Мемуары бывшего главы ЦРУ и Пентагона Роберта Гейтса увидели свет в начале этого года и наделали много шума в Соединенных Штатах. Автор с предельной честностью рассказывает о своем отношении к военным кампаниям США, недальновидности американских чиновников и бюрократии в Вашингтоне.
Некоторые мировые СМИ уже окрестили мемуары как антиамериканские — дескать, уж слишком много неприглядной правды экс-глава Пентагона поведал миру о Белом доме. Автор пишет, что не хотел снова идти на госслужбу и бросать полюбившуюся ему на тот момент работу в Техасском университете, однако чувство долга оказалось превалирующим над желаниями.

“Я не добивался этого поста и не собирался возвращаться в правительство. Я здесь, потому что я люблю свою страну и потому что президент Соединенных Штатов верит, что я могу помочь в трудное время”, — говорится в книге.
Гейтс честно описывает свои эмоции, когда ему озвучили все проблемы Пентагона, по уши завязшего в иракской кампании.
“Какого лешего я тут делаю?” — думал он, когда слушал эту “панихиду”.
Интересующиеся американской политикой могут узнать из книги экс-главы Пентагона много нового. К примеру, он раскрывает перед читателями другой образ бывшего президента США Джорджа Буша-младшего, которого в мировой прессе часто представляли как чудаковатого простофилю.

Роберт Гейтс в датах

Родился 25 сентября 1943 года в Уичите, штат Канзас, в семье торговца автозапчастями.
В 1966-м окончил Индианский университет в Блумингтоне со степенью магистра в области истории восточноевропейских стран.
В 1981-м стал руководителем исполнительного штаба при директоре ЦРУ.
Через год — заместитель директора ведомства по разведке.
В 1991-м был главой ЦРУ. Стал первым директором ЦРУ, посетившим Россию.
С 1993-го читает лекции в разных вузах США.
В 2002 году — ректор Техасского университета.
В 2006-м согласился занять пост министра обороны. Три года назад ушел в отставку.

ЦИТАТЫ ИЗ КНИГИ

1) “Он [ Стив Хэдли, советник президента Буша по нацбезопасности ], не теряя времени, просто и прямо спросил: “Если бы президент попросил вас стать министром обороны, вы бы согласились?”. Ошеломленный, я ответил ему так же просто и прямо, без колебаний: “Наши парни погибают на двух войнах. Если президент думает, что я могу помочь, у меня нет другого выбора, кроме как сказать да. Это мой долг”. Солдаты там выполняют свой долг — как я могу не выполнить свой?” — Гейтс пишет о том, что согласился работать главой Пентагона, так как считал это своим долгом.

2) “Администрация Буша к тому времени пользовалась крайне низким доверием по всей стране. Я сказал жене: “Я должен это сделать; но надеюсь, что смогу уйти из этого правительства, не запятнав свою репутацию” — о своем согласии пойти на госслужбу даже с ущербом для репутации.

3) “Женщина средних лет подошла к моему столу и спросила, не я ли господин Гейтс, новый министр обороны. Я ответил да. Она поздравила меня с назначением, а затем сказала мне с глазами, полными слез: “У меня двое сыновей в Ираке. Ради бога, верните их живыми домой. Мы будем за вас молиться”. Я был ошеломлен. Я кивнул и пробормотал что-то вроде “Я постараюсь”. Я не смог доесть свой ужин, а ночью не мог заснуть. Только теперь наши войны приобрели для меня настоящую реальность, равно как и ответственность, которую я принял на себя за всех тех, кто воюет. В первый раз я испугался, что не смогу оправдать ожиданий этой матери и всей страны — о своих личных переживаниях и чувстве ответственности за тех, кто может погибнуть на войне.

4) Мой отец был человеком непоколебимой честности, с большим сердцем и, когда дело касалось людей (а не политиков), рассуждал без шор на глазах. С самого начала моей жизни он научил меня воспринимать людей по отдельности, в зависимости от их индивидуальных качеств, и никогда — как членов какой-либо группы. Это ведет, говорил он, к ненависти и предрассудкам; это как раз то, что сделали нацисты. Он совершенно не терпел лжи, лицемерия, важничанья и безнравственного поведения. В церкви он, бывало, иногда указывал мне на важных людей, которые, по его мнению, не соответствовали принятым им стандартам характера” — о своем воспитании и ценностях, заложенных отцом.

5) “После того как в 2003 году мы свергли [ иракского лидера ] Саддама Хусейна, мы бездумно распустили иракскую армию, а также закрыли доступ на будущие государственные должности десяткам тысяч низовых членов партии Баас. Эти шаги способствовали последовавшему хаосу и насилию и оттолкнули значительную часть иракского населения. Нам до сих пор не удается обеспечить безопасность в стране и победить повстанцев. Мы не смогли разоружить вооруженные формирования и создать жизнеспособную армию или полицию. Нам не удалось восстановить экономическую инфраструктуру страны и обеспечить занятость большинству иракцев. Министр обороны будет вынужден иметь дело с последствиями этих провалов” — Гейтс раскрывает неприглядную правду о провалах США в Ираке, о которой не принято было говорить.

6) “Дальше [ сенатор Карл ] Левин сказал мне, что Ирак не единственная проблема, с которой я столкнусь. Он говорил о мятежном афганском Талибане, о непредсказуемой ядерной программе Северной Кореи, об Иране, активно стремящемся получить ядерное оружие, об армии и морской пехоте, нуждающихся в десятках миллиардов долларов на ремонт и замену вооружений, о снижающейся боеготовности наших неразвернутых сухопутных сил, о продолжающейся гонке военных программ, в которой мы можем отстать, о проблемах в семьях наших военных вследствие все новых командировок и о министерстве, “чей имидж омрачен жестоким обращением с заключенными в Абу-Грейбе, Гуантанамо и других местах” — о проблемах Пентагона и угрозах, нависших над США.

7) “В новостных репортажах о последовавшем затем обмене мнениями было придано особое значение двум репликам. Первая прозвучала в начале слушаний, когда сенатор Левин спросил меня, полагаю ли я, что сейчас мы побеждаем в Ираке, и я просто ответил: “Нет, сэр”. Этот ответ был расценен по достоинству многими как одновременно реалистичный и честный и контрастирующий с предыдущими заявлениями администрации — Гейтс говорил то, что думал об американской кампании в Ираке.

8) “Другая реплика прозвучала в ответ сенатору Эдварду Кеннеди, говорив шему о жертвах, которые несут наши военные, и спросил, готов ли я в предстоящих дебатах стать “ответчиком” за нашу национальную безопасность и наши войска. Я ответил: “Сенатор Кеннеди, 12 выпускников Техасского университета агрокультуры и машиностроения были убиты в Ираке. Я мог бы бегать по утрам с некоторыми из этих ребят, я бы мог отобедать с ними, а они поделились бы со мной своими чаяниями и надеждами. Я вручал им их дипломы о высшем образовании. Я следил за тем, как они поступали на службу, а затем был вынужден сообщить об их смерти. Так что все это в конечном счете становится очень личным для всех нас. По состоянию на вчерашнее утро статистика говорит о 2.889 убитых в боевых действиях в Ираке — это очень большие цифры, но каждая из них представляет персональную трагедию не только для погибшего солдата, но также для его семьи и друзей” — о личной ответственности за убитых солдат.

9) “Против [ моего назначения главой Пентагона ] проголосовали сенаторы Джим Баннинг из Кентукки и Рик Санторум из Пенсильвании, оба республиканцы. Они считали, что я недостаточно агрессивен в вопросе наших действий в отношении Ирана, включая потенциальную военную акцию. Однако я считал, что наши руки были и без того полностью заняты войнами, которые мы уже вели, чтобы искать новых” — о том, что часть политиков жаждали военной кампании в Иране.

10) “[Принятие решений в Пентагоне выглядит] как старая римская арена — гладиаторы проходят перед императором на бой, а вы решаете, кто победитель. Нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы происходящее на арене было справедливым, понятным и объективным” — о неприглядной правде в Пентагоне.

11) “Я использовал период междувластия, чтобы принять важное решение насчет руководства министерством, которое окажется одним из лучших решений, сделанных мной: я решил войти в Пентагон в одиночку, не привлекая ни единого ассистента, даже секретаря. Я часто был свидетелем отрицательного воздействия на организацию и моральный дух ситуаций, когда новый хозяин появлялся со своей свитой. Они всегда носили клеймо недружественного поглощения и вызывали недовольство. И, конечно же, новые люди не имели понятия о новом месте работы. Так что чистка не состоялась. У меня не было времени на поиски новых людей во время войны, и мы не могли позволить себе роскошь обучения новичков” — Гейтс предпочел работать со старой командой Пентагона тому, чтобы тратить время на чистки. Он считал, что самое важное в военное время — преемственность, а тактически хотел донести свою уверенность, что сложившаяся команда состоит из способных и преданных делу профессионалов.

12) “Мы просто не имели представления, насколько разрушен был Ирак перед войной — экономически, социально, культурно, политически, его инфраструктура, система образования, — можете сами продолжить. Десятилетия правления Саддама [Хусейна], которому было наплевать на иракский народ, восьмилетняя война с Ираном, разрушения, нанесенные нами во время войны в Заливе, 12 лет жестких санкций — все это означало, что у нас фактически нет было фундамента, на котором можно выстраивать попытку запуска экономики, и еще труднее было создать демократическое иракское правительство, откликающееся на нужды своего народа. И мы собирались настаивать, чтобы наши партнеры — первое демократически избранное правительство за 4.000-летнюю историю Ирака — за год решило столь большие и фундаментальные политические проблемы, стоящие перед страной? Это было фантазией” — о недальновидности американских чиновников по поводу ситуации в Ираке.

13) “Во время этой поездки я взял за правило, которому следовал все последующие визиты в Ирак и Афганистан, да и в любое военное поселение или подразделение, которое посещал в качестве министра, — я питался с военными, обычно с дюжиной или около того молодых офицеров (лейтенантов и капитанов), молодыми военнослужащими срочной службы или унтер-офицерами среднего звена. Они были удивительно искренни со мной — частично потому, что я не позволял никому из их командиров входить в комнату, — и я всегда много от них узнавал”
— Гейтс считает крайне важным узнавать о войне из уст простых солдат, а не их командиров.

14) “Политика в Ираке с незапамятных времен состояла в действиях “убей, или будешь убит”. Я слушал с растущей яростью, как лицемерные и тупые американские сенаторы выдвигали все эти требования иракским законодателям, а сами даже не могли провести бюджет или соответствующие билли, не говоря уже о работе со сложными проблемами вроде дефицита бюджета, социальной защищенности и реформы наименований. Сколько раз мне хотелось встать с места за столом свидетелей и крикнуть: “Вы, ребята занимаетесь этим более 200 лет и не можете провести обычную законодательную инициативу! Как же вы можете так нетерпеливо вести себя с горсткой парламентариев, которые занимаются этим всего-то год после 4.000 лет диктатуры?”. Дисциплина требовала, чтобы я держал рот на замке, и в конце каждого заседания я был вымотан” — о своем негодовании по поводу решений американских политиков по Ираку.

15) “Попытки включить Грузию и Украину в НАТО были настоящим перебором. Корни Российской империи тянутся в Киев, в IX век, так что это была монументальная провокация. Готовы ли были европейцы, а тем более американцы, отправить своих сыновей и дочерей защищать Украину или Грузию? Вряд ли. Так что расширение НАТО было политическим актом, а не тщательно продуманной военной операцией, подрывающей, таким образом, цели Альянса и опрометчиво игнорирующей то, что русские считают своими собственными жизненно важными национальными интересами” — о нецелесообразности расширения НАТО за счет Грузии и Украины.

Роберт Гейтс
Долг
Военные мемуары министра

Предисловие автора

Это книга о моих более чем четырёх с половиной годах, проведённых на войне. Речь в ней, конечно, в основном о войнах в Ираке и Афганистане, где первоначальные победы в той и другой стране были безрассудно растрачены из-за ошибок, близорукости и склок, как на месте военных действий, так и в Вашингтоне, что привело к затяжным ожесточённым кампаниям, призванным предотвратить стратегическое поражение.

Это книга о войне против Аль Каиды и Усамы бен Ладена, – тех, на ком лежит ответственность за национальную трагедию 11 сентября 2001 года. Но эта книга также и моей политической войне с Конгрессом – ежедневной, пока я был на посту, и о резком контрасте между моим уважением к государству и двухпартийности, спокойствием и личным разочарованием, отвращением и гневом. Были также политические войны и с Белым домом, часто с сотрудниками Белого дома, иногда с самими президентами – и больше с президентом Обамой, чем с президентом Бушем. И, наконец, это была моя личная бюрократическая война с Министерством обороны и оборонными ведомствами за преобразование департамента, организованного с целью планирования войн, в такой, который мог бы вести войны, реформировать армию, которую мы имели, в армию, которая нам была нужна, чтобы добиться успеха.

Джордж У.Буш и Барак Обама были, соответственно, седьмым и восьмым президентами, при которых я работал. Я не знал ни того, ни другого, когда начинал у них работать, и они не знали меня. К моему изумлению (и ужасу) я стал единственным министром обороны за всю историю, которого попросил остаться на своём посту новоизбранный президент, не говоря уже о том, что я был представителем другой партии. Я пришёл на работу в середине декабря 2006 года с единственной целью – сделать то, что в моих силах, чтобы спасти миссию в Ираке от катастрофы. Я не имел, ни понятия, как это сделать, ни какой-либо идеи радикальных изменений в Пентагоне, необходимых, чтобы это осуществить. И я совершенно не представлял, насколько резко и насколько далеко моя миссия с течением времени будет расширена далеко за пределы Ирака.

Оглядываясь назад, я вижу тему, параллельную моим четырём с половиной годам в состоянии войны: любовь. Под этим я подразумеваю любовь – нет иного слова – которую я чувствовал к солдатам, и сокрушающее чувство личной ответственности, которое росло у меня по отношению к ним. Настолько, что оно стало формировать некоторые из моих самых значимых решений и позиций. К концу моего пребывания на посту я едва мог говорить с ними или о них, чтобы мне не приходилось с трудом подавлять эмоции. К началу моего пятого года пребывания в должности я пришёл к твёрдому намерению защищать их – в войнах, которые мы уже вели, и от новых войн – это затемняло мою рассудительность и уменьшало мою полезность для президента, и тем самым сыграло свою роль в моём решении уйти в отставку.

Я не претендую на то, что эта книга является полной, а ещё менее – окончательной историей периода 2066-2011 годов. Это просто моя личная история о том, как я был министром обороны в эти бурные и тяжёлые годы.

Глава I

В августе 2002 года я стал президентом Техасского университета агрокультуры и машиностроения, и к октябрю 2006 года находился на этом посту уже пятый год. Я был там счастлив, и многие – но не все – «агги» (студенты-агротехники; команда TexasA&MUniversity) были убеждены, что я произвёл значительные усовершенствования в университете почти во всех аспектах (исключая футбол). Сначала я подписал контракт на пять лет, но потом согласился его продлить до семи лет – вплоть до лета 2009 года. Затем мы с женой Бекки наконец вернулись в дом на Тихоокеанском Северо-Западе.

Неделя, начавшаяся 15 октября 2006 года – неделя, которая должна была изменить мою жизнь – началась, как положено, с нескольких встреч. Затем я тронулся в путь, который лежал в ДеМойн, Айова, где я должен был выступить с речью в пятницу 20-го.

Сразу после 13-00 в этот день я получил по электронной почте письмо от своего секретаря Сэнди Кроуфорд, в котором говорилось, что советник по национальной безопасности президента Буша, Стив Хэдли, хотел бы поговорить со мной по телефону в течение часа или двух. Помощник Хэдли «весьма настаивал», чтобы сообщение было мне передано. Я попросил Сэнди передать помощнику, что перезвоню Стиву в субботу утром. Я понятия не имел, зачем Стив звонил, но я провёл почти девять лет в Белом доме в качестве члена Совета по национальной безопасности (СНБ) при четырёх президентах, и знал, что Западное крыло часто требует срочных ответов, хотя это вовсе и не обязательно.

Впервые мы с Хэдли познакомились в аппарате Совета по национальной безопасности летом 1974 года и остались друзьями, хотя и встречались не часто. В январе 2005 года Стив – пришедший на смену Кондолизе Райс в качестве советника по национальной безопасности Джорджа У.Буша во время его второго президентского срока – спросил, как я смотрю на то, чтобы стать первым директором службы национальной безопасности, – службы, созданной по закону прошлого года; я был решительно против этого закона – и службы – по причине их неработоспособности. Президент и его старшие советники хотели, чтобы я заставил всё это работать. Я встретился с Хэдли и главой администрации Белого дома Энди Кардом в Вашингтоне в понедельник инаугуарационной недели. Мы очень подробно обсудили компетенцию и полномочия президента службы, и к концу недели и они, и я думали, что я соглашусь занять этот пост.

В следующий понедельник я должен был позвонить Карду в Кэмп-Дэвид, чтобы дать окончательный ответ. Все выходные я мучительно обдумывал решение. В субботу ночью, лёжа в постели не в силах заснуть, я сказал Бекки, что она может значительно облегчить для меня это решение – я знал, как ей нравилось в Техасском университете, и всё, что она должна была сказать – это что ей не хочется возвращаться в Вашингтон, округ Колумбия. Вместо этого она сказала: «Мы должны выполнять свой долг». Я ответил: «Большое спасибо».

Поздно вечером в воскресенье я бродил по кампусу и курил сигару. Проходя мимо знакомых памятников и зданий, я решил, что не могу оставить Техасский университет – оставалось ещё слишком много того, чего я не успел там осуществить. И мне очень, очень не хотелось возвращаться в правительство. На следующее утро я позвонил Энди и сказал ему, чтобы он передал президенту, что я не возьмусь за эту работу. Видимо, он был ошеломлён. Должно быть, он почувствовал, что я их обманул, о чём я сожалел, но это на самом деле это было решение, принятое в последнюю минуту. Оставалось одно утешение. Я сказал Бекки: «Теперь мы в безопасности – администрация Буша больше никогда ни о чём меня не попросит». Я ошибался.

В девять утра в субботу – на этот раз почти два года спустя – я позвонил Стиву, как и обещал. Он, не теряя времени, просто и прямо спросил: «Если бы президент попросил Вас стать министром обороны, Вы бы согласились?» Ошеломлённый, я ответил ему так же просто и прямо, без колебаний: «Наши парни погибают на двух войнах. Если президент думает, что я могу помочь, у меня нет другого выбора, кроме как сказать «да». Это мой долг». Солдаты там выполняют свой долг – как я могу не выполнить свой?

Сказав это, я сидел за столом как в остолбенении. Я думал про себя: «Боже мой, что я наделал?». Я знал, что после почти сорока лет брака Бекки поддержит моё решение, а также всё, что это означает для наших двоих детей, но всё-таки боялся ей обо всём сказать.

Через несколько дней мне позвонил Джош Болтен, бывший директор Административно-бюджетного управления, заменивший Карда на посту главы администрации Белого дома в начале года, чтобы подстраховаться насчёт моих намерений. Он спросил, нет ли у меня каких-либо этических затруднений, которые могли бы стать проблемой, к примеру, не нанимал ли я в качестве няней или домработниц нелегальных иммигранток. Я решил немножко повеселиться за его счёт и сказал, что у нас есть экономка, не имеющая американского гражданства. Прежде чем он начал учащённо дышать, я добавил, что у неё есть грин-карта и она значительно продвинулась в оформлении гражданства. Не думаю, что он оценил моё чувство юмора.

Потом Болтен сказал, что для меня будет организована встреча с президентом. Я ответил, что думаю, могу просочиться в Вашингтон на обед в воскресенье, 12 ноября, не привлекая внимания. Президент хотел ускорить приезд. 31 октября Джош прислал мне е-мэйл, чтобы узнать, смогу ли я приехать на ранчо Буша в окрестностях Кроуфорда, Техас, на встречу рано утром в воскресенье 5 ноября.

Распоряжения, отданные заместителем главы администрации Белого дома Джо Хэгином, были весьма точны. Он сообщих мне по электронной почте, что я должен встретиться с ним в 8-30 утра в Макгрегоре, Техас, от которого до ранчо ехать 20 минут. Я найду его на парковке у продуктового магазинчика Брукшир Бразерс, он будет сидеть в белом Додже Дьюрандо, припаркованном справа от входа. Одежда – «ранчо кэжуал» – футболка и брюки-хаки либо джинсы. Я вспоминаю это, и мне забавно, что мои рабочие собеседования и с президентом Бушем, и с новоизбранным президентом Обамой были обставлены с большей таинственностью в стиле «плаща и кинжала», чем большинство встреч во время моей многолетней карьеры в ЦРУ.

Кроме Бекки, я никому не говорил о том, что происходит, за исключением отца президента, бывшего президента Джорджа Х.У.Буша (сорок первый президент, Буш 41), с которым хотел посоветоваться. В первую очередь он был причиной того, что я в 1999 году приехал в Техасский университет, чтобы стать временным деканом Школы управления и государственной службы Джорджа Х.У.Буша. То, что должно было стать девятью месяцами работы, по нескольку дней в месяц, превратилось в два года и привело непосредственно к моему назначению президентом Техасского университета A&M. Бушу было жаль, что я перешёл в университет, но он знал, что страна должна быть на первом месте. Кроме того, думаю, он был рад, что его сын обратился ко мне.

Я выехал из дома как раз перед пятью утра, направляясь на собеседование с президентом. Называйте меня старомодным, но я посчитал, что пиджак-блейзер и слаксы больше подходят для встречи с президентом, чем футболка и джинсы. «Старбэкс» так рано не открывается, так что в глазах у меня было довольно мутно во время первой половины 2.5-часового пути. Всю дорогу я думал о том, какие вопросы будут мне задавать, и что я на них отвечу, о масштабе предстоящих задач, о том, как изменится и моя жизнь, и жизнь моей жены, и о том, как подойти к работе министра обороны. Я не могу припомнить чувства какого-либо сомнения в себе по дороге на ранчо в то утро, и это, возможно, является отражением того, насколько мало я понимал тяжесть ситуации. Однако я знал, что есть кое-что в мою пользу: большинство почти не надеялось, что можно как-то повернуть ход войны в Ираке и изменить климат в Вашингтоне.

За рулём я думал и том, как это странно – оказаться в этой администрации. У нас с президентом не было ни одного разговора. Я не играл никакой роли в кампании 2000 года, и меня никогда об этом не просили. У меня не было практически никаких контактов ни с кем из администрации во время первого президентского срока Буша, и меня сильно встревожило, когда мой близкий друг и наставник, Брент Сноукрофт ввязался в публичный спор с администрацией по поводу своей оппозиции решению начать войну в Ираке. Хотя я и был знаком с Райс, Хэдли, Диком Чейни и другими уже много лет, я вступал в команду людей, которые прошли вместе 9/11, которые вели две войны, и которые уже шесть лет были в одной команде. Я буду аутсайдером.

