1886 Туркистоннинг  Фарғона  (ўша пайтда Скобелев)  шаҳрида туғилган рассом Александр Волковнинг асарлари куни-кеча Лондондаги Christie’s ким-ошди савдо уйининг кўргазмалар бўлимида намойиш этилди.Мазкур кўргазма Туркистон авангардининг отаси ҳисобланмиш Волков асарларининг хориждаги дастлабки кўргазмасидир.
Танқидчиларга кўра, Александр Волков ғарб тасвирий услубларини шарқнинг ёрқин бўёқлари билан бирлаштиришга муваффақ бўлган санъаткордир. Аммо унинг асарлари «шўролар реализми услубига зид», дея 1940 йиллар ўрталарида омма кўз ўнгидан йўқотилади. 1957 йили Тошкентда унинг ҳаётлиги давридаги ягона расмий кўргазмаси бўлиб ўтган. Кўргазмадан сал вақт ўтмай рассом оламдан кўз юмди ва асарлари яна омма наздидан узоқда қолди…

Александр Волков
Стихотворения

Караван III

Караваны в вихре рваном
В ржавых кружевах кружат.
Расшвыряв мешки с шафраном,
Жарко жженый жжется жар.

Караван, поднявшись рано,
Гор горбов качает ряд.
В золотых верхах барханов
Заалел зари наряд.

Каравана звон жестяный –
Хруст песков пустых пустынь.
В круг горячий неустанно,
Раскалено льется синь.

Караван в цветах куржума,
В грудях женщин кочевых.
Вихрем звончатого шума
Разметало плечи их.

Караваны в вихре рваном
В ржавых кружевах кружат.
Расшвыряв мешки с шафраном
– Жарко жженый жжется жар.

1924

Пыль и шелка Бухары

Скрипы арбы на извилистых улицах,
Стадо баранов под арбами крутится.
Пыль и шелка Бухары!
Крики мальчишек в чуплашках с корзинами,
Свиста погонщиков, вопли ослиные.
Пыль и шелка Бухары!
Втиснулись клином верблюды горбатые,
Сбоку идут каравано-вожатые.
Пыль и шелка Бухары!
Звоны пиал в чай-ханэ разливаются,
В пыль дым чилима спирально врывается.
Пыль и шелка Бухары!
Девушки с визгом кричат за дувалами,
В щели впиваются лица их алые.
Пыль и шелка Бухары!
А старые люди листают страницы,
И стих из Корана в губах шелестится.
Пыль и шелка Бухары!

1924

Танец

Тыни мини тын тын,
тыни мини тын …
Под удар дутара тюбетейки клин
Взвился точно кречет к серой бидане
Перья крыл трепещут в пыльной синеве.
Ах, моя услада,
сладость спелых дынь,
Золотятся ноги – тыни мини тынь …
Дост!!!

Лапа лапа лап лап, лапа
лапа лап…
Барабанов трепет в яром скрипе арб.
Хруст циновок нежен, взор ее – цветок.
В исступленьи диком кружится сто ног.
Барабанов вопль – тяпы дапы ляп
Бубен бьет под пляску —
Лапа лапа лап.
Дост!!!

Тыка тыка тын тын, тыкы тыки тын
Пиала Аллаха и кальяна дым.
Так пылают щеки – точно два граната,
Падают в истоме руки от халата.
Ах, моя услада, спелых много дынь
На больших подносах тыка тыка тын.
Дост!!!

1923

Зенги-Ата

Кишлак-базар Зенги-ата
Спит в полденном зное.
Святой мазар Зенги-ата
Потонул в покое.

Священных птиц в Зенги-ата
Больше, чем в Каире.
И лучше рощ Зенги-ата
Нет в подлунном мире.

Изнежен тих Зенги-ата
Осколок Сагдианы.
Анашею Зенги-ата
Продымил чай-ханы.

Гнездится зикр в Зенги-ата
В круглом своде арок.
Смутный сон в Зенги-ата
Полдень жгуч и ярок.

1923

* * *

Ночь… Ночь Чимбайлыка, когда вся степь поет…
А ветер нежен, как девичья рука.
Тогда и радости, и грусти переплет
Волнует, как забытая строка.

Ночь… Ночь Чимбайлыка, мне кажется навек —
Что потерял я что-то этой ночью,
Что мечется во мне кочевья – голос волчий,
Что неразрывно с далью связан человек.

1923-1924

Старый город

Желтый шафранный цветок –
бред истомленного пустыней.
На ковре виноградников
глиняный город, зачарованный
сад –
Узких улиц сонный, тоскующий ряд
И дувалы в изломах
колючих, истерзанных линий.
Бараньих стад – бурливый поток
несет предместий пыль.
Черный из-за чадры метнулся
мгновенный и пугливый глаз,
Брошенный навстречу утру
редкостный алмаз…
И потонула в поворотах переулка
трепетная быль.
Многовековый, неизменный напев
кочующей Азии,
Дворики-квадраты – разовых кукноров
ядовитые кольца.
Исступленный треск барабанов,
арб скрипучих колеса
И медных сияющих труб –
луженые жадные пасти.
Базаров – шелковый вихорь
невзнузданных красок.
Мерно вплывающий караван –
коричневым клином,
Весь пронизанный дикого солнца
горючим ливнем.
Степей приволья – хранитель
вечных сказок.
Развалины оград в кровавых пятнах
рдеющего мака…
И толпы странные – в молитве
высохших чинар.
И древний – покосившийся от времени
мазар.
И неба знойного струится
золотая арка.

