. Это — один из самых губительных результатов Пирровой победы 1918 года. Но Ганди не нужно было ждать 1914 года, чтобы увидеть истинное лицо цивилизации: оно предстало перед ним без маски еще в те двадцать лет, которые он провел в Южной Африке. И в своем Hind Swarвj за 1908 год он обличал, как «великий порок», «Со­временную Цивилизацию».

Цивилизация, — говорит Ганди, — есть лишь пустой звук. Она, согласно одному из выражений Индуизма, «черный век, век мрака». Она делает материальное благо единственной целью жизни. Она не заботится о духовных благах. Она сводит евро­пейцев с ума, порабощает их ради денег, лишает их мира и вообще внутренней жизни; она — ад для слабых и для рабочих классов; она подрывает жизненность народов. Эта сатанинская цивилиза­ция уничтожит сама себя. Истинный враг Индии — именно она, в гораздо большей степени, чем англичане, которые сами по себе не злы, а больны своей цивилизацией. Поэтому Ганди борется с теми из своих соотечественников, которые хотят изгнать англи­чан, чтобы сделать Индию «цивилизованным» государством на европейский лад. Это была бы, — говорит он — «природа тигра без тигра». «Нет, великое, единственное усилие, которое теперь необходимо, — это — изгнать западную цивилизацию».

ПОЛНОСТЬЮ ЭССЕ ЧИТАЙТЕ С ПОМОЩЬЮ ПРОГРАММЫ CALAMEO