Я прибыл на наше таинственное рандеву в Макгрегоре без проблем. Когда мы подъехали к ранчо, можно было наблюдать разницу в обеспечении безопасности после 9/11. Мне приходилось посещать и другие резиденции президентов, и они усиленно охранялись, но ничего подобного не было. Меня попросили выйти из машины у офиса президента, просторного, но просто отделанного одноэтажного здания, расположенного на некотором расстоянии от главного дома. В нём располагался обширный кабинет и президентская гостиная, а также кухня и пара рабочих комнат с компьютерами для персонала. Я опередил президента (всегда хорошо для протокола), получил чашку кофе (наконец-то!) и осмотрелся вокруг за те несколько минут, пока не приехал президент – ровно в 9-00. (Он был всегда исключительно пунктуален). Ему пришлось покинуть большую компанию друзей и членов семьи, праздновавших 60-летие его супруги Лоры.

Мы обменялись любезностями, и он приступил к делу. Сначала он рассказал, как важно добиться успеха в Ираке, упомянув, что принятая сейчас стратегия не работает, и необходима новая. Он поведал мне, что серьёзно думает о значительном наращивании американских сил для восстановления безопасности в Ираке. Он спросил меня о моём опыте в Группе изучения Ирака (подробнее об этом далее) и о том, что я думаю о таком наращивании. Он сказал, что считает – нам необходимо новое военное руководство в Ираке, и что он внимательно присматривается к генерал-лейтенанту Дэвиду Петреусу. Ирак явно занимал все его мысли, но он также говорил и о своих заботах в Афганистане; о ряде других проблем национальной безопасности, включая Иран; о настроениях в Вашингтоне; о своей манере ведения дел, включая настаивание на искренности своих старших советников. Когда он особо отметил, что его отец не знает о нашей встрече, я почувствовал себя немного неуютно, но не стал его разочаровывать. Было ясно, что он не советовался с отцом об этом возможном назначении и что, несмотря на позднейшие спекуляции, Буш 41 в этом никакой роли не играл.

Он спросил, нет ли у меня вопросов или неясностей. Я ответил, что в голову приходит пять вещей. Во-первых, по Ираку, исходя из того, что я узнал в Группе изучения Ирака, я сказал ему, что, по моему мнению, наращивание сил необходимо, но его продолжительность должна быть тесно увязана с конкретными шагами иракского правительства – особенно принятием ключевых законодательных инициатив, укрепляющих межрелигиозное примирение и национальное единство. Во-вторых, я выразил своё глубокое беспокойство по поводу Афганистана и своё чувство, что им в настоящее время пренебрегают, и что слишком много внимания сосредоточено на попытках создать дееспособную центральную власть в стране, которая, по сути, никогда не была единой, и слишком мало внимания уделяется провинциям, районам и племенам. В-третьих, я чувствовал, что ни Армия, ни Морская пехота не были достаточно велики, чтобы выполнить всё то, что в настоящее время от них требовали, и их состав нужно было увеличить. В-четвёртых, я предложил, чтобы убрали ложную приманку для Национальной гвардии и Резерва – большинство мужчин и женщин вступили в Гвардию, в частности, ожидая поездок на месяц в летние тренировочные лагеря и на сборы, и что их будут призывать в случае стихийных бедствий или национального кризиса; вместо этого они попали в действующие силы, которые отправляют в командировку на год и более для участия в активных и опасных действиях, и, возможно, будут отправлять не один раз. Я сказал президенту, что думаю – все эти вещи негативно отражаются на их семьях и их работодателях, на что необходимо обратить внимание. Он не выразил несогласия с моими соображениями о Гвардии. Наконец, я сказал ему, что, хотя я не эксперт и не имею полной информации, но то, что я слышал и читал, привело меня к выводу, что Пентагон закупает слишком много оружия, которое больше подходит для Холодной войны, чем для 21-го века.

После того, как мы проговорили почти час наедине, президент наклонился вперёд и спросил, есть ли у меня ещё вопросы. Я сказал, что нет. Затем он изобразил что-то вроде улыбки и проронил: «Чейни?» Когда я в ответ тоже изобразил что-то вроде улыбки, он продолжил: «Он имеет голос, важный голос, но только один голос». Я ответил, что у меня были хорошие отношения с Чейни, когда тот был министром обороны, и я думаю, что смогу заставить эти отношения работать. Потом президент сказал, что знает, как я люблю Техасский университет, но что стране я нужен больше. Он спросил меня, хочу ли я занять пост министра обороны. Я ответил «да».

Он был очень откровенен со мной, говоря о многом, включая своего вице-президента, и он был воодушевлён такой же откровенностью с моей стороны. Я остался в уверенности, что, в случае, если я стану министром, он будет ожидать от меня, что я буду говорить ему в точности то, что думаю на самом деле, и я знал, смогу делать это без проблем.

Ошеломлённый, я возвращался обратно в университет. В течение двух недель стать министром обороны – возможность из тех, в которую я продолжал верить наполовину, которая не может стать реальностью. После собеседования, хотя президент и не приказал мне паковать чемоданы, я уже знал, что мне предстоит.

Около пяти вечера в тот же день я получил е-мэйл от Буша 41: «Как всё прошло?» Я ответил: «Я, возможно, слегка не в себе, но думаю, всё было исключительно хорошо. Я, несомненно, удовлетворён ответами на все вопросы, которые поднимал (включая те, о которых мы с Вами говорили)… Если я не ошибаюсь, всему этому делу собираются дать ход»…Я продолжал: «Мистер президент, мне грустно думать о возможности покинуть Техасский университет, но я испытываю и крайне приятное чувство – возвращаюсь, чтобы помочь в критический момент. Вам известно, что, если не считать рукопожатия, когда он был губернатором Техаса, я в самом деле никогда не встречался с Вашим сыном. Сегодня мы провели больше часа вместе, один на один, и мне понравилось то, что я увидел. Может быть, я и смогу ему помочь». Я попросил его быть осмотрительным на предмет того, что ему известно, и он тут же ответил: «Я НЕ протекаю! Рот на замке говорит, что это очень здорово, что он очень горд таким другом, как ты».

Буквально через несколько минут мне позвонил Болтен, чтобы сообщить, что президент решил двигаться дальше. Анонс для прессы запланирован на среду, 8 ноября, затем в 15-30 съёмка для ТВ, с участием президента, Рамсфелда и меня в Овальном кабинете.

Чейни, как он писал в своих мемуарах, был против решения президента сместить Рамсфелда, который был его давним другом, коллегой и наставником. В то время я так и думал, и испытал облегчение, когда Болтен вскользь заметил мне, что госсекретарь Кондолиза Райс была в восторге от моей кандидатуры, и что вице-президент сказал, что я «хороший человек». Как заметил Болтен, по словам Чейни, это дорогого стоило.

Я рассказывал обо всём этом Бекки – я не смел поступить иначе – и выразил ей только одно опасение, когда воскресенье подошло к концу. Администрация Буша к тому времени пользовалось крайне низким доверием по всей стране. Я сказал жене: «Я должен это сделать; но надеюсь, что смогу уйти из этого правительства, не запятнав свою репутацию».

Представлен

В понедельник, всё ещё в тайне, громоздкие колёса основного процесса утверждения в должности пришли в движение. Дабы начать прохождение всех этических вопросов, связанных с моим членством в наблюдательных советах и советах директоров, моими инвестициями и всем прочим, моим первым контактёром стала советник Белого дом Гарриет Майерс. Политическая сторона моего утверждения началась во вторник, когда меня попросили предоставить списки членов Конгресса, которые, по моему мнению, будут позитивны в своих оценках, а также бывших чиновников, журналистов и прочих, от которых можно ожидать выгодных комментариев по поводу моего назначения. Меня попросили прибыть в Белый дом восьмого утром.

Я вылетел в Вашингтон на самолёте ВВС Гольфстрим без опознавательных знаков, который приземлился на авиабазе ВВС Эндрюс прямо на окраине Вашингтона, где вырулил до дальней части лётного поля. Меня (снова) подобрал Джо Хагин.

Через несколько минут я прибыл в Белый дом, где был представлен небольшому офису в Западном крыле, откуда я должен был начать свои звонки вежливости лидерам законодательного собрания, ключевым фигурам Конгресса и другим светилам вне и внутри Вашингтона. Я был представлен Дэвиду Бруму, молодому помощнику по правовым вопросам, который должен был стать моим «проводником» и направлять меня на протяжении процесса утверждения в должности. У меня, конечно, был собственный опыт работы в Конгрессе, но Дэвид был очень умным, практичным и проницательным наблюдателем за Капитолийским Холмом, наряду с тем, что он был офицером корпуса морской пехоты США. Мне было очень комфортно с ним.

Я сделал ряд звонков, и реакция на моё предстоящее назначение была в подавляющем большинстве случаев положительная. Я выяснил, что даже республиканцы очень нервничали по поводу Ирака и были готовы отойти от нынешнего подхода – особенно учитывая тот факт, что многие из них объясняли потерю контроля своей партии над Конгрессом на состоявшихся накануне выборах главным образом растущей оппозицией общественности к войне. Не зная, какую позицию я займу по Ираку, они всё равно приветствовали меня. Демократы были даже ещё более воодушевлены, полагая, что моё назначение как-то приблизит конец войны. Если до того как я начал всех обзванивать, меня мучили опасения, что в качестве министра у меня будет одно единственное занятие, то после этих звонков они рассеялись.

Где-то в районе 12-30 по техасскому времени, примерно через полчаса после пресс-конференции президента, на которой было объявлено об изменениях в Министерстве обороны, заранее приготовленное мною электронное письмо с личным посланием было разослано приблизительно 65 000 студентам, преподавателям и сотрудникам Техасского университета агрокультуры и машиностроения. Оказалось, что тяжелее всего мне было написать следующее:

«Я должен сказать вам, что после того как я два года назад вместо возвращения в правительство выбрал работу в Техасском университете, как в стране, так и по всему миру многое произошло. Я очень люблю Техасский университет, но ещё больше я люблю свою страну и, как многие «эгги» в погонах (все, кто связывает себя с Техасским университетом агрокультуры и машиностроения, называют друг друга «эгги»), я обязан выполнить свой долг. Поэтому я должен уйти. Я надеюсь, вы понимаете, насколько это для меня больно и как я буду скучать о вас и этом уникальном американском институте».

Ещё через пару часов состоялось представление. Президент, Рамсфельд и я мельком встретились в президентской столовой, прежде чем Рамсфельд, за ним президент, затем я, проследовали в Овальный кабинет. Прошло приблизительно 14 лет с тех пор, как я в последний раз бывал в Овальном кабинете.

Президент открыл свою речь заявлением о необходимости остановить наступление, как в Ираке, так и Афганистане, чтобы защитить американцев. Он говорил о роли министра обороны, затем рассказал о моей карьере. После чего сделал пару замечаний о проблемах, которые достанутся мне как министру обороны: «Ему предстоит привнести в департамент свежий взгляд и новые идеи о том, каким образом Америка может достичь своих целей в Ираке» и «Боб разбирается в том, как руководить большими, сложными учреждениями и как преобразовывать их для решения новых задач». Далее он продолжил, щедро расхвалив заслуги Рамсфельда и его достижения на посту министра, и поблагодарив его за всё то, что он сделал, чтобы Америка стала безопасней. Следующим на подиум заступил Рамсфельд и рассказал о стоящих перед страной вызовах безопасности и отдельно поблагодарил президента за его доверие и поддержку, которую тот оказывал его коллегами по Министерству обороны, и, прежде всего нашим мужчинам и женщинам в форме за их службу и жертвенность. Я думаю, это заявление продемонстрировало высокий класс.

Затем настала моя очередь. После того, как я поблагодарил за доверие президента, а Дона за его службу, я сказал:

«В августе этого года исполнилось 40 лет с того момента, как я заступил на государственную службу. Президент Буш будет седьмым президентом, которому я служил. Я не ожидал возвращения на государственную службу и никогда не занимал в обществе положения более высокого, чем ректор Техасского университета агрокультуры и машиностроения.

Однако Соединённые штаты находятся в состоянии войны в Ираке и Афганистане. Мы боремся с терроризмом по всему миру. И мы стоим перед лицом других вызовов миру и нашему обществу. Я считаю, что исход этих конфликтов сформирует облик нашего Мира на десятилетия вперёд. Поскольку долгосрочные стратегические интересы, национальная безопасность и безопасность нашей родины поставлены под угрозу, поскольку так много сынов и дочерей Америки в наших вооружённых силах находятся в опасности, я не колебался, когда президент попросил меня вернуться к своим обязанностям.

Если Сенат утвердит меня в должности, я буду отдавать службе все силы; я благодарен президенту за то, что он предоставляет мне эту возможность».

Освещение в прессе и публичные заявления в последующие дни были весьма позитивны, но я был достаточно искушён, чтобы понимать, что это было скорее желание перемен, чем энтузиазм по поводу моего назначения. Было множество насмешливых комментариев по поводу возвращения команды «41», президентском отце, пришедшем на помощь, бывшем государственном секретаре Джиме Бейкере, дергающем за ниточки из-за кулис, и о том, как я собираюсь очистить Пентагон от назначенцев Рамсфельда – «вычистить кольцо-Е» (наружный коридор Пентагона, где располагаются офисы высокопоставленных гражданских лиц Министерства обороны). Всё это было полной ерундой.

Следующие три недели, продолжая движение от ректора института к министру, я был занят навёрстыванием подготовки к утверждению в должности. И хотя я и был бывшим директором ЦРУ, имевшим доступ к «святая святых» американских секретов, мне пришлось заполнять печально знаменитую федеральную Форму SF 86 – «анкету для лиц, занимающих посты в Национальной Безопасности» – точно так же, как любому, подающему заявление на работу в правительстве. Как любой управленец старшего звена, я должен был заполнить среди прочего декларацию о финансовых активах. Я делал это и раньше, но обстановка в Вашингтоне изменилась, а неточные ответы – даже невинные ошибки – за последние годы подставили ногу многим номинантам. Поэтому мне подсказали нанять одну вашингтонскую юридическую фирму, специализирующуюся на заполнении этих форм, чтобы застраховаться от ошибок. Поскольку я не хотел задержек в своём утверждении в должности, я прислушался к совету, и вскоре 40 000 долларов превратились в мои документы. (Представляю себе, во сколько это обходилось номинантам, с гораздо более сложными – и большими – объёмами раскрытия финансовой информации). Мне также предстояло ответить на шестьдесят пять страниц вопросов Комитета Сената США по вооружённым силам. Хорошая новость состояла в том, что в Пентагоне есть большая группа людей, берущих на себя большую часть работы по подготовке ответов на эти вопросы, хотя номинанты и должны ознакомиться, и подписать их, и быть готовыми обсудить эти ответы на подтверждающем слушании.

За время подготовки к слушанию я обошёл целую анфиладу вычурно разукрашенных офисов в Здании исполнительного управления Эйзенхауэра, гигантском строении из гранита, отделанном в Викторианском стиле, где у меня 32 года назад был офис гораздо меньших размеров. Там я получил материалы для чтения по основным вопросам, касающимся военных ведомств (армии, флота – включая корпус морской пехоты – и военно-воздушных сил), а также по организации обороны, включая диаграммы, которые я нашёл непостижимо сложными, предзнаменующие бюрократические проблемы, с которыми я вскоре должен был столкнуться. Моей общей стратегией на слушании было не знать слишком много, особенно того, что касается бюджета и программ военных закупок, по которым у разных сенаторов Комитета были диаметрально противоположные интересы. Я знал, что слушание будет не о том, что я знаю о Министерстве обороны, а, прежде всего о том, что я думаю об Ираке и Афганистане, равно как о моём отношении к этому и намерениях. В этом мои наставники не могли мне помочь.

В эти три недели я впервые встретил Роберта Рангеля, «специального помощника» Рамсфельда – на самом деле его начальника штаба. Прежде чем прийти в Пентагон в 2005-м, Рангель был сотрудником Комиссии палаты представителей по делам вооружённых сил, включая несколько лет работы начальником этой комиссии. Я быстро пришёл к выводу, что Роберт знает больше, и обладает лучшим чутьём работы как в Конгрессе, так и Министерстве, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал. Если бы я смог убедить его остаться, он бы имел неоценимое для меня значение.

Наиболее драматическое событие этих дней накануне слушания, более важное, чем любой брифинг, отразившееся на моей бодрости духа и мужестве, взволновавшее меня до глубины души, произошло однажды вечером, когда я ужинал в одиночестве в своём отеле. Женщина средних лет подошла к моему столу и спросила, не я ли господин Гейтс, новый министр обороны. Я ответил «да». Она поздравила меня с назначением, а затем сказала мне с глазами полными слёз: «У меня два сына в Ираке. Ради Бога верните их живыми домой. Мы будем за Вас молиться». Я был ошеломлён. Я кивнул и пробормотал что-то вроде «я постараюсь». Я не смог доесть свой ужин, а ночью не мог заснуть. Только теперь наши войны приобрели для меня настоящую реальность, равно как ответственность, которую я принял на себя за всех тех, кто воюет. В первый раз я испугался, что не смогу оправдать ожиданий этой матери и всей страны.

За несколько дней до моего слушания 5 декабря я прошёл ритуал посещения ключевых сенаторов, включая среди прочих и тех, кто входил в сенатскую Комиссию по делам вооружённых сил. Я был ошеломлён горечью сенаторов по поводу решения президента объявить о перестановках в Министерстве обороны лишь после промежуточных выборов. Они были убеждены, что если бы президент объявил о том, что Рамсфельд уходит за несколько недель до выборов, они бы удержали большинство в Конгрессе. Эти республиканцы к тому же брюзжали, что Белый дом Буша имел дело – так они сказали – только с высшим руководством, а остальных игнорировал. Некоторые критиковали высшее военное руководство. В то время, как некоторые из этих республиканцев, среди которых был Джон Маккейн, выразили решительную поддержку войны в Ираке и мнение, что мы должны нарастить наши усилия, показательно, что, как минимум, половина сенаторов-республиканцев была очень обеспокоена нашим продолжающимся вмешательством в иракские дела и определённо рассматривала войну как серьёзную и нарастающую политическую ответственность для своей партии.

Те сенаторы-демократы, с которыми я встречался, выражали своё мнение решительнее: несогласие с войной в Ираке и необходимость покончить с ней; необходимость сфокусироваться на Афганистане; их точка зрения – отношения между Пентагоном и Конгрессом ужасны, а отношения между гражданскими и военными внутри Министерства обороны также плохи; их неуважение и нелюбовь к Джорджу Бушу (сорок третьему президенту, здесь и далее просто Буш 43) и сотрудникам его администрации; их решимость использовать своё вновь сложившееся большинство в обеих палатах Конгресса для изменения курса на войне и дома. Они открыто заявляли, что чрезвычайно довольны моим назначением и обещали свою поддержку, думаю в основном потому, что они думали что я, как член Группы по изучению ситуации в Ираке с распростёртыми объятиями встречу их требование вывода войск из Ирака.

Визиты вежливости предвещали то, во что должны были превратиться предстоящие годы. Сенаторы, которые будут злобно атаковать президента на публике за Ирак, в глубине души были озабочены последствиями провала. Большинство старалось ознакомить меня с важными объектами оборонной промышленности в своих штатах, и добивались моей поддержки всех этих судовых верфей, складов, баз и связанных с ними рабочих мест. Я был разочарован тем, что посреди схватки двух войн такие местечковые проблемы имели настолько высокий приоритет.

В целом же визиты вежливости к сенаторам по обе стороны придела этого «храма» приводили в уныние. Я предполагал партийные разногласия, но не то, что они будут настолько личными по отношению к президенту и прочим в администрации. Я не ожидал, что члены обеих партий будут так критично настроены по отношению к гражданским и военным руководителям Пентагона относительно не только их профессионализма, но и отношений с Белым домом и Конгрессом. Визиты вежливости совершенно ясно убедили меня, что программа моих действий будет гораздо шире, чем просто Ирак. Сам по себе Вашингтон превратился в зону боевых действий, и он становился для меня театром военных действий на следующие четыре с половиной года.

Утверждён

В машине по дороге из отеля в Капитолий, куда я ехал на утверждение в должности министра обороны, я с удивлением думал о своём пути к этому моменту. Я рос в семье, принадлежащей к среднему классу и со скромным достатком в Уичито, штат Канзас. Мой старший брат и я были первыми в истории нашей семьи, получившими высшее образование. Мой отец был продавцом в оптовой компании, торгующей автомобильными запчастями. Он был убеждённым республиканцем и боготворил Дуайта Д.Эйзенхауэра; Франклин Д. Рузвельт был «проклятым диктатором», и мне было около десяти лет, когда я узнал, что первое имя Гарри Трумена – вовсе не «проклятый». Родственники со стороны матери были по большей части демократами, поэтому с самого раннего возраста двухпартийность я воспринимал как нормальное положение вещей. Мы с отцом часто говорили (спорили) о политике и событиях в мире.

Наша семья из четырёх человек была дружной, и моё детство и юность прошли в любящей, ласковой и счастливой домашней атмосфере. Мой отец был человеком непоколебимой честности, с большим сердцем, и, когда дело касалось людей (а не политиков), рассуждал без шор на глазах. С самого начала моей жизни он научил меня воспринимать людей по отдельности, в зависимости от их индивидуальных качеств, и никогда – как членов какой-либо группы. Это ведёт, говорил он, к ненависти и предрассудкам; это как раз то, что сделали нацисты. Он совершенно не терпел лжи, лицемерия, важничанья и безнравственного поведения. В церкви он, бывало, иногда указывал мне на важных людей, которые, по его мнению, не соответствовали принятым им стандартам характера. Моя мать, как это было принято в те дни, была домохозяйкой. Она очень любила нас с братом и была нашим якорем во всех отношениях. Когда я был мальчишкой, мои родители не раз говорили мне, что для меня нет недостижимых вершин, если я буду упорно трудиться, но также регулярно предостерегали меня, чтобы я никогда не испытывал чувства превосходства над кем-либо.

Моё детство в 1950-х годах в Канзасе было идиллическим, вращаясь вокруг семьи, школы, церкви и организации бойскаутов. Мы с братом были скаутами-орлами (бойскауты первой ступени – прим. перев.). Существовало несколько правил, на которых настаивали мои родители, и которых я придерживался, но в этих границах я пользовался абсолютной свободой бродить, исследовать и пробовать свои крылья. Мы с братом были рисковыми и слегка легкомысленными; и оба были знакомыми персонажами в приёмном отделении неотложной помощи. Я был ершистым, и когда дерзил матери, тут же вполне мог получить удар тыльной стороной руки по лицу, если отец находился в пределах слышимости. Моя мать была специалистом по использованию ивовых розог, которыми мне доставалось по голой заднице, если я плохо себя вёл. Самое худшее наказание полагалось за ложь. В тех сравнительно редких случаях, когда меня наказывали, я понимал, что заслужил это, хотя и чувствовал себя в то время подвергнутым гонениям.

Однако их надежды и наказания внушили мне понятие о последствиях и научили брать на себя ответственность за свои поступки.

Родители сформировали мой характер и, следовательно, мою жизнь. В тот день, по дороге в Сенат, я понял, что человеческие качества, которые они мне привили в те далёкие годы, привели меня к этому моменту и, забегая вперёд, – я знал, что эти качество будут испытываться, как никогда ранее.