1923

Четверостишья

По солнцу и звездам, с звериной повадкой
К голому камню – голым плечем
Радость схватить мимоходом в охапку,
Крутость дорог мне всегда нипочем.

Дорога залегла от дней рождения
Морщинами раскрытых рук.
Не разгадать путей священных
Пути в предгорья, как волшебный круг.

Роняя хруст в кузнечий стрекот,
Песок взлетал под тяжестью копыт.
А вечер плыл, как черный беркут,
Добычи кровью поливая пыль.

За подъемом всегда вьется дым очага
И всегда открывается новая даль.
Сколько верст я кругом отшагал,
Чтоб сравнить глаза и миндаль.

«Как ты живешь, такой ты и художник».

Александр Волков родился в 1886 году в Фергане, в семье кадрового военного врача, офицера медицинской службы. Художественной учебе предшествовали Оренбургский кадетский корпус и несколько лет на факультете естественных наук в Петербургском университете, который Волков оставил, поступив сначала в мастерскую акварелиста Д. Бортникера, затем — в Высшее художественное училище при Императорской академии художеств в Санкт–Петербурге. Решение продолжить свое художественное ученичество в Киеве было продиктовано страстным желанием изучить творческий метод художника Врубеля, слух о росписях которого в Кирилловской церкви в Киеве как о новом слове в искусстве разнесся по обеим столицам. Сын художника, тоже Александр, рассказал мне, как молодой Волков приходил в церковь, ложился на пол и как бы медитировал, пристально вглядываясь в росписи, пытаясь разгадать и понять для себя идеи Врубеля. Тронутый таким вниманием, сторож Кирилловской церкви как знак уважения подарил молодому художнику зеленый пигмент, которым пользовался Врубель, работая над росписями. Этот пигмент до сих пор хранится в семье, где оба сына и внук Волкова — профессиональные художники.

Урок, вынесенный из произведений Врубеля, был усвоен Волковым в цельной простоте: целая серия эскизов витражных работ начала 1920–х гг. как бы предваряла его монументальные устремления в творчестве.

В 1916 году Волков вернулся в Туркестан, где прошла вся его творческая жизнь. С этого времени художник становится свидетелем и бытописателем эпохальных катаклизмов, происходящих в империи и Туркестане — Средней Азии, бывшей историческим камнем преткновения двух империй — Российской и Британской. Выжить в этом водовороте художнику помогали его неиссякаемый оптимизм и связь с землей — не как показная поза, а единственно приемлемый для него способ сосуществования с природой и обществом, в котором жизнь и творчество неразделимы. Живой классик, создатель художественной школы Узбекистана, преподаватель художественных мастерских и училища, организатор художественного объединения «Бригада Волкова» (1931–1932 гг.) Волков испытал на себе все турбуленции истории советского искусства: в 1934–1936 гг. во время политической кампании по борьбе с формализмом его работы заклеймили как формалистические и антисоциалистические; в 1941 году присвоили звание «Заслуженный деятель искусств», а в 1946 году — народного художника Узбекской ССР; в 1946–1949 гг. работы Волкова были удалены из ведущих российских музеев — список можно продолжить. Лишь в 1967 году большая посмертная выставка Волкова (умер в 1957 г. в Ташкенте) состоялась в Государственном музее народов Востока в Москве, а знаменитая картина художника «Гранатовая чайхана» была приобретена Третьяковской галереей (1968 г.).

Несколько историй из жизни этого неординарного художника поведал мне его сын — художник Александр Волков. Методы преподавания у Волкова были весьма своеобразными. Отправляясь со студентами на три–четыре дня на этюды в горы, он требовал, чтобы все шли налегке (не более 8 кг поклажи), а главное — не брали с собой ни кистей, ни красок, ни бумаги. В последний день марш–броска Волков поднимал студентов до рассвета, выводил на перевал, и все вместе наблюдали восход солнца, освещающего хрустальные величественные горные пики. Спустившись вниз, отправлял студентов по домам с напутствием: «Теперь можете две недели не приходить на занятия: рисуйте и пишите по памяти, а потом приносите — будем обсуждать». Одевался художник также весьма эксцентрично: короткие штаны, берет, косоворотка, тяжелые бутсы и подкова ишака — как орудие самообороны, в горах ведь всякое бывает. В холодное время к коротким штанам подшивались чулки — по этому одеянию Волкова все узнавали в Ташкенте. Однажды в день рождения художника друзья сбросились и подарили ему хорошие длинные брюки. Радости жены не было предела — она всю жизнь уговаривала мужа надеть длинные штаны. Как только дверь за друзьями закрылась, Волков положил брюки на стол и говорит супруге: «Теперь — режь!» Когда Волкову вручали высокое звание, он вышел на сцену в своем любимом берете. Ему говорят: не положено в головном уборе звание получать. «Или я буду в берете, или не надо вручать звание», — ответил художник.

На мой вопрос, в чем уникальность Волкова как художника, его сын ответил: «Это в первую очередь удивительный колорит и чувство цвета, который имеет глубину, напряжение и своего рода свечение, — как у любимого им Тициана или Врубеля. Это единение с ареалом жизни вокруг: до Волкова Восток, Азия для русских художников были путешествием в страну экзотики, для него же это была жизнь. Удивительным образом в его творчестве естественно сплавились воедино ренессансное отношение к жизни и авангардное искусство».