Ранее мне приходилось трижды проходить слушания для утверждения. Первые, 1986 году, на пост заместителя директора ЦРУ, была прогулкой в парке и завершилась с единогласным результатом. Вторые, в начале 1987 года на пост директора ЦРУ, произошли в разгар скандала «Иран- Контрас», когда стало ясно, что Сенат меня не утвердит, когда так много вопросов о моей роли осталось без ответа, и я ретировался. Третьи, в 1991 году – опять на пост директора ЦРУ – были длительным и жёсткими, однако закончились моим утверждением, причём треть сенаторов голосовала против. Опыт подсказывал мне что, если я не провалю это испытание, то буду утверждён на посту министра обороны с очень большим запасом голосов. Газетная карикатура того времени прекрасно поймала настроения Сената (и прессы) в то время: на ней я изображён стоящим с поднятой правой рукой, приносящим присягу – «Я не являюсь и никогда не являлся Дональдом Рамсфельдом». Она была полезным и простым напоминанием, что при моём утверждении речь идёт не о том, кто я такой, а о том, кем я не являюсь. И ещё она говорила о том, насколько нездоровой стала атмосфера в Вашингтоне.

Сенатор от Вирджинии Джон Уорнер был председателем Комитета по делам вооружённых сил и, таким образом, председательствовал на слушаниях; главой парламентского меньшинства оказался Карл Левин от Мичигана. Эти двое поменялись местами пару недель назад в результате промежуточных выборов. Уорнер был моим старым приятелем, он меня и представлял – будучи сенатором штата, в котором я проживаю – на всех трёх предыдущих моих слушаниях. Я не очень хорошо был знаком с Левиным, и он голосовал против меня в 1991 году. Уорнер произнесёт вступительное слово, после него выступит Левин, а затем я буду «представлен» комитету двумя старыми друзьями – бывшим лидером парламентского большинства Бобом Доулом (Канзас) и бывшим сенатором и председателем Комитета по разведке Дэвидом Бореном, долгое время занимавшим пост президента Университета Оклахомы. Затем я должен буду выступить со вступительной речью.

Уорнер сразу же сосредоточился на Ираке. Он напомнил всем, что после своей последней поездки в Ирак (восьмой по счёту) он публично заявил, что «если за два-три месяца всё это (война в Ираке) не дало результатов, и если такой уровень насилия не взят под контроль, а правительство премьер-министра Малики не способно функционировать, то внутренней обязанностью нашего правительства является определить – не должны ли мы изменить курс?» Он процитировал генерала Петера Пэйса, председателя объединённого комитета начальников штабов, слова, сказанные им накануне, когда его спросили, побеждаем ли мы в Ираке – «Мы не побеждаем, но мы и не проигрываем». Уорнер одобрительно отозвался о различных анализах иракской стратегии, проводимых сейчас в администрации, и в этом контексте дал мне совет, как подходить к своей работе: «Я призываю Вас не подстраивать ваши советы, ваши личные мнения под сегодняшние и будущие оценки в этих дискуссиях о стратегии…Вам просто нужно быть бесстрашным – повторяю, бесстрашным – при выполнении Ваших должностных обязательств в качестве, цитирую, «главного помощника президента по всем вопросам, имеющим отношение к министерству обороны». Уорнер публично обозначил ослабление своей поддержки президента по Ираку.

Вступительное слово Левина содержало много критики в адрес администрации за её политику в Ираке, и в нём чётко прочитывалось, что он будет проведён в председатели комитета, и с ним в этом качестве я буду вынужден бороться, начиная с января:

«Если Роберт Гейтс будет утверждён на посту министра обороны, он столкнётся с грандиозной задачей подобрать что-то из осколков разрозненных политических решений и ошибочных приоритетов нескольких последних лет. В первую очередь, это означает обратиться к продолжающемуся кризису в Ираке. Ситуация в Ираке стабильно ухудшается, а не улучшается. Перед вторжением в Ирак мы не смогли спланировать обеспечение адекватных сил для оккупации страны, не удалось и планирование после завершения основных боевых действий. После того, как в 2003 году мы свергли Саддама Хусейна, мы бездумно распустили иракскую армию, а также закрыли доступ на будущие государственные должности десяткам тысяч низовых членов партии «Баас». Эти шаги способствовали последовавшему хаосу и насилию и оттолкнули значительную часть иракского населения. Нам до сих пор не удаётся обеспечить безопасность в стране и победить повстанцев. И нам не удалось разоружить вооружённые формирования и создать жизнеспособную армию или полицию. Нам не удалось восстановить экономическую инфраструктуру страны и обеспечить занятость большинству иракцев. Следующий министр обороны будет вынужден иметь дело с последствиями этих провалов».

Дальше Левин сказал мне, что Ирак – не единственная проблема, с которой я столкнусь. Он говорил о мятежном афганском Талибане; о непредсказуемой ядерной программе Северной Кореи; об Иране, активно стремящемся получить ядерное оружие; об армии и морской пехоте, нуждающимся в десятках миллиардов долларов на ремонт и замену вооружений; о снижающейся боеготовности наших неразвёрнутых сухопутных сил; о продолжающейся гонке военных программ, в которой мы можем отстать; о проблемах в семьях наших военных вследствие всё новых командировок; и о министерстве, «чей имидж омрачён жестоким обращением с заключёнными в Абу-Гейб, Гуантанамо и других местах».

Наконец, человек, с которым я должен был работать как с председателем комитета, сказал, что эффективность Министерства обороны снизилась из-за того, что во главе его было поставлено гражданское руководство, которое «слишком часто не приветствовало другие мнения, как со стороны наших высших военных, разведывательного сообщества, Госдепартамента, американских союзников, так и со стороны членов Конгресса от обеих политических партий. Новому министру обороны придётся хорошо потрудиться, чтобы залечить эти раны и заняться множеством проблем, с которыми сталкивается министерство и государство».

Помню, как сидя за свидетельским столом, я слушал эту панихиду и думал: «Какого лешего я тут делаю? Это же какой-то низкопробный балаган». Это был первый случай из многих и многих, когда я сидел за свидетельским столом и думал совсем не о том, о чём говорил.

После очень любезных слов от Доула и Борена настала моя очередь. Я попытался отнестись к этому легко, но кое-что показало, что я не потерял свою перспективу. Сенатор Уорнер давно и твёрдо придерживался мнения, что семья кандидата должна присутствовать с ней или с ним на слушаниях по утверждению в должности. Бекки сопровождала меня только на первых слушаниях; я никогда не считал, что слушания в Конгрессе – повод для семейного выезда. Я объяснил сенатору Уоррену, что у Бекки был выбор: либо она присутствует на моём утверждении, либо сопровождает женскую баскетбольную команду Техасского университета в Сиэтл на матч со сборной Вашингтонского университета. Я сказал, что она в Сиэтле, и считаю, что это правильно.

Затем я заговорил серьёзно:

«Я не питаю иллюзий, почему сижу сегодня перед вами: в Ираке война. Обращение к проблемам, с которыми мы сталкиваемся в Ираке, должно быть и будет моим высшим приоритетом, если меня утвердят в должности… Я готов обсуждать широкий спектр идей и предложений. В случае утверждения моей кандидатуры я планирую – безотлагательно – провести консультации с нашими высшими военными и боевыми командирами, а также с другими людьми из нашей исполнительной власти и из Конгресса. Я обращу самое серьёзное внимание на мнения тех, кто командует нашими мужчинами и женщинами, которые носят военную форму».

Затем я высказал предостережение:

Хотя я открыт альтернативным идеям по нашей будущей стратегии и тактике в Ираке, я твёрдо убеждён в одном: события в Ираке в течение следующего года или двух определят, как я считаю, картину всего Ближнего Востока, и будут значительно влиять на мировую политику многие годы. Наш курс в течение года или двух определит, будет ли американский и иракский народ, а также следующий американский президент иметь дело с медленным, но неуклонным улучшением ситуации в Ираке и в регионе, или они столкнутся с весьма реальным риском и возможной реальностью пожара в целом регионе. Мы должны действовать вместе, чтобы разработать стратегию, которая не оставит Ирак в состоянии хаоса и которая защитит наши долгосрочные интересы в регионе и, хочется надеяться, в интересах этого региона.

В этих трёх предложениях были запечатлены мои взгляды на Ирак, и что необходимо сделать, взгляды, которые будут руководить моей стратегией и тактикой в Вашингтоне и Ираке в течение двух следующих лет. Как я повторю не раз, соглашались ли вы с тем, чтобы начать войну или нет, но «Мы там, где мы находимся».

Я закончил свою вступительную речь заявлением от всего сердца: « Я не добивался этого поста и не собирался возвращаться в правительство. Я здесь, потому что я люблю свою страну, и потому что президент Соединённых Штатов верит, что я могу помочь в трудное время. Я надеюсь, Вы придёте к тому же выводу». И, наконец: «Возможно, самой непритязательной частью моей позиции, из-за которой этот комитет признаёт меня, является понимание, что мои решения будут иметь жизненно важные последствия. Наша страна находится в состоянии войны, и в случае моего утверждения, мне будет вменено в обязанность возглавить мужчин и женщин, сражающихся на ней…Я предлагаю вниманию этого комитета своё торжественное обязательство, что поддержание благополучия наших вооружённых сил будет находиться для меня на первом месте». Когда я давал это обязательство, я и представить себе не мог, что от меня потребуется, чтобы его выполнить.

В новостных репортажах о последовавшем затем обмене мнениями было придано особое значение двум репликам. Первая прозвучала в начале слушаний, когда сенатор Левин спросил меня, полагаю ли я, что сейчас мы побеждаем в Ираке, и я просто ответил: «Нет, сэр». Этот ответ был расценён по достоинству многими, как одновременно реалистичный и честный, и контрастирующий с предыдущими заявлениями администрации. Если какой-нибудь вопрос подытожил моё утверждение в должности, так это был этот. В то утро в связи с этим ответом в Белом доме и Министерстве обороны возникло нечто вроде ропота, и после перерыва на обед я решил дополнить мой предыдущий ответ тем, что Пит Пэйс заявил накануне – хотя мы не выигрываем, но ми и не проигрываем. Прежде всего, я не хотел, чтобы войска в Ираке подумали, что я предполагаю, будто они потерпели поражение в военном отношении.

Другая реплика прозвучала в ответ сенатору Эдварду Кеннеди, который говорил о жертвах, которые несут наши военные и спросил, готов ли я в предстоящих дебатах стать «ответчиком» за нашу национальную безопасность и наши войска. Я ответил:

«Сенатор Кеннеди, двенадцать выпускников Техасского университета агрокультуры и машиностроения были убиты в Ираке. Я мог бы бегать по утрам с некоторыми из этих ребят, я бы мог отобедать с ними, а они поделились бы со мною своими чаяниями и надеждами. Я вручал им их дипломы о высшем образовании. Я следил за тем, как они поступали на службу, а затем я был вынужден сообщить об их смерти. Так что всё это, в конечном счёте, становится очень личным для всех нас. По состоянию на вчерашнее утро статистика говорит о 2 889 убитых в боевых действиях в Ираке: это очень большие цифры, но каждая из них представляет персональную трагедию не только для погибшего солдата, нот также для его семьи и друзей».

Затем я продолжил:

«Сенатор, я оставил свой пост ректора Техасского университета агрокультуры и машиностроения, работу, которую я любил больше всех, которые у меня когда-либо были, понеся значительные финансовые потери и, откровенно говоря, прохожу весь этот процесс не для того чтобы вернуться Вашингтон и сидеть сложа руки, не заявляя о том, что думаю, а для того, чтобы честно, откровенно и смело рассказать людям по обе стороны Пенсильвания-Авеню о том, во что верю, и что считаю необходимо сделать… Я могу заверить вас, что я никому ничем не обязан. Я пришёл сюда, чтобы сделать то лучшее, что я могу для мужчин и женщин в военной форме, и для этой страны».

Оставшаяся часть слушаний была посвящена в основном стратегическим вопросам вперемежку с местническими заботами отдельных сенаторов. Попадались вопросы, вызывавшие недоумение, вроде того, который задал сенатор Роберт Бёрд от штата Западная Вирджиния, спросивший меня, поддержу ли я войну с Сирией. (Я ответил – нет.) Было и несерьёзные моменты, вроде того, когда сенатор Бен Нельсон спросил, что я думаю о непрерывно увеличивающемся на миллион долларов в неделю вознаграждении за голову Усамы бен Ладена. Я ответил: «Что-то вроде террористической лотереи?»

Открытые слушания закончились в 3:45 пополудни, а за ними, в 4:00, последовали ничем не примечательные и по большей части поздравительные тайные слушания. В этот вечер Комитет по делам вооружённых сил провёл анонимное голосование по вопросу моей номинации для окончательного утверждения моей кандидатуры в Сенате. На следующий день, 6 декабря, сенат проголосовал за моё утверждение 95-ю голосами против 2-х при 3-х воздержавшихся. Против проголосовали сенаторы Джим Баннинг из Кентуки и Рик Санторум из Пенсильвании, оба республиканцы. Они считали, что я недостаточно агрессивен по вопросу наших действий в отношении Ирана, включая потенциальную военную акцию. Однако я считал, что наши руки были и без того полностью заняты войнами, которые мы уже вели, чтобы искать новых. Предотвращение новых войн стало основой моей программы действий при обоих президентах, Буше и Обаме. Я должен был быть всегда готовым применить, если необходимо, любую военную силу для защиты жизненно важных американских интересов, но я также устанавливал для этого весьма высокую планку.

Я не был приведён к присяге, и я не принимал на себя обязанности нового министра обороны в течение 12 дней после утверждения, – вероятно, беспрецедентная задержка. Я был очень озабочен председательством на декабрьских церемониях присуждения университетских степеней в Техасском университете. Мне также было необходимо какое-то время для того, чтобы свернуть свои дела в университете и переехать в Вашингтон, округ Колумбия. По зрелому размышлению, особенно в военное время, мне, вероятно, не следовало ждать. Но критика практически не последовала, и я использовал время «на ура».

В Пентагоне мне предоставили офисный комплекс, чтобы я пользовался им до принятия присяги. Я заполнил необходимые бумаги, чтобы получать жалование, сделал официальное фото, получил свои значок и удостоверение личности, и продолжил прохождение всех тех процедур, с которыми сталкивается любой вновь поступающий на работу в Министерство обороны – включая одну неожиданную. Однажды утром, я зашёл в ванную комнату подле своего офиса. Не успел я закрыть дверь, запереть замок и расстегнуть ширинку, как раздался неистовый стук в дверь, и чьи-то крики «Стоп! Стоп». Обеспокоенный, я застегнулся и открыл дверь. Стоящий на пороге сержант передал мне банку, заявив, что я должен сдать тест на наличие наркотиков в моче. Даже министр обороны не освобождается от этой процедуры.

Как до, так и сразу после утверждения в должности, я потратил много времени, думая о том, как подойти к управлению Пентагоном, самой большой и сложной организацией на Земле, с примерно тремя миллионами гражданских и военных сотрудников. В отличие от многих, занимавших высокие руководящие посты в Вашингтоне, я имел фактический опыт руководства двумя огромными государственными аппаратами – ЦРУ и системой разведывательных служб, со штатом приблизительно в 100 000 сотрудников, и седьмым по размеру национальным университетом, со штатом приблизительно в 65 000 служащих, преподавателей, и студентов. Но Пентагон был чем-то совсем другим. Помимо поистине чудовищного бюрократического аппарата, мне предстояло иметь дело с проблемными отношениями между гражданским руководством департамента и многочисленными военными, а также с тем фактом, что мы были вовлечены в две крупные войны, ни одна из которых не была удачной.

Большое число людей стремилось мне помочь – иногда слишком большое. Казалось все до одного в Пентагоне хотели меня увидеть и передать мне справочные документы. Я сильно рисковал утонуть во всём этом, поэтому я был глубоко благодарен заместителю министра Гордону Инглэнду, председателю объединённого комитета начальников штабов Питу Пэйсу и Роберту Рангелю за то, что они оградили меня от этого, и за перенаправление людей и рабочих совещаний, в которых у меня не было необходимости в соответствующие структуры. Количество же тех, кто из-за пределов Пентагона, устанавливал со мной контакты, чтобы дать мне совет, не требуя ничего взамен, отражает тот факт, что многие инсайдеры Вашингтона считали, что Министерство испытывает настоящие проблемы, и что для блага страны мне необходимо быть успешным. Я пригласил на ужин Джона Хэмра, бывшего заместителя министра обороны во времена президента Клинтона, впоследствии возглавившего центр стратегических и международных исследований. Консультация Джона оказалась действительно полезной. Среди прочего он заметил, что принятие решений в Пентагоне выглядит «Как старая римская арена – гладиаторы проходят перед императором на бой, а вы решаете кто победитель. Нужен кто-то, кто будет следить за тем, чтобы происходящее на арене было справедливым, понятным и объективным».

Джон сделал ещё пару замечаний, серьёзно повлиявших на мой подход к работе. Он подчеркнул необходимость обзавестись специалистами как в требованиях сегодняшнего дня, так и завтрашнего. Я быстро обнаружил, что те, кто озабочен потенциальными средствами ведения войн будущего, находятся в численном меньшинстве, но что они имеют гораздо большее значение, чем те, кто отстаивает современные запросы. Я должен стать передовым сторонником готовности войск получать на войне всё самое необходимое. Джон также пояснил, как важно иметь независимых консультантов в области снабжения (набор, обучение и оснащение войск) и спроса (потребности командиров на поле боя). Командиры на местах должны ограничивать свои потребности в военнослужащих, он убеждён, что того количества войск, которое они хотели бы иметь, в наличии не имеется. В результате, я должен буду настаивать, чтобы полевые командиры докладывали мне, сколько войск и сколько оборудования, по их мнению, им необходимо, и позволить мне решать, как их раздобыть.

Я также обратился к старому другу Колину Пауэлу. Я знал Колина на протяжении 25 лет и тесно сотрудничал с ним во времена правления администраций Рейгана и Джорджа Буша-старшего. Как кадровый армейский офицер и бывший председатель Объединённого комитета начальников штабов, Колин не только хорошо знал Пентагон и сохранил много полезных контактов (и источников) в погонах. Одному из них я отправил по электронной почте специфический запрос: «Вы могли бы помочь мне здесь и сейчас, если бы убедили всех старших офицеров, с которыми Вы общаетесь, в том, что я не думаю, будто у меня есть ответы на все или многие трудноразрешимые вопросы. Я – внимательный слушатель и, прежде всего, ценю искренность. А также приветствую их опыт и их взгляды».

Конечно же, я получил уйму советов, которые, я думаю, не имели смысла, а также множество взвешенных комментариев по закрытым каналам о моих гражданских и военных чиновниках. Я слышал от многих людей, заинтересованных в заполнении должностных позиций, об ожидании, что в результате моей предполагаемой чистки гражданской команды Рамсфельда освободятся вакансии, а несколько человек советовало мне учредить собственную переходную команду для контроля за изменениями в составе персонала и политике, которые я несомненно буду проводить.

Вместо этого я использовал период междувластия, чтобы принять важное решение насчёт руководства министерством, которое окажется одним из лучших решений, сделанных мною: я решил войти в Пентагон в одиночку, не привлекая ни единого ассистента, даже секретаря. Я часто был свидетелем негативного воздействия на организацию и моральный дух ситуаций, когда новых хозяин появлялся со своей свитой. Они всегда носили клеймо недружественного поглощения и вызывали недовольство. И, конечно же, новые люди не имели понятия о новом месте работы. Так что чистка не состоялась. У меня не было времени на поиски новых людей во время войны, и мы не могли позволить себе роскошь обучения новичков. У нас также не было времени на утверждение новых политических назначенцев. Я оставил всех, включая достопамятного Роберта Рангеля как де-факто начальника штаба, и Генри Деллонье, доверенного помощника министра, плановика и универсального работника. Если у кого-то дело не шло или сложились плохие взаимоотношения, я мог внести исправления позже. Мне казалось, что самое важное в военное время – преемственность, а тактически я хотел донести свою уверенность, что сложившаяся команда состоит из способных и преданных делу профессионалов. Я не должен был разочароваться.

Мне было необходимо заполнить одну важную вакансию, заместителя министра обороны по разведке. Занимавший эту должность Стив Камбон уже ушёл. Ещё до своего утверждения в должности я попросил своего старого друга и коллегу, генерал-лейтенанта ВВС в отставке Джима Клэппера, взяться за эту работу. Когда я был директором ЦРУ, Джим работал директором разведывательного управления министерства обороны. Позднее он уволился с военной службы и стал директором Национального агентства геопространственной разведки (NGIA), организации с неуклюжим названием, ответственной за всю спутниковую фотографию США и фотоинтерпретацию. Из-за того, что Клэппер оказывал большое содействие директору Национальной разведки, реально контролируя всё разведывательное сообщество, включая оборонные агентства, он не поладил с Рамсфельдом, и чисто из практических соображений вынужден был покинуть работу в NGIA. Когда я попросил его вернуться обратно, он был вне руководства всего лишь несколько месяцев. В прессе и в Конгрессе было множество нареканий по поводу разведывательных операций Пентагона, и я был уверен, что привлечение человека с таким опытом и принципиальностью как у Джима, очень быстро поможет исправить ситуацию . Я также полностью доверял ему. Он неохотно согласился взяться за эту работу, но поставил одно условие: я должен был позвонить его жене, Сью, и объяснить ей, как это важно для него. Для меня это было делом первостепенной важности, и я это сделал, а Сью очень любезно отнеслась к тому, что я ещё раз разъединю их во имя государственной службы.

Как я уже сказал, нам с Бекки было очень тяжело оставлять Техасский университет. В последний день моей работы более десяти тысяч студентов, преподавателей и служащих собрались, чтобы сказать мне «до свидания». Президент студенческого совета говорил, я говорил, и все мы пели «Военный Гимн» «Аггов». Состоялось три церемонии вручения степеней, по окончании которых мои служебные обязанности официально завершились.

Мы вылетели в Вашингтон, округ Колумбия, в воскресенье, 17 декабря, чтобы я приступил к новым обязанностям.

На следующий день в час пятнадцать пополудни состоялась церемония моего приведения к присяге. Президент и вице-президент присутствовали на ней, как и вся моя семья. Я попросил привести меня к присяге Верховного судью Сандру Дэй о’Коннор отчасти потому, что она уже делала это 15 лет назад, когда меня приводили к присяге в качестве директора Центрального разведывательного управления. На этот раз она не смогла этого сделать из-за напряжённого плана поездок, и поэтому я попросил привести меня к присяге вице-президента Чейни. Я рассматривал это как небольшой жест дружбы и уважения к нему. Бекки сохранила Библию, которую мне подарили родители на шестнадцатилетие.

Через пятьдесят один день после моего первого разговора со Стивом Хэдли я стал министром обороны, которому было поручено сражаться на двух войнах и руководить лучшей в мировой истории армией. В своей вступительной речи я сказал, что вскоре надеюсь совершить путешествие в Ирак, чтобы встретиться с нашими командирами и посоветоваться с ними – «откровенно и без прикрас» – о том, как действовать в предстоящие недели и месяцы. Я также отметил, что прогресс в Афганистане находится под угрозой, и что мы намерены сдержать свои обязательства там. Возвращаясь к мысли, которую я высказал на слушаньях по утверждению в должности, я сказал:

«То, как мы противостояли этим и другим вызовам в этом регионе в течение последних двух лет определит, продолжат ли Ирак, Афганистан и другие страны, находящиеся на перепутье постепенное поступательное движение вперёд по пути к стабильным правительствам, являющимися союзниками в глобальной войне с терроризмом, или возобладают силы экстремизма и хаоса. Все мы хотим найти способ вернуть домой сыновей и дочерей Америки. Но как нам ясно дал понять президент, мы просто не можем позволить себе потерпеть неудачу на Ближнем Востоке. Поражение в Ираке на этом этапе, станет бедствием, которое будет преследовать нашу нацию, ослабит наш авторитет и поставит под угрозу Америку на десятилетия вперёд».

Через несколько часов последовало весёлое дополнение. В своём выступлении на принятии присяги я сказал, что моя 93-хлетняя мать присутствовала на церемонии. Комик Конан О’Брайан подловил меня на этом в вечернем шоу. Он пошутил, будто моя мать пришла ко мне после церемонии, поздравила, а затем сказала: «А теперь иди и надери Кайзеру задницу».

Глава II. Ирак, Ирак и ещё раз Ирак

Моим основным приоритетом, как министра, было развернуть ситуацию вокруг Ирака. Политические комментаторы до и после моего утверждения на посту фактически анонимно заявляли, что моё пребывание в ранге министра будет оцениваться почти совершенно по происходящему там, весьма пугающая перспектива в условиях роста насилия и ухудшения ситуации с безопасностью, плохо работающей иракской политикой и явным провалом американской военной стратегии к середине декабря 2006 года.

США ежедневно были заняты в двух войнах все те четыре с половиной года, что я был министром обороны. Я принимал участие в разработке нашей стратегии и в Пентагоне, и в Белом Доме, а затем нёс основную ответственность за их исполнение: за отбор и продвижение – а если необходимо, то и увольнение – полевых командиров и других военных руководителей, за получение командирами и войсками необходимого для успеха снаряжения, за заботу о наших военных и их семьях, и за устойчивую, обоснованную политическую поддержку в Конгрессе, что обеспечило бы период успеха. Мне надо было вести переговоры на минном поле политики, политиков и ведения боевых действий – и на полях сражений, и в Вашингтоне. Поля сражений были в Ираке и в Афганистане; политические поля сражений были в Вашингтоне, Багдаде и Кабуле. Я был после президента следующим, кто нёс основную ответственность за всё это.

На поле битвы в Ираке я пришёл не посторонним.

Война в Заливе

Я был одним из небольшой группы высших официальных лиц 41 администрации Буша, глубоко вовлечённых в планирование Войны в Заливе в 1991 году. При её завершении я полагал, что мы сделали стратегическую ошибку, не вынудив Саддама лично сдаться нашим генералам (а не считать это само собой разумеющимся), не заставив его нести личную ответственность и испытать личное унижение и, возможно даже, не арестовав его на месте капитуляции. Буш 15 февраля 1991 года, как он написал в своих мемуарах, на пресс-конференции сымпровизировал, что одним из способов закончить кровопролитие в Ираке было «чтобы иракский народ и военные положили конец Саддаму». Вся команда Буша была убеждена, что размер поражения подтолкнёт иракских военных к тому, чтобы свергнуть Саддама.

К нашему смятению почти сразу же после окончания военных действий и шииты на юге, и курды на севере внезапно восстали против Саддама. Они интерпретировали слова президента – направленные в адрес иракских военных – как поощрение народного восстания. Нам стоило быть более точными, когда мы говорили, за что мы – хотя я не думаю, что это могло бы предотвратить восстания. Нас повсеместно раскритиковали за то, что мы позволили режиму продолжать использовать вертолёты для подавления этих восстаний (иракцы говорили, что они были нужны потому, что мы разрушили большую часть автомобильных мостов), хотя именно иракские наземные силы и их бронетанковая техника жестоко подавили восстания. А Саддам воспользовался тем временем, которое дали эти восстания и их подавление, чтобы убить сотни своих генералов, которые могли бы сделать то же самое с ним. Ни курды, ни шииты – особенно последние – не простят нас за то, что мы не пришли к ним на помощь после того, как – по их мнению – поощрили их взяться за оружие.

Критике было подвергнуто и то, что Буш 41 не направил наших военных в Багдад для силовой смены режима. Наше мнение было таково – подобные действия не были санкционированы резолюцией Совета Безопасности ООН, на основе которой мы создали широкую коалицию, в которую вошли и арабские силы. Таким образом, коалиция развалилась бы, если бы мы пошли на Багдад. Если такое не произошло бы в краткие сроки, но, нарушив тогда своё слово, мы бы пережили ужасные времена при попытке собрать ещё одну подобную коалицию для работы по международным проблемам. Более того, я много раз подчёркивал, что Саддам не собирался просто сидеть у себя под навесом и ждать, пока силы США явятся и арестуют его. Он бы спустился на землю, и нам бы пришлось оккупировать значительную часть Ирака, чтобы найти его и/или ликвидировать упорное и жестокое движение сопротивления, которое он практически наверняка бы собрал, причём у него было бы преимущество своей территории.

Итак, война закончилась в феврале 1991 года, и Саддам пользовался автономией на севере. А что же происходило с (меньшинством) населения суннитов-мусульман в центре, подвергавших репрессиям и курдов, и шиитов… и столь долго? В конце концов, задача восстановления Ирака, обеспечения продовольствием и службами и восстановление экономики после дюжины лет лишений и десятилетий социалистического возрождения Баас была не столь уж малой проблемой – хотя, я полагаю, это более лёгкая задача, чем наши политические желания в той стране.

По этим причинам, я полагаю, США стоило согласиться начать замену наших сил крупными многонациональными силами поддержания мира – возможно, НАТО – как только позволит ситуация с безопасностью… Мы сделаем большую ошибку, если будем держать сотню тысяч или около того американских солдат в Ираке более нескольких месяцев.

Даже если ситуация с безопасностью продолжит ухудшаться, иракцы – с большой нашей и другой помощью – провели бы то, что широко признано двумя умеренно честными выборами в 2005 году, одни – 30 января и вторые 16 декабря; обе кампании с весьма хорошей явкой, с учётом обстоятельств. Однако образование коалиционного правительства нескольких шиитских партий, курдов и политически приемлемых суннитов после декабрьских выборов было большой проблемой. Пока шли переговоры 22 февраля 2006 года взрыв исторической шиитской мечети, гробницы Ашкария в Золотой Мечети Самарры воспламенил религиозное насилие, которое распространилось по всей стране. К октябрю каждый месяц погибало более трёх тысяч иракских мирных жителей. Нападения на военных США выросли в среднем с 70 в день в январе 2006 года до 180 в день в октябре.

По мере того, как ситуация с безопасностью в Ираке в течение 2006 года ухудшалась, с политической ситуацией в Вашингтоне происходило то же самое. Рейтинг одобрения действий президента падал, опросы общественного мнения о войне становились всё более негативными, а Конгресс, который десятилетиями расхваливал сам себя за двухпартийность в вопросах национальной безопасности, в отношении войны всё более внутренне разделялся по партийной принадлежности – большая часть демократов против, большая часть республиканцев – за (но всё более неохотно).

Растущий раскол дома и ухудшение ситуации в Ираке побудили конгрессмена Фрэнка Вулфа, давнего республиканца и представителя Северной Вирджинии в начале 2006 года предложить создание вне-правительственной двухпартийной группы из известных республиканцев и демократов, и рассмотреть, можно ли разработать новую стратегию США в Ираке, которая могла бы получить поддержку президента и обеих партий в Конгрессе. Он предложил, чтобы она финансировалась – на сумму чуть более миллиона долларов – через привилегированный Институт Мира Конгресса. В конечном итоге усилия были бы поддержаны Центром Стратегических и Международных Исследований, Центром Изучения президентства и Конгресса и Институтом Джеймса А. Бейкера III Общественной Политики Университета Райс. Бывший госсекретарь Джим Бейкер и бывший конгрессмен от Индианы Ли Хэмилтон согласились со-председательствовать в ныне известной Иракской Исследовательской Группе.

Бейкер позвонил мне в феврале, чтобы попросить стать одним из пяти республиканцев в этой группе. Хотя у нас и были некоторые разногласия во время президентства Буша 41 (когда я был помощником советника по национальной безопасности), я очень уважал его и считал крайне эффективным госсекретарём. Я написал Джиму, что всегда рад тому, что он на нашей стороне в переговорах. Мой первый вопрос, адресованный ему, был таков – поддерживает ли президент эту инициативу, ведь если нет, то всё станет потерей времени. Джим сказал, что когда к нему обратились с предложением со-председательствовать, то он сразу же позвонил Бушу 43 с тем же вопросом. Он не хотел тратить усилия на то, что президент или другие считали подрывом администрации. Он уверил меня, что Буш 43 был за. Позже я решил, что президент не столько поддерживал, сколько уступал, возможно, в надежде, что мы сможет представить полезные предложения или обеспечить некоторую политическую поддержку внутри страны.

Поскольку рекомендации иракской исследовательской группы, представленные на слушаниях в день моего утверждения на посту, сыграли решающую роль в дебатах по Ираку в 2007-8 годах, то важно представлять, как именно работала группа, и насколько меня изумил удар окончательных рекомендаций группы.

Другими республиканцами, принимавшими участие, были вышедшая на пенсию член Верховного Суда Сандра Дей О’Коннор, бывший генеральный прокурор Эд Миз и бывший сенатор от Вайоминга Алан Симпсон. Демократов возглавлял Хэмилтон, а в группу входили бывший директор службы управления и бюджета и глава администрации Белого Дома Леон Панетта, бывший сенатор от Виржинии Чак Робб, юрист из Вашингтона Вернон Джордан и бывший секретарь по обороне Уильям Перри. Хэмилтон был председателем и сенатском Комитете по разведке, и у иностранных команд с прямыми связями с группами, нападавшими и на силы коалиции, и на суннитов. Они указывали на вовлечение Ирана в дела Ираке и говорили, что когда растёт напряжённость между Вашингтоном и Тегераном из-за ядерного вопроса, Тегеран активнее поддерживает экстремистов в Ираке. Лидеры шиитов, с которыми мы встречались, в том числе и религиозные руководители, говорили нам, что Саудовская Аравия, Сирия и Иран – все вмешивались в дела Ирака. Ни шииты, ни сунниты не были конкретны в своих жалобах, они избегали упоминать о деструктивном вкладе собственных экстремистских групп. (После того, как мы встретились с лидером шиитской коалиции Абд Аль-Азиз Аль –Хакимом, я сказал Бейкеру, что вибрации в комнате заставили меня почувствовать, что он с той же скоростью поставит нас к стенке, как и говорит с нами.)

Доктор Салех аль-Мутлаг, курд из иракского Фронта за Национальный Диалог, оказал нам наиболее содержательную и реальную помощь. Он сказал, что Ирак был глубоко травмированным обществом, и что ожидания там перемен были «крайне не реалистичны». Иран хотел слабости Ирака и трясины для США – сказал он – с 140 000 войск в качестве «заложников». Шииты должны были понять, что они не могут контролировать все уровни власти, а сунниты должны были осознать, что к власти они не вернутся. Он выразил озабоченность тем, что шииты пытались отодвинуть суннитов. «Эта политика лежит в центре всех наших проблем, все проблемы проистекают именно оттуда».

Наш визит был крайне важен потому, что необходимо видеть и слышать о некоторых вещах лично, чтобы полностью понять. В этом отношении никакое количество брифингов в Вашингтоне не может заменить сидение в одной комнате с иракцами или с кем-то из наших людей там. К нам относились с большим уважением и были достаточно открыты практически все, с кем мы встречались, в том числе и президент Джалал Талабани, который устроил шикарный обед для нас, накрыв роскошный стол с огромным количеством крайне дорогостоящих блюд.

Но в целом визит был разочаровывающим. Я вернулся, считая, что можно добавить ещё один крупный просчёт к числу тонкостей против решения о войне: мы просто не имели представления, насколько разрушен был Ирак перед войной – экономически, социально, культурно, политически, его инфраструктура, система образования, – можете сами продолжить. Десятилетия правления Саддама, которому было наплевать на иракский народ, восьмилетняя война с Ираном, разрушения, нанесённые нами во время Войны в Заливе, двенадцать лет жёстких санкций – всё это означало, что у нас фактически не было фундамента, на котором можно было выстраивать попытку запустить экономику, и ещё труднее было создать демократическое иракское правительство, откликающееся на нужды своего народа. И мы собирались настаивать, чтобы наши партнёры – первое демократически – избранное правительство за четырёх-тысячелетнюю историю Ирака – за год решило столь большие и фундаментальные политические проблемы, стоящие перед страной? Это было фантазией.

Группа исследования провела ещё более информативные встречи в середине сентября и затем собралась 13 ноября, чтобы начать формулировать свои рекомендации. Я был выведен из группы 8 ноября, когда было объявлено о моем новом назначении. Моё место занял бывший госсекретарь Ларри Иглбергер.

Ещё будучи в Багдаде Билл Перри написал черновик на три с половиной страницы предварительного плана действий, которые по его мнению, США должны предпринять для улучшения ситуации в Ираке. Он начал свою пояснительную записку с драматического утверждения: «Последствия неудачи в Ираке будут катастрофическими – намного более весомыми, чем неудача во Вьетнаме». Он обращал внимание на различные политические и экономические шаги, которые по его мнению, надо предпринять, но главным образом сфокусировал внимание на ситуации с безопасностью и перспективы операции «Вместе Вперёд», объединённых усилий иракской армии, военных США и иракской полиции по восстановлению безопасности в Багдаде. Билл писал:

Для иракского правительства будет крайне важно обеспечить значительное количество иракских вооружённых сил в поддержку полиции при удержании очищенных (безопасных) зон от повторного заражения. Ещё более важно, что больший контингент американских войск, привлечённых к этой программе, дал бы нам более высокие шансы на успех в этой решающей попытке… Мы понимаем сложности, которые повлечёт такое участие, но мы и осознаём, насколько жизненно важны такие усилия для всего, что мы делаем в Ираке.

Билл прояснил, что он призвал к «краткосрочному усилению войск», возможно, к использованию сил, находившихся в резерве в Кувейте и Германии.

Вскоре после возвращения из Багдада Чак Робб (которому пришлось пропустить встречу в середине сентября) выступил с собственным мемо. Охарактеризовав мемо Перри, как «превосходный исходный пункт», он сказал так:

Я полагаю, что Битва за Багдад была решающим элементом какого бы то ни было воздействия на Ирак, но была и уверенность, что присутствие в качестве мишеней ухудшит ситуацию с безопасностью, и что чем больше делают США, тем меньше будут делать иракцы. Военачальники должны были быть сменены.

А в это время в Вашингтоне к концу лета, несмотря на риторику об успехах внутри администрации, готовились, по крайней мере, три основных доклада об иракской стратегии. Первый был сделан Стивом Хэдли и сотрудниками NSC (Совета Национальной Безопасности), два других – Госдепартаментом, консультантом Госсекретаря Райс Филипом Зеликовым, и Пентагоном, под руководством председателя Комитета Начальников штабов Пита Пейса.

После утверждения, ещё не принеся присяги, я впервые высказал свои мысли на частном завтраке 12 декабря с президентом и Хэдли в маленькой гостиной по соседству с Овальным кабинетом. Я сказал, что президенту необходимо направить послание Малики о том, что мы подходим к решительному моменту, водоразделу для обоих государственных руководителей: «Пора. Какую страну вы хотите иметь? И хотите ли вообще иметь государство? Альтернативой станет хаос». Я сказал, что нам нужны силы для решения проблемы в Багдаде: мог ли Малики их предоставить и, если не может, то кто может? Я сказал, что наши люди в Багдаде были слишком забияками; они говорили, что было «некоторое снижение религиозного насилия», но оно было подобно приливу – поднималось и снижалось и снова поднималось. Что последует экономически и политически? Я так и спросил. Я сказал, что надо заставить Сирию и Иран понять, что за помощь нашим врагам в Ираке придётся заплатить. Я предложил, чтобы в игру вошли и саудовцы: они же заявили, что встревожены, а никаких действий не предприняли. И, наконец, я спросил, что случится, если подъем потерпит неудачу. «Что во второй главе?»

Мы обсуждали, когда Буш мог бы выступить с речью, если он решит изменить стратегию и приказать начать наращивание сил. Он решил подождать до тех пор, пока я не принесу присягу, и смогу отправится в Ирак как министр и вернуться со своими рекомендациями. Я предупредил, чтобы он не позволял событиям сдвинуть дату речи. Если он не готов, то стоит отложить. «Лучше тактическая задержка, чем стратегическая ошибка», – сказал я.

13 декабря президент пришёл в Пентагон на встречу с Комитетом начальников штабов в их конференц-зал, издавна прозванный «Танком». Вице-президент, Дон Рамсфельд, и я тоже были там. Я говорил на встрече мало, поскольку Рамсфельд всё ещё был министром и говорил от имени Министерства Обороны. Но сама встреча предоставила мне отличный шанс почувствовать притяжение среди основных игроков и то, как президент проводит встречи. Сессия также предоставила мне возможность наблюдать руководителей и их взаимодействие с Бушем и Чейни. Буш поднял вопрос об отправке большего количества войск в Ирак. Все руководители дали волю чувствам , не только расспрашивая о важности дополнительных сил, но выражая озабоченность влиянием на войска, если будет задан вопрос об отправке ещё тысяч солдат. Они тревожились о «дроблении сил» повторными передислокациями и о влиянии на семьи военных. Они показали, что длительность отправки в Ирак надо будет увеличить, чтобы поддерживать там большие силы.

На встрече я был поражён тем, что главы казались оторванными от тех войн, что мы вели, их нацеленностью на будущие обстоятельства и акцентом на силу. Ни один не пробормотал ни единого замечания о необходимости нашей победы в Ираке. Это было моё первое мимолётное знакомство с одной из крупнейших проблем, с которыми мне придётся столкнуться в бытность министром – заставить тех, чьи кабинеты были в Пентагоне, отдать приоритет зарубежным полям сражений. Буш с уважением их слушал, но в конце просто сказал: «Самый верный способ раздробить силы – это проиграть в Ираке». Мне пришлось иметь дело со всеми серьёзными вопросами, которые руководители поднимали в тот день, но я полностью согласился с президентом.

Я не могу не привести е-мейл от «эгги», служившего в Ираке, который видел годом или около того ранее в Техасском университете. Он написал, что, конечно, он и его товарищи хотят вернуться домой – но не ранее, чем миссия будет закончена, и они смогут быть уверены, что жертвы их друзей не напрасны. Я подумал, что молодой офицер тоже согласился бы с президентом.

Хэдли и я позже вели долгие телефонные разговоры с президентом 16 декабря при подготовке моей поездки в Ирак. Он сказал, чтобы я докладывал президенту во время поездки 23 декабря, а затем команда по национальной безопасности соберётся на ранчо в Кроуфорде 28 декабря, чтобы принять решение о дальнейшем. Он просмотрел предполагаемую программу встречи в Кроуфорде. Там всё было о наращивании сил и о стратегии по Багдаду. Есть ли у Кейси ресурсы для обеспечения достаточной защиты иракцев в Багдаде, понимает ли он, что наращивание было «передышкой, чтобы выиграть время и пространство для того, чтобы иракское правительство встало на ноги»? Могли ли мы наращивать силы и в провинции Анбар – где суннитские шейхи начали противостоять аль-Каиде и повстанцам из-за их беспричинной недоброжелательности – и в Багдаде, или сумеем справиться в Анбар силами специального назначения и суннитскими племенами, желавшими действовать вместе с нами? Как бы мы определили более широкую стратегию перехода – безопасность, подготовка или и то, и другое? Если мы внедрим наши силы в иракские подразделения, уменьшит ли это количество войск США в сражениях?

В день, когда я должен был приносить присягу, 19 декабря, я говорил с Дэвидом Петреусом. Я хотел ухватить мысли ведущего армейского эксперта по подавлению восстаний. И ещё я хотел получше познакомиться с ведущим кандидатом на замену Джорджа Кейси. Я спросил, к чему мне стоит присмотреться в Ираке, какие вопросы следует задать. По сути, он сказал, что вопрос был в том, является ли нашим приоритетом безопасность для иракского народа или эволюции иракских сил безопасности. Вероятно, мы не могли сделать первого до тех пор, пока не улучшили второе.

Через несколько часов я отправился в первую поездку в Ирак в качестве министра. Меня сопровождали Пит Пейс и Эрик Едельман, заместитель министра по военно-политическим вопросам. Отправиться в Ирак в качестве министра обороны было совсем иным, чем просто членом исследовательской группы. В целях безопасности я летел военно-транспортным самолётом, но внутри у него был своего рода большой серебряный трейлер Аэрострим – капсула с прозвищем «серебряная пуля» – для меня и остальных. У меня была небольшая кабинка со столом и диваном, который раскладывался в кровать. Ванная была такой маленькой, что пользоваться ею, закрыв дверь, было невозможно. Там ещё была секция посередине со столом и стулом для сотрудника и маленьким холодильником и ещё одна секция, где могли сесть ещё пара человек. Это были очень тесные квартирки для двадцати четырёх часового полёта, но лучше, чем места в грузовом отсеке, да и намного тише. Но поскольку окон в самолёте не было, то во многом это было, словно оказаться посылкой «Федекс» в полу-кругосветном путешествии.

По прибытии в Багдад меня встретили генерал Абизайд и Кейси, мы отправились вертолётом в «Кэмп Виктории» – огромный комплекс, в который входит дворце Аль Фо, наша военная штаб-квартира и Объединённое Бюро Посетителей. Домиком Бюро для гостей был ещё один из дворцов Саддама, витиевато украшенный в стиле, я бы сказал, «раннего диктатора», с огромной мебелью и массой золотых листов. Моя спальня была размером чуть не с баскетбольную площадку и отличалась огромной люстрой. Ванная была украшена орнаментом по всей длине и с трубами по короткой стороне. Я останавливался в Бюро много раз, и после того, как за менеджмент взялись Национальная Стража, условия жизни улучшились. Но всё же относительная роскошь меня тревожила, ведь я знал, в каких условиях продолжали находится наши войска. У моих сотрудников и меня самого не было причин для жалоб – никогда.

Я провел большую часть из двух с половиной дней в Ираке вместе с командирами. Именно во время этой поездки я впервые встретился с несколькими боевыми генералами армии, которых узнал и стал уважать и в будущем продвигать – в их числе генерал-лейтенант Рей Одиерно, Стэн МакКристал и Марти Демпси.

Я проводил длительные встречи и обеды со старшими чиновниками иракского правительства. Эти разговоры были намного более продуктивны, чем во время поездки в качестве члена группы исследования, что неудивительно, если учесть, насколько я стал значим для их будущего.

Во время этой поездки я взял за правило, которому следовал все последующие визиты в Ирак и Афганистан, да и в любое военное поселение или подразделение, которое посещал в качестве министра – я кушал с военными, обычно с дюжиной или около того молодых офицеров (лейтенантов и капитанов), молодыми военнослужащими срочной службы или унтер-офицерами среднего звена. Они были удивительно искренни со мной – частично потому, что я не позволял никому из их командиров входить в комнату – и я всегда много от них узнавал.

Пока я готовился к полёту из Багдада в Мосул, я дал свою первую пресс-конференцию в Ираке на свежем воздухе перед Бюро. Вероятно, то, что я сказал, на репортёров произвело меньшее впечатление, чем шум сражения на заднем плане.

Во время полёта обратно в Вашингтон я готовился к встрече с президентом следующим утром в Кэмп-Дэвиде. Я сказал ему, что пообещал Сенату в поездке прислушиваться к словам старших командиров, и я так и делал. Их основной идеей оставалась передача ответственности за безопасность иракцам. Я сказал, что считал – в Ираке у нас был «переломный момент», что возникающий иракский план, выработанный Кейси, выглядел точкой поворота с точки зрения иракцев, желавших захватить лидерство в вопросе безопасности при мощной поддержке США. Из длительных обсуждений с командирами, сказал я, мне стало ясно, что существовало соглашение по широкому кругу вопросов от Абизайда и до «тщательно прицельного, умеренного увеличения» присутствия вплоть до двух бригад для поддержки операции в Багдаде, пропорционально соразмерному увеличению гражданской и экономической помощи США. Пошаговое увеличение стало бы разработкой для продления операций «удержания» достаточное время, чтобы иракцы получили ещё девять полноценных бригад в Багдаде и начали брать на себя контроль ситуации на местах.

В отношении провинции Анбар, где выступили шейхи, я сообщил, что наши командиры полагают, что добились значимого прогресса. Абизайд сказал мне, что командир морской пехоты генерал-майор Рик Зилмер там «выбивал из аль-Каиды пыль». И Одиерно, и Зилмер считали, что ещё два батальона морской пехоты в Анбаре позволят им закрепить успех. Однако, как я уже сказал, Кейси не был убеждён в необходимости увеличения количества войск в Анбаре, а сама провинция не имела значения для Малики. Мнение Кейси состояло в том, что продолжительный успех требовал присутствия больших иракских сил безопасности и иракского правительства. Он заявил, что будет продолжать работать над этим вопросом с Одиерно.

Основной проблемой был Малики, сказал я президенту. В частных беседах он был «крайне обеспокоен» любым расширением. Он предупредил меня, что приток войск США выглядит противоположностью ожиданиям иракцев в смысле сокращения количества войск и может сделать силы коалиции ещё большей мишенью для террористов. И Кейси, и Одиерно считали, что могут заставить Малики согласиться, возможно, на одну дополнительную бригаду к 15 января для поддержки операций по безопасности в Багдаде, а вторая бригада перебазировалась бы в Кувейт к 15 февраля для восстановления резервных сил США. Я предложил президенту, чтобы ключевой пункт работы с сопротивлением Малики был обращён к его сильному желанию видеть иракцев во главе процесса с необходимым условием, что они не потерпят неудачу. Наши командиры были озабочены тем, что иракцы, желая быть во главе, могли оказаться неспособны успешно выполнять операции. Одиерно, явно более пессимистично настроенный, чем Кейси, в отношении потенциальных действий иракцев, предостерегал меня относительно плана Кейси – «нет никаких гарантий успеха» – и что крайне необходимо было продолжать операции по зачистке с длительным и эффективным периодом «сохранения» в пару с немедленным вливанием экономической помощи с созданием рабочих мест.

Я снова повторил, что Кейси и Абизайд не желали более чем этих приблизительно 10 000 человек дополнительных войск. Придерживаясь их линии, я сказал, что будет сложно обеспечить более агрессивный подход из-за напряжения и ограничений на присутствие сил – и без влияния на иракское правительство, явно не желающее видеть крупное усиление присутствия сил США в Ираке; сделать подобное стало бы подрывом много, из выполненного за прошедшие два года.

Полагаю, что старшие советники президента всегда обязаны предлагать ему максимально возможное количество вариантов и должны рассматривать всё, что можно сделать в случае неудачи плана. Итак, я сказал президенту Бушу, что «благоразумие обязывает нас представить некоторые размышления по плану Б, на случай, если усилия в Багдаде не принесут особого успеха». Я попросил Пита Пейса поработать вместе с Кейси над подобным планом, который мог бы включать существующие для различных целей силы США в Ираке, в том числе перенаправление некоторых из сил специального назначения МакКристала на руководителей групп смертников в Багдаде. Переброска сил США, уже находившихся в Ираке, если окажется оправдана, стала бы небольшой опорой США и легче была бы принята правительством Малики.

Я заключил: «В итоге, Пит Пейс, Джон Абизай, Джордж Кейси и я полагаем, что у нас, вероятно, достаточно американских войск и у иракцев есть возможность избежать катастрофы. В худшем случае мы так и будем двигаться со слабым прогрессом. Если таковы будут результаты, то нам стоит подумать о более решительных операциях – ради предотвращения нашего долгосрочного провала в Ираке».

Оглядываясь назад, я уверен, что президент был глубоко разочарован моим докладом – хотя он этого никогда не произносил. Я в основном вторил тому, что Кейси и Абузайд говорили ему многие месяцы, хотя они недовольно соглашались принять умеренное увеличение сил США. Президент явно был нацелен на существенное увеличение американских войск. Хотя я и предложил обсудить идею большего наращивания сил в Багдаде в сентябре и упомянул об этом Бушу в собеседовании, когда разговаривал с президентом в субботу, но не стал упоминать о своей рекомендации наращивания от 25 000 до 40 000 войск Бейкеру и Хэмилтону. Я работал на посту менее недели и был не готов бросить вызов этим полевым командирам или другим старшим генералам. Но вскоре всё изменилось.

Мне надо было усвоить одно, и быстро: что среди старших офицеров на военной службе существовала определённая связь – их отношения часто уходили корнями на десятилетия или ещё в дни учёбы в Вест Пойнте или Аннаполисе – и она влияла на их суждения, предложения и идеи. Мне также было необходимо быстро понять, как читать между строк, слушая военных командиров и их подчинённых, в частности определять кодовые слова или «сообщения», которые позволили бы мне понимать, не демонстрируют ли мне эти люди признаки согласия, когда на самом деле они совершенно не согласны. Я почувствовал тень несогласия между Кейси и Одиерно в Багдаде, но как я уже говорил, позже стало ясно, что Рей совершенно не согласен со своим начальником относительно способа действий, особенно наращивания. Я пришёл к тому, что во многом полагался на эти мнения изнутри относительно председателя Объединённого командования – сначала Пита Пейса, а затем адмирала Майка Муллена, – а также и моих старших военных советников.

Моё мнение о том, как нам изменить ситуацию в Ираке к лучшему быстро эволюционировало. Я знал наверняка, что бы там люди не думали о решении начать войну в Ираке, на тот момент мы не могли потерпеть неудачу. Поражение американских военных и иракских недовольных в ужасной гражданской войне, которая с большой вероятностью охватила бы другие страны региона, стало бы бедствием, дестабилизировало бы регион и резко придало бы сил и веса Ирану. За последовавшие многие месяцы яростной критики наращивания войск Бушем я никогда не слышал, чтобы критики исследовали бы риск тех самых последствий, к которому их предпочитаемый подход стремительного вывода наших войск привёл бы на деле.

Я рекомендовал президенту, чтобы генерал-лейтенант Дэвид Петрэус сменил Джорджа Кейси, который был в Ираке в течение тридцати месяцев и чью стратегию Буш больше не поддерживал. Все, кого я опрашивал, включая Кейси, думали, что Петрэус был нужным человеком. Двумя неделями ранее я получил звонок с одобрением его кандидатуры из маловероятного источника, моего предшественника на посту президента Техасского университета Рея Боуэна. Рей встретил его во время посещения Мосула в августе 2003 и заметил, что Петрэус понял, как завоевать доверие иракского народа, и что он показал «превосходное понимание» Ирака, его людей и проблем с американским присутствием. Президент также слышал хорошее о Петрэусе – что он ясно дал понять во время моего собеседования в начале ноября – и таким образом, он немедленно согласился.

Мы обсуждали и кому быть следующим начальником штаба армии. Генерала Пита Шумакера вернули из отставки, чтобы он взялся за работу, и он был всегда готов снова уйти в отставку. Президент сказал, что не хочет, чтобы после всей своей службы государству Кейси ушёл с тёмным шлейфом из-за ситуации в Ираке. Мы согласились попросить Джорджа стать начальником штаба.

Некоторые сенаторы на будущем утверждении, в первую очередь – Джон МакКейн, не были бы великодушны к Кейси так, как президент. В самом деле, в первой моей поездке в Ирак в качестве министра, я получил известие, что МакКейн срочно хочет поговорить со мной. Телефонная связь была установлена во время обеда, на который меня пригласил Кейси. Я взял трубку в его спальне в Багдаде и, сюрреалистичным образом, слушал, как МакКейн говорит мне, насколько сильно он против того, чтобы назначить Кейси начальником штаба армии.

Встреча группы национальной безопасности с президентом на ранчо под Кроуфордом 28 декабря обострила почти все проблемы. США могли выделить до пяти дополнительных бригад боевых подразделений или почти 21 500 человек, половину к середине февраля, а остальных – приблизительно по 3 500 ежемесячно. Если Абизайд и Кейси говорили об отправке двух бригад, а остальные пришли бы позже в случае необходимости, то Петреус и Одиерно желали набрать и оправить все пять бригад. Я согласился с рекомендациями новых командиров (изменив более раннюю поддержку подхода Кейси), меня убедил аргумент, что в случае отправки двух бригад с последующим добавлением остальных всё будет выглядеть так, словно стратегия терпела неудачу, и потому надо было отправлять подкрепление. Лучше делать всё сразу. В этом случае, как и позже, когда я слушал рекомендации боевых командиров и прислушивался к стоявшим за ними основаниям, я был готов сделать всё, чтобы обеспечить необходимое им.

Отсутствие мною понимая истинного количества войск, требуемых для наращивания пяти бригад, привело к недооценке всего масштаба наращивания при обсуждении с президентом этого вопроса. Те 21500 человек представляли собой лишь боевые бригады, но не так называемые вспомогательные службы – персонал обслуживания вертолётов, медицинских эвакуаторов, логистиков, разведки и прочих – что добавило бы ещё 8 500 человек, то есть всё наращивание составило бы почти 30 000. (Я никогда больше не забуду об этих вспомогательных службах). Когда мне впервые сказали о таком количестве, я заявил: «Это поставит нас в положение идиотов. Как могли профессиональные военные этого не понимать?» Я направил раздражённую записку заместителю секретаря Энгланду и Питу Пейсу, спрашивая задним числом, уверены ли мы теперь в оценке требуемой мощности поддержки: «Объяснить недавние дополнительные силы ОИС (Операция Иракская Свобода) и соответственное финансирование будет достаточно сложно. Мы просто не в силах вынести очередной сюрприз в ближайшие недели… Я не хочу получить ещё один удар с очередным требованием всего через три недели». Я взял курс на столкновение, солидаризовавшись со старшими офицерами.

В Кроуфорде мы договорились, что иракцы будут руководить при подавлении религиозного насилия, но мы будем настаивать на том, чтобы правительство позволило иракской армии проводить операции без религиозного подтекста – например, политики (подразумевая Малики) не должны пытаться обеспечивать освобождение политически «защищённых личностей». Мы поддержим иракские силы даже при продолжающихся агрессивных операциях против аль-Каиды в Ираке, шиитских групп смертников из Джейш аль Махди и повстанцев-суннитов. Упор был сделан на то, что большая часть наших жертв была результатом не религиозной жестокости, а больше самодельных взрывных устройств, устанавливаемых этими группами. Мы также обсудили увеличение размера армии и морской пехоты, но ко времени, когда мы покидали Кроуфорд, никаких решений принято не было.

2 января 2007 года я дозвонился до Петреуса, он был в машине на автостраде Лос-Анжелеса. Чтобы принять мой звонок, он съехал на парковку, и я спросил, примет ли он пост командующего в Ираке. Он, не колеблясь, сказал «да». Подобно мне, думаю, он понятия не имел, насколько трудна окажется дорога впереди – и в Ираке, и в Вашингтоне.

3 января я встречался с президентом, чтобы обсудить два ключевых личных вопроса. Я хотел, чтобы он знал – вероятней всего Кейси столкнётся с массой критики в процессе утверждения, хотя, по-моему, сработало бы, если бы его мощно отстаивали. Я также поднял вопрос о том, кто станет преемником уходящего на пенсию Абизайда. Я сказал, что Центральному командованию нужен свежий взгляд и предложил три имени – генерала Джима Кина, заместителя начальника штаба армии в отставке (основной поборник наращивания), генерала морской пехоты Джима Джонса, только что ушедшего в отставку с поста командующего Европейского Командования и высшего командующего союзников в Европе, и адмирала Уильяма «Фокса» Фэллона, командующего Тихоокеанского командования. Я сказал, что Пейс и другие говорили мне, что, вероятно, Фэллон – лучший стратег в войсках. Я отметил, что при работе с многочисленными проблемами Центкома – Иран, Африканский Рог и другие – огромную роль должен сыграть ВМФ. Я также указал, что командующий Центкомом станет начальником Петреуса, и я думаю, для этой работы нам необходим сильный и подготовленный четырёхзвёздный офицер. Центком станет третьим постом Фэллона в качестве четырёхзвёздного генерала. И ещё, Фэллон станет первым адмиралом-командующим, что мне нравится, поскольку я считаю, что ни одно командование не должно «принадлежать» тому или иному виду службы. Президент принял мои рекомендации, в число которых входила пара Фэллон и генерал-лейтенант Марти Демпси, только что вернувшийся из Ирака, в качестве заместителя командующего. Он ещё желал ускорить объявление о переменах в руководстве и в Багдаде, и в Центральном Командовании, перенеся на 5 января, чтобы он мог направить сигнал, что вся команда, работающая с Ираком – была сменена (в том числе и посол).

На встрече я сказал президенту, что я работаю над предложением увеличить размер корпуса морпехов на 27 000, доведя число до 202 000, а армии – на 65 000, до общего количества 547 000. Увеличение будет растянуто на несколько лет, расходы в первый год составят от $17 до $20 миллиардов, а за пять лет – от $90 до $100 миллиардов. Я доложил, что рассматриваю нашу политику с учётом Национальной Гвардии и резервистов, в частности, чтобы удостовериться, что их развёртывание будет ограниченным по времени – возможно, одним годом – и для того, чтобы быть уверенными, что они проведут обещанное время между развёртыванием дома. Он сразу же приказал мне действовать.

Президент провёл последнюю встречу Совета Национальной безопасности по новой стратегии в Ираке 8 января. Мои материалы брифинга демонстрируют, насколько мрачной стала ситуация: «Ситуация в Багдаде не улучшилась, несмотря на тактическую корректировку. Полиция неэффективна или ещё хуже. Силовые уровни в Багдаде неадекватны для стабилизации города. Иракская поддержка Коалиции значительно снизилась, частично из-за неудач с безопасностью в прошлые годы. Мы стратегически обороняемся, а враги (сунниты-повстанцы и шиитские ополченцы) владеют инициативой». Нам надо смотреть в лицо четырём решающим фактам: (1) основной проблемой были экстремисты из всех сообществ, центр ослабляется и растёт религиозность (изменение по сравнению с тем, когда основной проблемой были повстанцы сунниты), (2) политический и экономический прогресс в Ираке маловероятен из-за отсутствия основного уровня безопасности, (3) руководители Ирака продвигали свою религиозную программу, как стратегии уклонения, в погоне за узкими интересами и в знак признания прошлой истории, (4) терпимость американского народа к усилиям в Ираке шла на спад (большое преуменьшение, если можно так выразиться). Я думаю, что сама встреча была, некоторым образом, финальной проверкой «на вшивость» для всех присутствовавших и необходимости предпринять наращивание и изменить нашу первоначальную военную миссию со смены режима на защиту иракского народа. Президенту надо было знать, что команда будет держаться сплочённо в определённо крайне сложный грядущий период времени.

Президент объявил своё решение о наращивании в обращении по национальному телевидению 10 января. Он направлял пять бригад в Багдад и два батальона морпехов в Анбар. Конди Райс наращивала гражданские ресурсы так, как запрашивали главы. Малики обеспечивал гарантии, что наши силы будут действовать свободно и должен был открыто об этом объявить. Рекомендованные мной размер армии и корпуса морпехов будет одобрен.

А затем началось светопреставление.

За весь период сорока пяти лет на службе у восьми президентов я могу припомнить лишь три случая, когда, по-моему, президент рисковал репутацией, оценкой общественности, доверием к себе, политическим крахом и суждением истории по единственному решению, которое он считал правильным для государства: прощение Джеральдом Фордом Никсона, одобрение Джорджем Бушем бюджета 1992 года и решение Джорджа Буша наращивать силы в Ираке. В двух первых случаях, думаю, можно с уверенностью предполагать, что решение было верным для государства, но стоило двум президентам перевыборов; в последнем же случае решение предотвратило потенциально гибельное военное поражение Соединённых Штатов.

Принимая решение о наращивании сил, Буш внимательно прислушивался к словам своего военного командующего на месте, его начальника в Центральном Командовании и всего Комитета Начальников Штабов, предоставляя им обширные возможности выразить свое мнение. Затем он отверг их советы. Он сменил министра обороны и командующих на местах и поставил весь свой авторитет на новую команду и новую стратегию. Как и некоторые из его самых высоко ценимых предшественников, по крайне мере на этом примере, он доверил собственному суждению больше, чем самым высоко профессиональным военным советникам.

Буша критиковали, в частности, в его собственной партии, за задержку действий по смене курса в Ираке вплоть до конца года. Моё мнение таково: при мощной оппозиции самых высших военных руководителей и командующих и других в правительстве наращиванию сил непосредственно перед его решением в декабре, смена стратегии раньше в 2006 году была бы ещё сложней и это обусловило паузу президента. Я не в том положении, чтобы судить было ли отсутствие действий ранее результатом влияния грядущих промежуточных выборов. Но точно знаю, что раз уж Буш принял решение, я никогда не видел, чтобы он оглянулся или передумал.

Глава II. Поле битвы в Вашингтоне

В начале сотрудничества с Дейвом Петреусом, которое продлилось почти четыре с половиной года и две войны, я часто ему говорил, что Ирак был его битвой, а Вашингтон – моей. Мы оба знали, кто наши враги. Моим врагом было время. Было Вашингтонское «время» и Багдадское «время», и шло оно с весьма различной скоростью. Нашим силам нужно было время, чтобы наращивание и более широкие планы заработали, а иракцам нужно было время для политического урегулирования, но большая часть Конгресса, большая часть СМИ и растущее большинство американцев потеряли терпение от войны в Ираке. Будущие недели и месяцы в Вашингтоне доминировали оппоненты войны, пытаясь ввести крайние сроки иракцам и графики нам на вывод наших войск. Моя роль состояла в том, чтобы понять, как выиграть время, как замедлить Вашингтонское «время» и ускорить Багдадское. Я постоянно повторял Петреусу, что верю – у него верная стратегия и, следовательно, «Я добуду вам столько войск, сколько смогу и буду делать это так долго, как смогу».

Весь декабрь в Вашингтоне бушевали дебаты из-за возможного наращивания, главным образом в СМИ, поскольку Конгресс был на каникулах. Естественно, оппозиция Комитета Начальников штабов и Кейси увеличению войск просочилась, равно как и дебаты внутри администрации и, особенно, внутри Департамента Обороны. Центральной темой освещения прессой моего первого визита в Ирак в качестве секретаря стали озабоченности, выраженные мне командирами и даже младшими офицерами относительно наращивания – о величине военной опоры США, о снижении давления на иракцев ради обретения ответственности за безопасность – обеспокоенности, которые я открыто признавал. Становилось все более очевидно, что внутри администрации Буша гражданские предпочитали наращивание, а большая часть военных – нет. Теперь спрашивают, мог ли я каким-то образом преодолеть этот разрыв. Критика в декабре была лишь разогревом перед последующим.

Мы знали, что находимся шаткой позиции перед Конгрессом. Всё зависело от республиканского меньшинства в Сенате, останется ли оно твёрдо в использовании тех правил, что предотвратят законодательные действия контролируемого теперь демократами Конгресса по введению предельных сроков и графиков, которые свяжут президенту руки. Дезертирство республиканцев могло стать роковым для новой стратегии.

Чтобы выиграть время, в январе я разработал стратегию ведения дел с Конгрессом, которая на тот момент вызвала изжогу и в Белом Доме, и у Петреуса. Это был трёх-контактный подход. Первый состоял в том, чтобы публично выражать надежду на то, что если вся стратегия сработает – а мы узнаем это через месяцы – то сможем начать вывод войск к концу 2007 года. Это вызвало у множества сильных сторонников наращивания, и внутри, и вне администрации вопрос, склонялся ли я на самом деле к наращиванию и понимал ли я , что на это нужно время. Они смотрели на поле сражения в Ираке, а не в Вашингтоне. Я полагал, что единственным способом выиграть время для наращивания, по иронии судьбы, было поддержание надежд на начало его окончания.

Второй частью плана было призвать к обзору и докладу Петреуса о нашем прогрессе в Ираке и эффекте наращивания. Я просчитал, что смогу противопоставить призывам Конгресса к немедленному изменению курса крайне обоснованные и, полагаю, хорошие аргументы, что нам стоит позволить ввести войска наращивания в Ирак, и затем, через несколько недель исследовать, появились ли отличия. Это даст нам время как минимум до сентября. Если к тому времени наращивание не сработает, то администрации в любом случае придётся пересматривать стратегию. Сентябрьский доклад зажил бы собственной жизнью и стал бы настоящим водоразделом. (Эту тактику использования обзоров высокого уровня для выигрыша времени я часто использовал в бытность министром.)

Третий элемент был нацелен на СМИ и Конгресс. Я продолжал относиться к критикам наращивания и нашей стратегии в Ираке с уважением и признавал, что многие их озабоченности – особенно в отношении иракцев – вполне обоснованы. Итак, когда члены Конгресса потребуют, чтобы иракцы делали больше либо в военном отношении, либо в решающих законодательных действиях для демонстрации, что урегулирование происходит, то я бы сказал в доказательство или прессе, что согласен. В конце концов, я же именно к этому призывал в е-мейле Бейкеру и Хэмилтону в середине октября. Далее, я бы принял критику, сказав, что их давление было для нас полезно при передаче иракскому правительству, что терпение американского народа ограничено – хотя я твёрдо против любых законодательных крайних сроков, как «крупной ошибки». Я всегда пытался понизить температуру дебатов.

Я делю дебаты по Ираку в последние два года администрации Буша на две фазы. Первая, с января 2007 года и до сентября, касалась самой войны и, кроме того, наращивания и того, имеет ли оно смысл. Это было горькое и противное время. Во второй фазе, с сентября 2007 и до конца 2008 года, я изменил способ действий, сделав предметом дебатов темп вывода так, чтобы расширить наращивание, насколько возможно, и одновременно пытаясь снять иракские дебаты с места главного вопроса президентских выборов. Большая часть кандидатов в президенты от демократов как минимум молча признавала необходимость долговременного – пусть и резко сокращённого – американского присутствия в Ираке. Моя надежда состояла в том, что новая администрация будет действовать обдуманно – не под давлением при принятии решительных или крутых действий по выводу – и потому защитит долгосрочные интересы США и в Ираке, и в регионе.

По большей части стратегия сработала, по целому ряду причин, и все они зависели от действий и твёрдости других. Первым стало расширение движения «Пробуждение», возглавляемого шейхом Саттаром и его суннитами в Анбаре, наряду с успехом Петреуса и наших войск в быстром изменении ситуации в Ираке к лучшему и так, что через несколько месяцев это стало невозможно отрицать. Мы стали видеть признаки того, что наращивание работает ещё в июле. Вторым стала твёрдость президента и его власть наложить вето. А третьим то, что республиканское меньшинство в Сенате, по большей части, поддерживало нас и предотвратило проведение законодательно обязывающих графиков и сроков вывода наших войск. Конгресс просто ненавидел открыто бросать вызов президенту, что возложило бы на них очевидную и полную ответственность, если всё покатится к черту. Наконец, и переговоры с иракцами в 2008 году по Стратегическому Рамочному Соглашению, ставящему окончательную дату присутствия наших войск, стали решающими при снятии вопроса вывода на президентских выборах 2008 года – и выиграли ещё больше времени.

Но всё это ещё было в будущем, когда 11 и 12 января 2007 года Кейси свидетельствовали перед сенатским комитетом по иностранным делам о наращивании, а Пит Пейс и я свидетельствовали по вопросу о нём двум комитетам по Вооружённым Силам. Хотя всех нас допрашивали с пристрастием и весьма интенсивно, я думаю, что Конди выдержала ещё более сложную сессию – думаю, главным образом потому, что она была в администрации во время принятия решения о вторжении в Ирак и стала мишенью для чувства разочарования членов в отношении всего хода войны. Подозреваю, что ещё одной причиной того, что ей досталось тяжёлое время, стало то, что по меньшей мере четыре члена Комитета по Иностранным Делам планировали выставить свои кандидатуры на пост президента и рассматривали слушания, как платформу. Сенатор Крис Додд от Коннектикута обвинил администрацию в использовании наших солдат в качестве «пушечного мяса», сенатор Джо Байден сказал, что новая стратегия была «трагической ошибкой» и «скорее всего ещё и ухудшит дело», сенатор Барак Обама от Иллинойса сказал «основной вопрос в том, что американский народ – и , я думаю, каждый сенатор в этой секции, республиканец или демократ – теперь должен столкнуться в тем, в какой момент нам сказать «Хватит»?». Республиканцы тоже не были особой поддержкой. В конце концов, сенатор Чак Хейгель от Небраски заявил, что наращивание стало бы «наиболее опасным внешнеполитическим просчётов со времён Вьетнама».

Пейс и я получили иной опыт, частично потому, что республиканцы в комитетах по Вооружённым Силам в целом больше поддерживали военную политику президента, особенно Джон МакКейн. Но всё же была масса критики со стороны демократов и острые вопросы республиканцев. Мне было немного полегче ещё и потому, что для меня это были первые слушания после утверждения, я был не таков, как мой предшественник. Я получил широкую поддержку, когда заявил на слушаниях о своём предложении расширить численность Армии и морпехов. И думаю, я усыпил (как и Белый Дом, Петреус и другие) их бдительность, когда продемонстрировал надежду, что мы сможем начать вывод войск к концу года.

Как часто бывает, члены задали несколько вопросов, которые мы сами себе не задавали. В отношении Малики и других иракских руководителей, раздававших обещания в то самое время, был высказан большой скептицизм, в отличие от того, что так часто было раньше – это нас удивило. Такой скептицизм был усилен весьма прохладной поддержкой плана самим Малики и другими иракскими руководителями в публичным выступлениях. Отвечая на вопрос, сколько продлится наращивание, я чуть не влип – «месяцы, а не годы». И Пейс, и я предполагали в плане вопросы военных лидеров явной оппозиции.

Все, кто свидетельствовал, не ожидали дружественной атмосфере, но думаю, что Райс, Пейс и я – и Белый Дом – были застигнуты врасплох горячей реакцией и критикой. И не скоро дела пошли лучше. Прилагались бесчисленные усилия, чтобы провести обязывающие и не обязывающие резолюции против наращивания, чтобы связать величину присутствия войск США с иракским проведением законодательных актов и использовать билли по финансированию для того, чтобы ограничить возможности президента, или чтобы усилить его власть. Все эти усилия в конечном итоге кончились неудачей, но прежде доставили и нам, и администрации массу тревог и привели к серьёзным финансовым сбоям в Пентагоне, ведь Конгресс финансировал войну тонкой струйкой, каждые несколько месяцев в течение всего года.

Одной сферой, которая поистине проверила моё терпение, стала нацеленность сенаторов на критерии дела и требование, чтобы иракский Совет Представителей ввёл в действие особые сроки для законодательства по ключевым вопросам, таким, как де-Баасификация, распределение доходов от нефти и провинциальные выборы. Это тот подход, что я рекомендовал Бейкеру и Хэмилтону, но тогда я не полностью понимал, насколько жёсткими будут эти действия для иракцев, именно потому, что они фундаментально определяли политический и экономический курс страны на будущее. Вспомните, у них не было опыта компромиссов в течение тысяч лет истории. В самом деле, политика в Ираке с незапамятных времён состояла в действиях «убей или будешь убит». Я слушал с растущей яростью, как лицемерные и тупые американские сенаторы выставляли все эти требования иракским законодателям, а сами даже не могли провести бюджет или соответствующие билли, не говоря уже о работе со сложными проблемами, вроде дефицита бюджета, социальной защищённости и реформы наименований. Сколько раз мне хотелось встать с места за столом свидетелей и крикнуть: Вы, ребята занимаетесь этим более двухсот лет, и не можете провести обычную законодательную инициативу. Как же вы можете так нетерпеливо вести себя с горсткой парламентариев, которые занимаются этим всего-то год после четырёх тысяч лет диктатуры? Дисциплина требовала, чтобы я держал рот на замке, и в конце каждого заседания я был вымотан.

Почти сразу же после заявления президента от 10 января о наращивании и республиканцы, и демократы в Конгрессе стали искать пути обратить процесс вспять или, по меньшей мере, выражали неодобрение. В Сенате республиканец Джон Уорнер предложил двухпартийную резолюцию против наращивания, но в поддержку сил, борющихся с аль-Каидой в провинции Анбар. Руководители демократов поддержали не обязывающую резолюцию Уорнера, считая, что если они её проведут, то смогут после предпринимать более сильные шаги, например ввести условия для расходования средств на войну. Но Уорнер не набрал необходимые шестьдесят голосов, чтобы воспрепятствовать обструкции, и резолюция тихо умерла. Слишком многие сенаторы просто не могли заставить себя поддерживать билль, который, по-видимому, подрезал войска.

В Палате представителей демократ Джек Мерта, председатель подкомитета по ассигнованиям на оборону и хитрый старый конгрессмен, был более тонок. Он предложил, чтобы подразделения перед размещением соответствовали строгим критериям боеготовности, этот маневр – как утверждали Пейс и я на слушаниях 6 февраля 2007 года – связал бы нам руки и эффективно сократил бы количество сил США в Ираке на добрую треть. План Мерта состоял в том, чтобы предложить поправку к нашему запросу дополнительных военных ассигнований $93 миллиардов, затем на Капитолийском Холме, а провести надо было к апрелю, чтобы избежать сбоев. Мы боролись против предложения Мерта и вариантов его всю весну, поскольку демократы обратились к биллю о расходах, как двигателю для проявления своей оппозиции наращиванию.

К концу января номанация Кейси на пост начальника штаба армии и Петреуса на пост командующего в Ираке были представлены Сенату. Как и предполагалось, был настрой против Кейси, главным образом среди республиканцев. Наиболее энергично против выступал МакКейн, как и ранее он говорил, что считает Кейси неподходящим для этой работы. Уорнер сомневался. Сенатор Сьюзен Коллинс от Мейн не поддержала Кейси, сказав, что он слишком далёк от армии, и что она не видит ничего положительного в его послужном списке командующего в Ираке. Сенатор Сэксби Чэмблисс от Джорджии колебался от поддержки к оппозиции. Даже некоторые из тех, кто готов был голосовать за Кейси, не считали его лучшей кандидатурой. У меня не было шансов изменить мнение МакКейна, он не говорил мне, что не будет пытаться организовать оппозицию кандидатуре Кейси. Я говорил с Уорнером и остальными. Конечно, это было для Джорджа удручающе, после всей его службы, и 20 января я предложил президенту, чтобы он выразил Кейси свою неизменную поддержку – он быстро так и сделал. Меня особо тревожило моральное состояние Кейси, ведь Петреус так быстро продвигался к утверждению в Сенате. Я сказал Кейси об отрицательной реакции, но объяснил: «Вы несёте ответственность за Ирак, а они ненавидят то, что там происходит». Я уверил его, что президент «стоит за него горой», и Пейс и я тоже. Я сказал, что надеюсь – он будет утверждён 9 или 10 февраля. Лидер большинства Гарри Рейд заявил, что поддержит утверждение Кейси, и 8 февраля он это сделал. Но всё же четырнадцать сенаторов проголосовали против. А против Петреуса не было ни одного голоса.

Думаю, затем президент сделал ошибку. Частным образом республиканцам, а затем публично он ударил по демократам, спрашивая, как они могли единогласно поддержать Петреуса, но быть против генерального плана и ресурсов, необходимых для его исполнения. Это был логичный аргумент, но он вызвал огромное недовольство среди демократов. Это заставило их стать намного осторожнее при утверждении высших офицеров на много месяцев вперёд из-за опасений, что тот же аргумент будет направлен против них.

Маневры в Конгрессе из-за использования билля о финансировании войны в целях изменения стратегии усилились в конце февраля и в марте. Подкомитет Мерта 15 марта установил график вывода войск США из Ирака к концу августа 2008 года и, как Мерта предсказывал, ввёл требование готовности подразделений и длительность размещения. В тот же день Сенат проголосовал 50 — 48 против обязывающей резолюции, поддержанной Гарри Рейдом, которая требовала перемещения из Ирака через 120 дней после того, как билль был бы принят, и ставила целью завершение вывода большей части войск к концу марта 2008 года, ограничивая миссию остававшихся войск подготовкой, контр-террористическими операциями и защитой активов США. Я впервые с трудом отбивался и в частных встречах и в Конгрессе, и с прессой 22 марта, обрисовывая последствия законотворческих маневров для военных усилий и для наших войск, которые были ограничивающими для наложения вето президента и задерживали финансирование на недели. Несмотря на мои предостережения на следующий день, 23 марта, Палата проголосовала 218 голосами против 108 за финансирование войны, но установила крайний срок вывода войск США из Ирака – 31 августа 2008 года. А 26 числа Сенат провёл билль по финансированию войны с крайним сроком полного вывода войск к 31 марта 2008 года. В апреле, 25 и 26 соответственно, Палата и Сенат одобрили призыв согласительного комитета к началу вывода войск до 1 октября 2007 года и завершению его через 180 дней. Президент 1 мая наложил вето на билль. Мы, наконец, 25 мая получили военное финансирование без каких-либо ограничивающих формулировок, но усилия конгрессменов по изменению стратегии продолжались, как и наши бюджетные искривления, вызванные задержками финансирования. Я сказал членам Конгресса, что я пытался направлять крупнейший в мире супер-танкер в неведомых водах, а они ожидали, что я буду маневрировать, как ялик.

Я пытался на позволить мошенникам на Холме отвлечь меня от продолжения выполнения планов по Ираку, главным образом расширения наращивания как можно дольше в 2008 году. А 9 марта я сказал своим сотрудникам, что если к октябрю наше положение в Ираке не улучшится, стратегию придётся менять. 20 марта на видеоконференции с Петреусом я сказал, что во время посещения Багдада в середине апреля хотел обсудить с ним, как бы он определил успех с учётом наращивания. Он сказал, что считал – наращивание продлится как минимум до января 2008 года, год с его начала.

26 марта я сказал Пейсу, что хочу частным образом встретится с президентом перед апрельской поездкой в Ирак, чтобы убедиться, что «знаю, где будут его мысли в октябре». Я сказал Пейсу, что по-моему, нам необходимо долговременное присутствие в Ираке, и чтобы этого добиться, нужно политически «сдвинуть Ирак к середине осени с центрально места» в США. Это значило, что ситуация с безопасностью должна улучшиться настолько, чтобы Петреус мог честно заявить, что мы добились прогресса и он может начать выводить бригаду в октябре, а это даст эффект расширения наращивания до февраля. Пейс верно отметил, что не только Дейв определяет успех; Петреус должен рассказать нам о своём мнении, но окончательный сигнал должны дать президент и я.

При входе в Овальный Кабинет, справа от стола президента – подарок Королевы Виктории Президенту Рутфорду Б. Хпйесу в 1880 году, сделанный из дерева британского корабля Resolute— скрытый проход, ведущий в частные покои президента, самое недоступное «внутреннее убежище» в Вашингтоне. Справа при входе – ванная (которую Буш 41 называл по имени сотрудника, который ему не нравился), маленький кабинет слева и умеренного размера гостиная с небольшой кухней – прямо, там стюарды Белого Дома готовили кофе, чай и другие напитки. С одной стороны столовой – дверь, ведущая в коридор между Овальным Кабинетом и офисом вице-президента, а с другой – французские двери, ведущие в небольшое патио, где президент может посидеть на свежем воздухе наедине. Я много раз бывал в той столовой, когда работал с Бушем 41; там мы садились и смотрели начало воздушной войны против Ирака в январе 1991 года по телевизору. Я никогда не видел президента Буша в Овальном Кабинете или даже в смежных с ним комнатах без пиджака и галстука. Несколько раз я завтракал с Бушем 43 в той столовой, и я всегда хотел заказать «настоящий» завтрак – бекон, яйца, тост. Но Буш ел здоровую пищу – хлопья и фрукты, и потому я сдерживал свою склонность жирной пище и обходился английским кексом.

Я лично встречался с президентом в той столовой 30 марта и сказал ему, что думаю, нам надо так или иначе переломить ситуацию в Ираке к осени. Я сказал, что нам надо убрать проблему Ирака с переднего политического плана до праймериз в феврале 2008 года, чтобы кандидаты-демократы не заблокировали сами себя на публичных позициях, которые могли воспрепятствовать им в дальнейшем поддерживать сохранение значительного военного присутствия в Ираке «в будущем», что я считал необходимым для сохранения там стабильности. Я говорил с Петреусом и Комитетом Начальников Штабов, сказал я президенту, и мы все считаем, что, вероятно, начнём вывод войск в октябре, но темп будет таким, чтобы Петреус мог поддерживать наращивание всю весну 2008 года. Я снова подчеркнул, – окажется ли стратегия работающей к октябрю или нет, к тому моменту будут нужны изменения, чтобы выполнить наши долговременные цели достаточного присутствия войск в Ираке.

Президент сказал, что согласен со мной. Он также сказал, что не знает, как долго он сможет заставить республиканцев поддерживать вето. Инициатива любого сокращения должна исходить от Петреуса, и президент спросил: «Как он определит успех?»

Затем президент сказал, я думаю, несколько обороняясь, что он не исключает Чейни или Хэдли из обсуждения этого, хотя ему и мне надо при случае поговорить неофициально. Он сказал, что не будет поднимать вопрос сокращения, но я должен не стесняться встретиться с ним или позвонить.

Я ушёл после завтрака, полагая, что мы согласились с необходимостью начать вывод в октябре, и что инициатива должна исходить от Петреуса. Моей проблемой было получить на это согласие Дейва.
Расширяя наращивание

Прежде, чем я смог продолжить стратегию расширения наращивания после октября, мне надо было обратиться к болезненной реальности. В январе я объявил о нескольких инициативах, чтобы дать членам Национальной Гвардии и Резервам больше предсказуемости при размещении; они впредь будут размещаться, как подразделения – раньше многие размещались, как отдельные лица в более крупных, наскоро собранных командах – и были мобилизованы не более чем на год. Эти решения были очень хорошо восприняты руководителями Гвардии и Резерва, самими войсками и Конгрессом. В то же время, я понимал, что существует подобная же проблема в постановке ясных, реалистичных целей долгосрочной политики размещения активных регулярных сил, особенно армейских. Ещё 27 декабря 2006 года я спросил Роберта Ренджела и моего первого старшего военного помощника генерал-лейтенанта ВВС Джин Ренуар – каковы за и против вызова подразделений, пробывших короткое время дома по сравнению с нынешней политикой. В смысле морального духа (и грядущего объявления о наращивании) я спросил не лучше ли одобрить такие вызовы лишь для инженерных батальонов (необходимых особенно в части усилий, направленных против самодельных взрывных устройств), как «единичных» или сменить политику для всех сил в Ираке пока у нас там нынешний уровень сил. Мне было сказано, что пока нет альтернативы нынешней политике, уровень развёрнутых сил в Ираке и Афганистане потребует перемещения активных регулярных подразделений прежде, чем они проведут полные двенадцать месяцев дома. Это стало главным фактором для моего решения рекомендовать значительный рост количества армии и корпуса морской пехоты. Это было ещё до того, как президент приказал наращивать силы. Надо было что-то делать.

Армия представила лишь два варианта: расширить развёртывание войск с двенадцати до пятнадцати месяцев или сократить время, которое солдаты проводят дома, до менее года. Это стало самым трудным решением, которое я принимал за всё время работы министром, сложное потому, что я знал, насколько сложно было развёртывание даже на год, и не из-за отсутствия семей, но потому, что нахождение в боевых подразделениях в Ираке (и Афганистане), сражения и стресс от боёв были постоянными. Не существовало передышек от примитивных условий жизни, жары и неизвестности, что может случиться в следующий момент – опасность, ранение, смерть. Пропустить один юбилей, один день рождения ребёнка, один праздник – уже достаточно тяжело. Мой младший военный помощник, тогда ещё майор Стив Смит, сказал мне, что его приятель – офицер среднего звена сказал, что пятнадцати-месячная поездка было чем-то большим, чем просто двенадцать-плюс-три. Стив напомнил мне, что пятнадцати-месячная поездка заставила вытерпеть «закон двух» – солдаты теперь потенциально упустят два Рождества, два Юбилея, два дня рождения. И всё же Пит Чиаралли, ставший моим старшим военным советником в марте, сказал, что войска ожидают такого решения – пятнадцати-месячных командировок – и со столь ценимой мною прямотой продолжил: «И они считают вас из-за этого кретином».

Однажды я получил письмо от девочки-подростка, дочери солдата, который уехал на пятнадцать месяцев. Она писала:

Во-первых, пятнадцать месяцев – это очень долго. Так долго, что когда член семьи возвращается домой, то это своего рода затруднение. Не совсем, конечно, настоящее затруднение. Они столько уже пропустили и столько ещё пропустят. Во-вторых, они не совсем «дома» на год. Конечно, они в Штатах [sic!], но не дома. Мой папа проходил подготовку целое лето. Так что я не могла его много видеть. И даже это не худшее, ещё хуже то [sic!], что когда предполагается, что он дома, ему могут позвонить в любую минуту, чтобы что-то сделать… спасибо вам за потраченное время, и я надеюсь, что вы примите всё сказанное мной во внимание, принимая будущие решения о развертывании. Меган, aka Army brat.

Я не знаю, узнал ли отец Меган когда-либо о том, что она написала мне, но если бы он и узнал, я надеюсь, что он был очень горд ею. Я, конечно, гордился. В конце концов, немногие подростки могут заставить министра обороны почувствовать чувствую себя идиотом. Но её письмо, и другие подобные ему, были так важны, потому что они не позволяют мне забывать о влиянии на реальную жизнь моих решений и цену, которую платили семьи наших военных.

После консультаций с начальниками штабов и затем президентом 11 апреля я объявил о расширении развёртывания. Все боевые командировки армии в Ирак, Афганистан и Африканский Рог расширялись до пятнадцати месяцев. Я понятия не имел, когда мы сможем вернуть двенадцати-месячные командировки. И республиканцы, и демократы критиковали решение, поскольку для них оно отражало провал и расходы на президентскую войну в Ираке.

Опыт покажет, что пятнадцати-месячное развёртывание и в Ираке, и в Афганистане для войск и семей оказалось ещё хуже, чем я предполагал. Хотя я и не могу доказать это статистически, но считаю, что эти длительные поездки значительно обострили пост-травматический шок и внесли вклад в растущее число самоубийств, это мнение усилили комментарии и солдат, и их супругов. Пусть я гарантировал им целый год дома между командировками, но этого было недостаточно.

Хотя войска и ожидали подобного решения, многие солдаты и их семьи делились разочарованием и гневом с репортёрами. Я не могу их винить. Именно они должны были страдать от последствий «закона двух».
К началу сентября

Сложность расширения наращивания к сентябрю 2007 года (когда Петреус должен был представить свой доклад о прогрессе) была намного меньше, чем к весне 2008 года, подчёркнута риторикой и республиканцев, и демократов в Конгрессе. Часто используемая фраза «мы поддерживаем войска» в паре с «мы совершенно не согласны с их миссией» не разбила лёд в отношениях с военными. Наши ребята на фронте были толковыми, они спрашивали меня – почему политики не могут понять, что в глазах военных поддержка их самих и поддержка их миссий связаны воедино. Но больше всего меня сердили комментарии, полные пораженчества – отправка посланий в войска, что они не могут победить и, следовательно, теряют жизнь ни за что. Худшее выражение появилось в середине апреля от лидера сенатского большинства Гарри Рейда, который на пресс-конференции заявил: «Эта война проиграна» и «Наращивание ничего не даст». Я был в ярости и поделился неофициально с некоторыми сотрудниками цитатой из Авраама Линкольна, которую давно выписал: «Конгрессмен, который сознательно предпринимает во время войны действия, которые наносят моральный ущерб и принижают военных – саботажники, их следует арестовать, изгнать или повесить». Нет нужды говорить, что я никогда не проявлял таких чувств публично, но, тем не менее, настроение у меня было именно такое.

Президент встретился со своей командой высших официальных лиц в Ираке 16 апреля – с Фэллоном, Петреусом и нашим новым послом в Ираке Райаном Крокером, участвовавшим в видеоконференции. Крокер был великолепным дипломатом, всегда стремившимся принимать самые трудные назначения – Ливан, Пакистан, Ирак, Афганистан. Он быстро завоевал доверие президента, хотя последовательный реализм Райана привёл к тому, что Буш дразнил его человеком «стакан наполовину пуст» и саркастично называл «Солнышком». Крокер выковал замечательно сильное сотрудничество с Петреусом. Посол характеризовал разрушительный вклад недавних взрывов парламентского здания Иракского Совета Представителей и перспективы прогресса при проведении закона о де-Баасификации, устанавливающего дальнейшие условия амнистии для некоторых членов партии Баас и закона о распределении доходов от нефти – два ключевых критерия, как я уже отмечал – и в администрации, и в Конгрессе в показателях национального примирения. Президент велел Крокеру прояснить иракцам, что им необходимо «что-то нам продемонстрировать». Делегаты Конгресса вернулись после поездки, сказал он, говоря, что там нет никакого политического прогресса, и что военные не могут завершить свою работу, и предупредил, что войска будут выведены. «Политической элите необходимо понять, что им нужно оторвать зады от стульев, – сказал президент. – Нам не нужны идеальные законы, но они нужны. Нам нужно хоть что-то, чтобы прикрыться от критиков».

Петреус доложил, что, несмотря на продолжающиеся атаки экстремистов, которые привлекали значительное внимание общественности, наши войска демонстрировали медленный, последовательный прогресс, и предшествующая неделя была отмечена наименьшим количеством религиозных убийств с июня 2006 года. Он предостерёг, что у нас впереди трудная неделя, поскольку силы США вошли в районы, где ранее нашего присутствия не было. Он охарактеризовал свои планы развёртывания остальных войск и корпуса морской пехоты, прибывающих в Ирак. В конце брифинга Петреус заявил, что он одобряет объявление о расширении командировок до пятнадцати недель: «Это даёт намного больше гибкости. Это было правильно, и для большинства подразделений – не такой уж большой сюрприз».

Перед самым отъездом из Ирака я переговорил с Питом Пейсом на тему, как подступиться к Петреусу. Я сказал ему, что не хочу, чтобы Петреус выходил со встреч, думая – Мне было сказано закончить это дело к октябрю и мне надо рекомендовать к октябрю спуск. Мы договорились, что необходимо долговременное присутствие в Ираке, и нам надо создать для этого условия.

Я прибыл в Багдад в середине дня 19 апреля. Пейс, Фэллон и Петреус встретили меня у самолёта. Мы сразу прыгнули в вертолёт и отправились в Фаллуджу. Ситуация по безопасности была ещё слишком непрочна, чтобы я мог пойти в город, потому и провёл брифинг в нашей мобильной штаб-квартире в провинции Анбар. Она была весьма вдохновляющей. Уезжая, я пожал руки и сфотографировался со многими военными, в том числе с группой офицеров, державших знамя Техасского университета. В зоне боёв я постоянно натыкался на «агги», и всегда для меня это было нечто особое, хотя сталкиваться в зонах боев с теми, кому я выдавал дипломы всегда тревожно.

Мы вернулись в штаб-квартиру Петреуса и приступили к военной стратегии – в частности, как понизить уровень жестокости и выиграть время для внутреннего политического урегулирования. Мы все согласились, что достижение этих целей потребует расширения наращивания после сентября. У меня был двухчасовой неофициальный обед с Пейсом, Фэллоном, Петреусом и Чиарелли, за которым последовала двухчасовая встреча с ними же на следующий день. Мы обратились к следующим вопросам: как политически поддержать дома значительное большое число военных в течение года, как максимизировать вероятность поддержания существенного количества войск в Ираке в будущие годы и как установить долговременную безопасность и стратегические отношения с Ираком. Ответы на все три вопроса должны были принимать во внимание двойственную реальность роста оппозиции в Конгрессе США и роста желания доминирующих в Ираке шиитов – особенно внутри правительства и самого Малики в их числе – избавиться от «оккупантов». Решающим должна была стать оценка успеха в сентябре Крокером и Петреусом.

Я подчеркнул Дейву, что рекомендации должны быть его собственными, не продиктованными мной или кем-то другим, но со держали мнение о необходимости продления наращивания на год или более и обеспечения достаточного присутствия США. Петреус сказал, что он, скорее всего, порекомендует вывести одну бригаду в конце октября или начале ноября, вторую – в начале или середине января, а затем по бригаде каждые шесть недель или чуть больше. Это позволит ему сохранить 80% наращивания в конце 2007 года и 60% к концу февраля. Это станет сигналом и американцам, и иракцам, что (так или иначе) перелом произошёл и, надо надеяться, дал шанс принять рациональное решение относительно долговременного присутствия. Пейс и Фэллон – оба одобрили такой подход.

Как обычно, когда я прибывал в Ирак – это был четвёртый раз за четыре месяца – я встретился со всеми высшими иракскими официальными лицами правительства. Это был переход к сути дела, когда я мог записать их аргументы, от нереального оптимизма президента Талабани и обычно пустых обещаний предпринять шаги по проблемам до постоянных жалоб вице-президента суннита Тарика аль-Хашими о том, что его игнорируют, оскорбляют и отодвигают в сторону, а равно и его озабоченности диктаторским подходом Малики. В этой поездке было и новое – неофициальная встреча, на которой премьер-министр Малики обрушил на меня лично целый перечень жалоб, которые он выдвинул «как брат и партнёр». Выражая одобрение твёрдой поддержке президента Буша, он сказал, что мои заявления с выражением разочарования в прогрессе движения иракского правительства к урегулированию, в частности закон о нефти и де-Баасификации, вдохновят баатистов вернуться. Он сказал, что понимает – США страстно желают помочь иракскому правительству, не реальность сурова. Он не может заполнить посты в министерстве, и это помимо других проблем. Он продолжил и сказал, что «показатели дают стимул террористам и вдохновляют сирийцев и иранцев». Он сделал вывод, что политическая ситуация крайне хрупка, и потому нам надо избегать определённых публичных заявлений, которые помогают лишь нашим «врагам».

Когда он закончил, я уже кипел. Я ему сказал, что «время идёт» и наше терпение тоже заканчивается при отсутствии у них политического прогресса. Я сердито сказал, что каждый день, который мы покупаем им ради урегулирования, оплачен американской кровью, и что нам необходимо вскоре увидеть какой-то реальный прогресс. После встречи я переживал из-за того, что месяцами аргументировал в Конгрессе прецедент для этого парня, пытаясь избежать обязывающих показателей и сроков, выиграть для него и его коллег время для работы по крайне мере над некоторыми из их политических проблем.

Как обычно и происходило, посещение наших войск возродило мой моральный дух. Я отправился к объединённой американо-иракской военной полиции в Багдаде, в место, предназначенное для обеспечение безопасности вокруг. Это было центральным моментом стратегии Петреуса – вывод сил США с крупных баз и перемещение в ограниченный районы вместе с иракскими партнёрами. Я воображал себе полицейский участок, подобный участкам в большинстве американских городов в центре густо-населённого городского района. Тот, где я побывал, напротив, был расположен в середине огромного открытого пространства – по сути, небольшой форт с бетонными стенами, защищающими большое каменное здание в центре. На входе были портреты иракцев, погибших иранцев с этой базы. Меня провели в среднего размера конференц-зал, заполненный иракскими армейскими офицерами и полицейскими, американскими солдатами и офицерами, почти все были в бронежилетах и с оружием. И прямо там, в центре зоны боёв, в аналоге форта «Апач» в Багдаде я получил информацию иракских офицеров в PowerPoint. PowerPoint! Боже мой, что мы делаем с этими людьми? Я завис. Потребовался весь самоконтроль, чтобы удержаться от смеха. Но то, что эти люди – и иракцы, и американцы – пытались делать, и какая отвага требовалась для этого – это было не смешно. Я вышел под огромным впечатлением, не меньшим, чем от ужасных условий, в которых наши молодые солдаты должны были работать день и ночь.

Я доложил о результатах встреч с Петреусом президенту 27 апреля в Кэмп-Дэвиде. Давая показания перед Сенатским Комитетом по Ассигнованиям две недели спустя в ответ на вопросы я не продемонстрировал никакой возможности того, что сентябрьская оценка может дать шанс сокращения сил в Ираке. Поскольку полное наращивание в Ираке ещё не состоялось, то это вызвало небольшую вспышку гнева в прессе. Было сказано, что у меня отличающиеся от президента и остальной администрации идеи, что я готов «выбросить полотенце», если мы не увидим, что к сентябрю наращивание сработало. На самом деле, именно над этим президент, Конди, Стив Хэдли, Пейс, я и командиры работали много недель. Это согласовывалось с моим подходом держать морковку возможного сокращения войск, чтобы как минимум пройти сентябрь и, надо надеяться, дойти до весны 2008 года так, что большая часть наращивания состоялась.

Большая часть внешних наблюдателей и «военных экспертов» – даже вице-президент – по-видимому, и представления не имели о том, как тонкая нить всей операции висела на волоске в Конгрессе всю весну и лето. Джордж Буш понял.

Президент снова пришел в Пентагон 10 мая на встречу с руководителями и со мной в «Танк», который на самом деле представлял собой весьма простую, практичную комнату. Когда все собрались, председатель и его заместитель сели во главе огромного стола из светлого дерева, командующие армией и флотом сели слева от них, а командующий морской пехоты и начальник штаба ВВС – справа. Флаги родов войск висели за спиной председателя, видеоэкраны – в другом конце комнаты, на стене слева от председателя висели портрет президента Линкольна и его генералов. Справа от председателя и на ступеньку выше находился длинный узкий стол для сотрудников. Когда приходил президент, он и другие гражданские лица – в том числе и секретарь – сидели спиной к Линкольну, а армейское руководство – с одного конца и по другую сторону стола.

В тот день в Танке президент был весьма беспристрастен и задумчив. Он сказал собравшимся: «У многих людей горизонт – не более дюйма, моя работа в том, чтобы он был милю величиной». Он продолжал: «Мы работаем с группой республиканцев, которая не хочет быть занята. Они думают, что демократия на Ближнем Востоке – мечта о трубопроводе. Мы работаем с демократами, которые не хотят использовать военную силу». Он сказал, что психология на Ближнем Востоке была «в загоне» и нам надо убедить всех, что мы собираемся остаться. Его заботило, что использование до десяти боевых бригад в Ираке – около 50 000 человек – могло быть излишним, и нам надо рассмотреть последствия до сентября. Буш отметил, что «многие в Конгрессе не понимают наших военных».

В тот же день я встретился с сенатором Карлом Левиным, председателем Комитета по Вооружённым силам, чтобы понять, есть ли у него проблемы в поддержке Пейса на второй двухлетний срок в качестве председателя, исторически это рутинный вопрос. Хотя первый срок Пита продлится до конца сентября, но назначения старших военных проходят сложно и в Комитете по Обороне, и в Белом Доме, и в Конгрессе, а потому мы пытались их наладить заранее, за несколько месяцев. Я хотел, чтобы Пейс продолжал работать второй срок. Мы хорошо ладили, я доверял его суждениям, и он всегда был ко мне справедлив. Это было хорошее партнёрство. Но мой звонок Левину оказался чем угодно, только не рутиной. Он сказал, что не будет принимать участие в поддержке Пейса и ему повторное назначение не кажется хорошей идеей. Он сказал, что, вероятно, будет в оппозиции, он сверится с демократами в комитете. Я был ошеломлён.

На следующий день я поговорил с Джоном Уорнером, республиканцев высокого ранга в комитете. Он не выказал энтузиазма и сказал, что повторное утверждение может стать проблемой – он поговорить с республиканцами. В тот же день я поговорил с МакКейном. Он заявил, что нужен кто-то новый, но сам он не станет возглавлять сражение на стороне противников. Уорнер перезвонил мне пятнадцатого, чтобы сказать, что говорил с Сэксби Чэмблиссом и Линдси Грэхемом, и все они считают, что предложение поставить Пита – плохая идея. Левин позвонил на следующий день и сказал, что высоко ценит Пита лично, но считает, что он слишком связан с прошлыми решениями. Левин мне сказал, что демократы были в ярости, когда президент использовал назначение Петреуса против них. В самом деле, Левин был точен в отношении публичности: «Голосование за или против Пейса станет моделью того, к чему вы идёте, справляясь с войной таким образом».

Я затем поговорил с Митчем МакКоннелом, лидером республиканцев в Сенате. Он считал, что предложение назначения Пейса приведёт к дальнейшей эрозии республиканской поддержки при последующих голосованиях о смене курса в Ираке. Всё больше республиканцев ощущали «тихую ярость» от того, что Буш позволил Ираку «утопить всё правительство». Его вывод: если республиканское руководство Комитета по Вооружённым силам против номинирования Пейса, то нам следует к ним прислушаться.

Спустя неделю Линдси Грэхем сказал мне, что слушания по утверждению Пейса станут взглядом назад; это будет судебный процесс для Рамсфельда, Кейси, Абизайда и Пейса – пересмотр каждого прежнего решения за прошедшие шесть лет. Внимание будет направлено на сделанные ошибки, а сам процесс, вероятно, ослабит поддержку наращивания. Новый человек мог бы всего этого избежать.

Я держал Пита в курсе всего, что я делал и всего, что я слышал. Он, что ожидаемо, относился ко всему стоически, но могу сказать, что он был крайне разочарован теми людьми в Сенате, которых он считал друзьями и сторонниками, и которые ими не оказались. (Я напоминал ему о линии Гарри Трумена, если вы хотите иметь друга в Вашингтоне – купите собаку). Надо сказать, он хотел сражаться. У меня были две озабоченности при продвижении. Первая – сам Пит. Из опыта первых рук я знал лучше, чем кто-либо другой, насколько могут быть отвратительны слушания по утверждению. И, основываясь на том, что я слышал и от республиканцев, и от демократов в комитете, было, по меньшей мере, пятьдесят пять процентов за то, что Пит потерпит поражение после долгого и кровавого разрушения его репутации. Я ясно ощущал, что Питу стоит завершить замечательную карьеру под поднятым флагом, нетронутой репутацией и благодарностью нации. Ирак стал настолько поляризующим, что процесс повторного назначения вероятнее всего унизил бы этого хорошего человека. Вторая моя озабоченность была в том, что горькое сражение на утверждении в середине наращивания могло подвергнуть опасности всю нашу стратегию, при том, насколько слаба была поддержка на Холме. Предостережение сенатора МакКоннела достигло цели.

Я поделился этими мыслями с Питом и президентом, и последний неохотно согласился со мной. Итак, приняв одно из самых трудных решений, я рекомендовал Бушу не предлагать снова кандидатуру Пита. Мы с Питом договорились, что новым кандидатом станет Майк Муллен, глава морских операций. В заявлении 8 июня я сказал: «Я не новичок в спорных утверждениях, и я от них не уклоняюсь. Однако, я решил, что в данный момент нации, нашим мужчинам и женщинам в форме и самому генералу Пейсу не пойдёт на пользу испытание разногласиями при выборе следующего председателя Объединённого Комитета Начальников Штабов». Хотя я никогда не говорил столько, сколько президент Буш или кто-либо ещё, в сердце своем я знал, что фактически пожертвовал Пейсом ради спасения наращивания. Гордится тут мне нечем.

Позже были рассказы, что я уволил Пейса и вице-председателя, адмирала Эда Джиамбастиани. «Уолл Стрит Джорнал» в редакционной статье написал, что я уступил дело секретаря сенатору Левину. По правде, меня больше всего тревожили отсутствие поддержки Пейса республиканцами и их слабая поддержка наращивания и войны. Я ранее просил Джиамбастиани остаться заместителем председателя ещё на год, при условии, что Пейс будет утверждён на второй срок. Когда мне пришлось обратиться к Майку Муллену, Эду пришлось уйти с поста, ведь по закону председатель и его заместитель не могут быть из одного рода войск. Мне было жаль терять Эда в команде, потому я попросил, если ему интересно – стать командующим Стратегического Командования. Он отказался и ушёл в отставку.

Во время своего собеседования о назначении я поднимал перед президентом вопрос необходимости более сильной координации гражданских и военных усилий в войне и наделении кого-нибудь в Вашингтоне властью определять бюрократические помехи этим усилиям и предпринимать нужные действия. Я рассматривал такого человека, как общего координатора по военным вопросам, который мог бы позвонить секретарю кабинета от имени президента, если его или её департамент не делал обещанного. Я сказал прессе 11 апреля: «Этот термин царь, думаю, несколько глуповат. Лучше сказать, что это координатор и куратор… что делал бы Стив Хэдли, если бы у него было время – но у него нет времени заниматься только этим».

Хэдли пришёл к такому же выводу и согласился со мной, что такой координатор необходим. Президент, Чейни и Райс сначала были настроены скептично, но Хэдли сумел убедить их. Он предложил этот пост нескольким отставным высшим военным офицерам. Все они отказались, один даже публично заявил, что Белый Дом не знает, что он делает в Ираке. Пит и я выкрутили руки генерал-лейтенанту Дугу Люту из Объединённого комитета, чтобы он согласился взяться за это. Я чувствовал, что мы очень ему обязаны, когда он неохотно согласился. Дуг оказался важным приобретением администрации Буша (хотя и настоящей проблемой для Муллена и меня в администрации Обамы).

В конце мая и начале июня Фокс Фэллон начал причинять беспокойство. Я косвенно слышал, что он и его сотрудники судили задним числом и требовали подробного анализа многих требований, исходящих от Петреуса. Фокс полагал, что сокращение пойдёт быстрее, чем считал Дейв. Фэллон сделал ошибку, сказав репортёру Майклу Гордону из «Нью-Йорк Таймс» о встрече с Малики. Я думаю, это было странно, Конди пришла в ярость. И 11 июня я увидел «поднятую бровь» президента, когда был поднят этот вопрос, признак, который я всегда читал, как «Что, черт возьми, у вас там происходит?» Он хотел знать, какие меры приняты в отношении Фэллона. Впоследствии президент узнал, что Фэллон говорил об урегулировании в Ираке, проблеме, которая по его словам, была делом лишь Крокера. Я попросил Пейса осторожно поговорить с Фэллоном. Буш – и Обама – были очень открыты здравым, даже критическим рассуждениям старших офицером неофициально. Но ни одному не хватало терпения, когда адмиралы и генералы публично говорили, в частности, по вопросам, значительно превышающим их полномочия. Этот эпизод публичной открытости старшего офицера вызвал первую реакцию Белого Дома из многих, с которыми мне пришлось столкнуться.

Я посетил Ирак ещё раз в середине июня, чтобы обсудить с Петреусом стратегию, навестить войска и встретиться с иракскими руководителями. Я снова подгонял действия по ключевым иракским законодательным вопросам и подталкивал Малики не позволять Совету Представителей уйти на месяц на каникулы. Я был с ним резок, насколько мог. Во время визита я сказал Петреусу, что мы потеряем поддержку умеренных республиканцев в сентябре, и что ему необходимо начать перемену «к чему-то» в октябре. Он подчеркнул логику действий по сокращению: были проведены встречи с населением объектов безопасности, был успех в Анбаре, иракцы хотят сокращения, иракцы принимают больше ответственности за безопасность (тринадцать из восемнадцати провинций) и иракские силы безопасности были улучшены. Он спросил меня о начале сокращения бригад вне наращивания, и я сказал, что это решение принимать ему.

Я полагаю, что Петреус знал, что я пытался сделать, выигрывая больше времени для наращивания, и он с этим согласился, но, возможно, во время встречи я слишком сильно на него давил. Мы в администрации знали, что сентябрьские инициативы должны исходить от Дейва. По каким-то причинам он чувствовал себя обязанным сказать мне, тихо посмеиваясь: «Знаете, я мог бы сделать вашу жизнь несчастной». У меня неплохо получается невозмутимость игрока в покер – этого требовали все долгие часы свидетельств в Конгрессе – потому, не думаю, что Дейв понял, насколько я был поражён тем, что воспринял в качестве угрозы. В то же время, я понимал, что у него огромной важности задача, давление на него с целью подтолкнуть к успеху было гигантским, и как любой генерал он хотел, чтобы все войска чувствовали его нужность так же, как он ощущал их необходимость. К счастью для нас всех Дейв был политически достаточно реалистичен и знал, что ему надо продемонстрировать некую гибкость осенью или потенциально проиграть всё нетерпеливому Конгрессу. Но ему это и не должно было нравиться. Он просто сказал мне именно так.

В конце июня Фэллон пришёл в мой кабинет, чтобы предложить своё мнение о том, каковы должны быть следующие шаги в Ираке. Как только он сел за маленький столик, который принадлежал Джефферсону Дейвису в бытность того секретарём по военным делам, и не спеша заговорил, стало ясно, что у него совершенно отличная от Петреуса позиция, и, как я подумал, она очень опасна для нашей стратегии и успеха в Ираке, как и сомнительна в политическом смысле для него самого. Он сказал, что в урегулировании нет никакого прогресса несмотря на постоянные обещания, что центральное правительство неопытно, коррумпировано и занято вмешательством в операции по безопасности в пользу фракций шиитов, что циклы насилия не стихают, причём более сотни солдат США погибают ежемесячно, что повстанцы и террористы угрожали политическим намерениям США, что иракские силы растут медленно и сталкиваются с недостатком подготовки, логистики и разведки, и что, наконец, возможности США реагировать на кризис повсюду в мире ограничены, поскольку наши наземные силы полностью заняты Ираком. Таким образом, заключил он, необходимы фундаментальные перемены в иракской политике и «немедленные действия» позволили бы избежать сложных дебатов в сентябре. Он призвал США перенести цели миссии на подготовку и поддержку с постепенным выводом американских войск с передней линии. Фэллон рекомендовал сократить наши боевые бригады с двадцати до пятнадцати к апрелю 2008 года, до десяти к началу декабря 2008 года и до пяти к началу марта 2009-го.

Я знал, что его рекомендации никогда не попадут к президенту, и не согласился с ними, как ему и сказал. Но я не мог не согласиться с оценкой ситуации, данной Фэллоном. И хотя ещё будут хоть слухи о разногласиях между Фоксом и Петреусом, я выразил Фоксу полное доверие – ведь его предложения от 29 июня никогда не были обнародованы. Если бы они появились, то и в Белом Доме, и на Капитолийском Холме случилась бы политическая вспышка.

Остаток лета главным образом я уделял внимание попыткам сохранить имевшуюся поддержку Конгресса и удержать Конгресс от попытки связать нам в Ираке руки. Вето президента на билль о военных расходах со сроками вывода войск не удержало руководство демократов в обеих Палатах от продолжения попыток издать законы о смене иракской стратегии. Снова их подход концентрировался на готовности наших военных и количестве времени, которое наши войска проводили дома. Ещё один подход, к которому прибегли умеренные республиканцы, такие как Ламар Александер, состоял в попытке узаконить рекомендации иракской исследовательской группы, например, окончание боевых действий и сдвиг в сторону поддержки, снаряжения и подготовки иракцев в течение года. (Президент считал их рекомендации стратегией вывода из Ирака, а не стратегией достижения успеха там.)

К началу июля наши возможности предотвращения действий Конгресса ещё больше ослабли, причём республиканцы в Сенате, вроде Пита Доменичи, разошлись с президентом, и ситуация стала столь рискованной, что я отменил запланированный на июль визит в Центральную и Южную Америку, чтобы находиться в Вашингтоне, встречаться с членами Конгресса и быть у телефона. Моим сильнейшим аргументом, особенно для республиканцев, была необходимость подождать по меньшей мере до тех пор, пока Петреус и Крокер не смогут в сентябре дать отчёт. Как ранее я надеялся, это выиграло нам время. Было сложно возражать, что, в конце концов, у нас был прорыв в Ираке, мы не могли дождаться, что через ещё шесть недель мы услышим, как работает стратегия президента. Я начал придерживаться такой линии – мне кажется странным, что критики войны, которые столь страстно жаловались, что Буш игнорировал советы некоторых их генералов в начале войны, теперь сами готовы проигнорировать – даже с превеликим удовольствием – советы генералов в конце игры.

Тем летом я также сконцентрировался на организации того, как Департамент Обороны в сентябре сформулирует и передаст свои рекомендации президенту по следующим шагам в Ираке, в частности по выводу войск. Я довольно сильно ощущал, что президент должен услышать всё лицом к лицу со всеми своими высшими военными чинами и советниками. Я полагал, что ни одному генералу не стоит брать на себя все бремя подобных последовательных рекомендаций, и ещё я не хотел, чтобы президент стал заложником мнения этого человека. Я надеялся, что процесс, который я разработал, прибавит пользы в минимизации любых разногласий среди высшего военного руководства, а разногласия в Конгрессе я узнал и исследовал.

В середине всего этого, что типично для Вашингтона, мне пришлось на постоянной основе заниматься лично направленными слухами и журналистикой. Например, репортёр с репутацией имеющего надежные источники в военных кругах написал, что президент планирует сделать из Петреуса козла отпущения на случай, если стратегическое наращивание потерпит неудачу. Это было совершенно неверно и привело президента в ярость. Затем мне передали, что «ребята из Белого Дома» слышали, что Фэллон подкапывался под Петреуса и что отставной заместитель начальника штаба армии (и мощный сторонник наращивания) Джек Кин говорил, что Фэллон очерняет Петреуса перед начальниками штабов.

27 августа Петреус и Фэллон начали брифинг с начальниками штабов и со мной, представляя свои мнения о способах дальнейших действий в Ираке. Вот тут-то и нашла коса на камень. Петреус заявил, что есть прогресс с безопасностью, но национальное урегулирование идёт медленней, чем мы надеялись, что правительство неопытно и борется за возможность обеспечения основных услуг, и что картина в регионах весьма отлична. В июле было рекордное количество инцидентов с безопасностью – более 1700 в неделю. Но гражданские жертвы снизились на 17% по сравнению с декабрём прошлого года, в целом количество смертей снизилось на 48% а убийств – в целом на 64%. Нападения в Анбаре количественно сократились с более 1300 в октябре 2006 года до всего 200 в августе 2007 года.

Дейв рекомендовал в декабре 2007 года начать переход от операций наращивания и постепенно передавать ответственность за безопасность населения иракским силам. В частности, Петреус сказал, что ожидает начало передислокации сил США из Ирака в начале сентября 2007 года, выведя экспедиционные силы корпуса морской пехоты к 16 сентября, а полностью пять боевых бригад и два батальона морской пехоты между декабрем 2007 года и июлем 2008, причём вывод служб поддержки и обеспечения должен быть как можно более быстрым. Это сократит силы США в Ираке до предыдущего уровня в пятнадцать боевых бригад. Он призвал США воспользоваться прогрессом в области безопасности и поддержать его энергичными действиями на дипломатическом, политическом и экономическом фронтах. Он предложил обеспечить не позже чем в середине марта следующую оценку миссии прогресса и его рекомендаций по будущему сокращению войск после июля 2008 года.

Петреус сказал, что решение о сокращении с пятнадцати до двенадцати бригад будет необходимо принять не позже марта 2008 года. И продолжил, что дальнейшее сокращение после июля 2008 года «будет происходить», но его темп будет определять оценка фактором «подобных тем, что рассматривались при разработке этих рекомендаций».

Вот к чему мы пришли. Я встречался с Объединённым комитетом в «Танке» двадцать девятого, а затем Пейс и я на следующий день встречались в Овальном Кабинете с президентом, вице-президентом, главой администрации Белого Дома Джошем Болтоном, Стивом Хэдли и Дугом Лютом. Пейс представил план Петреуса, как и мнения Фэллона и начальников штабов. Он сказал, что среди военных командиров и советников существует консенсус в отношении рекомендация Петреуса, осторожно отметив, что начальники и Фэллон склоняются к большему акценту на передаче иракским силам безопасности, хотя Петреус более склонен к продолжению обеспечения безопасности иракского населения американскими военными.

На следующий день я организовал встречу, чтобы «подготовить почву» для встречи президента с Петреусом, Фэллоном и другими. Я хотел, чтобы он заранее знал, что услышит и ему не пришлось бы отвечать без подготовки, в частности, по столь важному предмету, как этот – никакой президент никогда не должен так делать, кроме как в случае крайней необходимости. И ещё я хотел, чтобы президент смог задать вопросы, в том числе и политические, что могло оказаться менее удобно (или неприемлемо) задавать на расширенной встрече на следующий день. И как часто бывало, у него оказалось море вопросов. Вызваны ли рекомендации давлением на вооружённые силы? Означает ли это перемены в миссии? Он был недоволен так называемым давлением «принуждения к действиям» иракцев, что предполагало – их можно «направить» к урегулированию; меры, нацеленные на оказание давления на иракцев, для проведения законов, мы (и Конгресс) считали необходимыми для урегулирования с шиитами, курдами и суннитами. Он считал, что сокращение войск должно быть непосредственно «основано на ситуации». Он принял мнение, что сдвиг стратегии был возможен при успехе наращивания и ситуации на месте – а не из-за давления со стороны Конгресса, не из-за напряжения воюющих войск, не в качестве попытки давления на иракское правительство. Я сказал, что изменившаяся ситуация на месте позволила начать перемены, и отметил, что бригады наращивания будут выходить не первыми. Выводиться будут части из районов, где ситуация с безопасностью лучше, а наращивание вокруг Багдада продлится несколько месяцев. Вице-президент спросил, не заведут ли нас эти шаги на путь, где мы не преуспеем. Пейс ответил: «Нет. Они выведут нас на тот путь, где у нас будут возможности». В конце президент удовлетворился рекомендациями Петреуса. Я думаю, Чейни согласился, но остался скептичен; не думаю, что он бы одобрил рекомендации генерала, если бы сам был президентом.

Итак, 31 августа Конди и Фэллон должны были принять участие в той самой группе, которая собиралась накануне в Белом Доме. Перед встречей был небольшой сбой. Мы с Пейсом приняли звонок из Белого Дома около шести тридцати дня, начался скандал из-за утечек Фэллона, который были сделаны заранее, и в которых утверждалось, что наше присутствие в Ираке было основной составляющей проблем с безопасностью и вызвало дополнительный антагонизм к нам в регионе. Он обратил особое внимание на переход контроля к иракским силам безопасности. Пейс вызвал Фэллона и сказал, что некоторые из его замечаний не соответствуют мнению, ранее высказанному им для нас. Фэллон удалил пару замечаний, волнение было подавлено, и встреча стартовала в 8-35.

Буш провёл почти два часа в оперативном штабе на видеоконференции с Крокером и Петреусом, находившимися в Багдаде. Петреус снова дал общую оценку ситуации, в том числе по количеству стимулирующих политических и экономических процессов, не отражённых в неудаче Ирака провести ключевые законодательные акты, продвигающие внутреннее урегулирование. Он одобрил рекомендации. И снова президент возразил тому, что он назвал аспектами «принуждения силой». Он сказал, что не верит, что США смогут вынудить иракцев урегулировать давнюю внутреннюю ненависть. Была масса объективных взаимных уступок. Крокер, Петреус и Фэллон – все были прямо не согласны с президентом, они говорили, что без давления США иракцы «просто не будут ничего делать», ведь у них не было достаточного доверия, убеждённости или опыта. Я сказал, что есть различия между реальным урегулированием и продвижением по отдельным вопросам. Я думал, что наша роль состояла скорее в посредничестве между объединением и компанией – мы могли заставить их работать с проблемами и достичь согласия, нам не надо было заставлять их любить друг друга. На войсковом уровне, и особенно на фоне вывода между декабрём и июлем, президент хотел убедиться, что мы информировали их о том, что, как мы «предвидим», произойдёт, а не «случится» само, и что наши решения будут основаны на ситуации. Он хотел продвигаться с осторожностью. По иронии судьбы, он хотел быть более активным с выводом после июля. Замечания Фэллона весьма помогли, и он одобрил рекомендации Петреуса.

В тот же день президент встречался с Объединённым комитетом начальников штабов. Пейс сделал обзор оценки девяти различный вариантов по Ираку, от дальнейшего увеличения числа войск до более быстрого их вывода. Пит сказал президенту, что начальники штабов независимо от него пришли к тому же, что и Петреус и Фэллон.

Президент спросил начальников штабов, не вынудили ли их дать эти рекомендации ограничениями на силы, о которых были приняты определённые решения. Пейс сказал нет, рекомендации были «основаны на источниках», но никак не «подсказаны источниками». Буш спросил: «Почему люди идут в военные, если не хотят сражаться и защищать страну?» В разговор вступил вице-президент: «Неужели мы близки к тому времени, когда придётся выбирать между победой в Ираке и разрушением войск». И президент сказал: «Кто-то не расположен к риску в таком процессе, и лучше, если этим человеком будешь ты, поскольку наверняка я не таков». В конце президент сказал: «Я буду делать то, что рекомендовал Петреус».

Президент сделал после встречи краткое заявление для прессы. Я говорил с Хэдли и Эдом Джиллеспи, консультантом президента и гуру коммуникаций, и предложил, что на предстоящих слушаниях в Конгрессе было бы полезно использовать менее резкий тон, чем обычно, и протянуть критикам руку. Они согласились и написали черновик заявления. Но президент всполошился и сделал весьма жёсткое заявление, воодушевившее его критиков. Впоследствии я обратился к Хэдли и Джиллеспи и спросил: «И что, таково его счастливое лицо?»

Иракский процесс в самом начале года во многом шёл так, как я и планировал ранее – и на что надеялся – и мы с президентом неофициально обсуждали за много месяцев до того. Мы не завершили вывод войск в Ираке до уровня перед наращиванием вплоть до лета 2008 года. Президент продолжал говорить о «победе». Я был доволен, что наши шансы неудач и унизительного отступления безмерно снизились. После всех ранних ошибок и неверных расчётов, возможно, мы в итоге правильно проведём финал игры.

Двумя днями позже, 2 сентября, президент и Конди втайне прилетели на базу ВВС Аль Асад в западном Ираке на встречу с Петреусом и Крокером, высшими чинами иракского правительства и несколькими суннитскими шейхами, сыгравшими столь важную роль в организации сопротивления аль-Каиде и повстанцам в провинции Анбар. Пейс отправился сам. Я прилетел отдельно на С-17 и взял с собой Фэллона.

Мне живо вспоминаются два разговора в Анбаре. Первый был между Крокером и президентом. Президент отметил, что борьба иракцев близка в той, которую прошли и мы – по гражданским правам. (Я отметил в этой аналогии влияние Крокера.) затем он сказал Крокеру: «Где ваша голова?». Райан пояснил, что он считал Ирак весьма иным и намного хуже, чем наша борьба за гражданские права. Он сказал, что важно было понять, что именно тридцать пять лет Саддама сделали с Ираком – он «разобрал» его. Это были страна и народ, истощённый страхом, и они были религиозны. Должно потребоваться время и «виток страха» должен быть разрушен. Действия США в 2003 году не были сменой режима, сказал Райан: «Это было нечто большее… И тут нет Нельсона Манделы, ведь Саддам убил всех. Тут можно выиграть, – сказал он, – но потребуется вовлечённость США и долгое время». Райан сказал, что были успехи, но «если мы уйдем, то тут будет гуманитарное бедствие масштаба Руанды, оно откроет ворота возвращению аль-Каиды в неуправляемые районы и откроет путь Ирану, с последствиями для всех арабских государств». Крокер был так суров и прям с президентом, как только мог.

Второй разговор состоялся между шейхами и губернатором провинции. Речь шла о местных властях, желающих получить деньги из столицы на свои крошечные проекты, словно они были членами Конгресса.

Заголовком по итогам поездки стало заявление президента прессе о том, что «Генерал Петреус и посол Крокер сказали мне, что если успех, который мы наблюдаем, продолжится, то станет возможно поддерживать тот же уровень безопасности меньшим количеством американских войск».

Печальной сноской встречи в Аль Асад стало то, что через несколько дней шейх Саттар, который возглавлял «Пробуждение» Анбара, сыгравшее такую значительную роль в успехе наращивания, был убит.

Последним препятствием для Крокера и Петреуса было пройти сквозь Капитолийский Холм 10 и 11 сентября. Они два долгих дня свидетельствовали на фоне шумных протестов – так называемые Code Pink Ladies, группы анти-военно настроенных женщин, одетых в розовые одежды, некоторых из них выгоняли из помещений слушаний. Крокер и Петреус отвечали за дела и были жёстко откровенны в отношении иракских проблем. Их осторожность и откровенность дали критикам и скептикам массу жвачки – этим они и занялись. Были и запомнившиеся моменты. Крокер в ответ на вопрос сенатора МакКейна о том, будут ли иракцы делать то, что мы от них хотим, ответил: «мой уровень уверенности нельзя проверить». сенатор Клинтон сказал Петреусу: «Доклады, которые вы нам представили, определённо требуют отставить недоверие». «Выиграть время? Для чего?», спросил сенатор Хейгель. Демократы предсказуемо были в ярости от того, что на политическом фронте в Ираке прогресс был столь мал. Многие республиканцы, надеявшиеся на более позитивные доказательства или показатели резких перемен стратегии, тоже были критично настроены. Некоторые их тех, кто втихомолку поддерживал военную политику президента, вроде сенатора Элизабет Доул, призывали к мерам «силового воздействия», другие призывали к законодательным переменам миссии.

Спокойная компетентность и честность Крокера и Петреуса оказали сильное влияние, особенно потому, что их подвергли невероятно враждебному расследованию, в частности в Сенате, как уже было сказано. Республиканское руководство Сената после слушаний выразило новую уверенность, что они смогут предотвратить проведение демократического законодательного предложения по войне. В то же время появилось объявление антивоенной группы MoveOn.org на полную страницу с обвинением Петреуса в искажении фактов в пользу Белого Дома с заголовком «Генерал Петреус или генерал Предай-нас?» Я посчитал, что это заслуживает презрения, и так прямо сказал. Такая атака на человека, посвятившего свою жизнь защите страны, привела в ярость республиканцев и в смущение – демократов, и, по-моему, осложнила критикам представить в печати их мнение. В конце этих двух дней стало ясно, хотя если несколько членов Конгресса и были довольны, но демократы не получили достаточно голосов для изменения военной стратегии. В этом отношении свидетельства Пита и мои 12 числа и речь президента 12 числа с объявлением о выводе – «возвращение с успехом» – оказались разочаровывающими.

В течение всего года я умышленно держал язык за зубами. Как написал один журналист в августе: «Даже на неофициальных встречах с законодателями, высшими советниками и собственными старшими командирами… он не раскрывал карты… он представляет собой… чиновника администрации, чьи взгляды минимально понимаемы». Я полагаю, что удерживал максимальный баланс в процессе, особенно в Конгрессе, если уж остальные игроки не знали точно, какой подход я поддерживал. Единственный человек, который знал, о нём помимо моих непосредственных подчинённых и Пейса, был президент. Я признал всё это на пресс-конференции 14 сентября: «Пока здесь, в Вашингтоне, в течение нескольких месяцев шли дебаты и, что более важно, пока мы рассматривали будущие действия США в Ираке, я придерживался весьма скупого освещения действий, полагая, что так буду более эффективным внутри Пентагона, при работе с коллегами из Совета Национальной Безопасности, в советах президенту и при работе с Конгрессом.»

Затем я поделился взглядами по многочисленным целям, на которые должны быть направлены следующие шаги в Ираке. Помимо прочего нам надо было максимизировать возможность, созданную наращиванием, для достижения наших долгосрочных целей и избежать даже намёка на американский провал или поражение в Ираке. Нам необходимо было убедить наших друзей и союзников в регионе – и дать сигнал потенциальным соперникам – что мы останемся самой значимой внешней силой там на долгое время. Нам надо было укрепить иракцев в уверенности, что им надо взять на себя ещё большую ответственность за собственное правление и безопасность. А дома нам надо было работать в направлении получения широкой двухпартийной поддержки устойчивой американской политики в Ираке, которая защитит долгосрочные национальные американские интересы и в стране, и в регионе. У нас была лишь одна дальнейшая цель – сохранить преимущества, завоёванные наши мужчинами и женщинами в униформе, и таким образом убедить их, что их служба и жертвы поистине имеют значение.

Я заключил: «Некоторые говорят, что стратегия Петреуса выводит наши силы слишком медленно, что мы должны уходить быстрее. Я полагаю, что кто бы что ни думал о том, что мы имеем в данный период времени в Ираке, провести следующую часть верно – и, понимая последствия неверного пути – для Америки играет решающую роль. Я верю, что наше военное руководство, включая блестящих боевых командиров, самое способное и квалифицированное и поможет сделать все верно».

Зная, что следующее столкновение будет в марте, я решил на пресс-конференции протянуть ещё одну морковку. Я сказал, что «надеюсь», что Петреус сможет в марте сказать «что он считает – темп вывода может остаться на том же уровне и во второй половине года, таким же как и в первой.» Я хотел подчеркнуть, что тенденции по войскам останутся нисходящими и, как я надеялся ранее в 2007 году, превратят дебаты 2008 года в обсуждение темпа вывода и долговременных отношениях по безопасности с Ираком, а не в дебаты о самой войне или нашей стратегии. Я твёрдо верил, что этот подход станет в долгосрочном плане лучшим для интересов США, и я надеялся, что это отразится на президентской кампании.

Последний вздох тех, кто хотел изменить стратегию, пришёлся на середину сентября при возобновившемся интересе к предложенной законодательной инициативе сенатора Джима Вебба, которая требовала войскам проводить дома столько же времени, сколько и в прошлых командировках за границу для передислокации. Это был ещё один способ вынудить президента ускорить вывод войск. На практике из-за поправки, нацеленной на отдельных солдат, а не подразделения, реально заставить их работать стало бы почти невозможно. Я сказал на сентябрьской пресс-конференции, что такая поправка может потребовать расширения поездок подразделений, уже находящихся в Ираке, с призывом Национальной Гвардии и Резервных войск, и это ещё больше вызовет напряжённость сил и снизит их боевую эффективность. Пейс и я указали, что поправка потребует от нас проверять отчёт по расквартированию каждого солдата, чтобы быть уверенными, что он или она провели дома достаточное время – это может вызвать раскол в подразделениях, ведь некоторые солдаты попали в ограничение по времени, а другие – нет. Эта поправка получила пятьдесят шесть голосов в Сенате в июле, и требовалось лишь ещё четыре для её проведения. Я усердно висел на телефонах, столь решительный в этом вопросе, как и всегда после того, как стал министром. После речи в Уильямсбурге, Вирджиния, семнадцатого числа я предложил сенатору Джону Уорнеру подбросить его в Вашингтон на вертолёте. Я воспользовался этим временем и объяснил бывшему министру военно-морских сил, что невозможность фиксации времени в Ираке при правильном проведении следующей части – и, понимая последствия, если это окажется неверно – для Америки критична. Я полагаю, что наше военное руководство, включая блестящего боевого командующего, – лучшее из возможных, и поможет нам сделать все правильно». Он согласился нас поддержать, что была важно с учётом высокого положения Уорнера в Комитете по Вооружённым Силам и статуса партнёра Уэбба от Вирджинии в Сенате.

В тот же день я сказал нескольким журналистам, что критики войны сдвигали ориентиры президента: они требовали сокращения войск, и теперь оно происходит; они требовали дату начала сокращения, она у них есть; они хотели графика продолжения сокращения, и Петреус его предоставил; и они хотели изменения миссии, и президент об этом объявил. Я сказал, что думаю, в интересах критиков позволить президенту придать ситуации в Ираке лучшую из возможных форм так, чтобы не передавать новому президенту ту неразбериху. Много из это я не вытянул.

Спикер Палаты Нэнси Пелотти пригласила меня на завтрак восемнадцатого числа. За пять дней она выпустила релиз новостей, в котором говорилось: «Стратегия президента в Ираке провалилась» и «Выбор – между планом демократов ответственного передислоцирования и планом президента бесконечной войны в Ираке». На фоне таких замечаний за завтраком я предостерёг её от проведения билля об оборонных ассигнованиях до октября и проведения всего Дополнительного Военного пакета, не назначая время в несколько недель или месяцев. Я напомнил ей, что президент одобрил рекомендации Петреуса по изменению миссии в декабре и сказал, что Петреус и Крокер рекомендовали устойчивый путь, заслуживающий широкой двухпартийной поддержки. Она вежливо пояснила, что её это не интересует. Я не удивился. В конце концов, нельзя же, чтобы факты и реальность – не говоря уж о национальных интересах – вторгались в партийную политику, не правда ли?

Я только что завершил весьма трудную восьмимесячную борьбу с Конгрессом, «импровизируя на грани катастрофы», если перефразировать историка Джозефа Эллиса. Но я получил то, что хотел. 21 сентября Конгресс не смог провести ни одну поправку по смене нашей стратегии.

Мы с Пейсом должны были свидетельствовать вместе в последний раз 26 сентября перед сенатским комитетом по ассигнованиям. Перед слушаниями я завтракал с лидером демократического большинства в Палате Стени Хауэром и несколькими членами демократической партии. Затем на ланче встретился с политической демократической группой Сената, возглавляемой лидером большинства Гарри Рейдом. Обе встречи прошли дружелюбно, серьёзно и содержательно.

Контраст со слушаниями днём не мог быть резче: самые дикие слушания за всю мою профессиональную жизнь. Пинк Леди и другие бушевали снаружи, огромная комната слушаний была скандальной и шумной. Председателем был древний и слабый сенатор Роберт Бирд. Слушания, предположительно по оборонному бюджету, в основном дали демократам ещё один шанс высказаться по Ираку. Бирд перенёс всё на совершенно новый уровень. Как проповедник-евангелист, он играл толпой, поощрял их, вводил в ярость, фактически вдохновляя протестующих перекрикивать меня и Пита. Бирд нам выкрикивал риторические вопросы, вроде «Вы и в самом деле ищете движения к стабильному, безопасному Ираку?» Толпа в унисон отвечала «Нет!». Когда он упомянул «бесчестную, дьявольскую войну в Ираке», протестующие кричали «Спасибо, спасибо!». Он растягивал свои слова ради драматического эффекта – война стоила «триллиииинннн» долларов и так далее.

Демократы в комитете чувствовали дискомфорт из-за отсутствия приличий. Двое из них говорили о необходимости порядка в зале. Сенатор Том Хэркин спросил Пита о его «пагубных» взглядах на геев среди военных. (Пит давал интервью в прошлом марте и выразил личное мнение о том, что гомосексуальное поведение аморально.) Пейс повторил своё мнение – в конце концов, это были последние слушания, и терять было нечего. Вот так. Зал пришёл в бешенство. Бирк полностью потерял контроль над слушаниями и осознал это. Он так стучал молотком, что я думал, он сломается. Затем он сказал, что слушания отложены и приказал очистить зал от зрителей. Пока полиция Капитолия занималась своим делом, сенатор-республиканец Джэд Грегг подошёл и сказал Хэркину: «Вам должно быть стыдно». Хэркин подпрыгнул на стуле и закричал в ответ «Мне не нужны ваши нотации».

Я подумал, что в целом было комично – сочетание Saturday Night Live (фильм «Вечеринка субботним вечером», – прим. перев.) и заседания в Конгрессе. Я не осмеливался обернуться на толпу, иначе бы расхохотался. Политически это было настолько запредельно, словно сенатская версия объявления газеты MoveOn.org. Я сказал сотрудникам на следующий день, что это были «мирные слушания… если не учитывать мятеж». Слушания, по-видимому, стали кульминацией моей битвы 2007 года с Конгрессом из-за войны в Ираке. Печально, но одна из политических жертв этих войн сидела рядом со мной за столом свидетелей в последний раз.

(Продолжение)