Этот человек родившийся 30 ноября 1874 года с внешностью раблезианского героя кажется и вправду шагнувшим в ХХ век откуда-то из Ренессансных времен: он и воин (в юности с оружием в руках демонстрировал чудеса храбрости), и политик (не нуждается в пояснении), и художник (его картины под псевдонимом «Чарльз Морин» появлялись на ежегодных выставках Королевской академии искусств, выставлялись в Париже и по достаточно высоким ценам приобретались коллекционерами), и литератор (в 1953 году Уинстон Черчилль был удостоен Нобелевской премии в области литературы, присужденной «за высокое мастерство в историческом и биографическом жанрах и за выдающиеся достижения в ораторском искусстве»)…

Уинстон Черчилль в 1947 году призывал США нанести ядерный удар по Советскому Союзу, чтобы выиграть холодную войну, следует из документов, рассекреченных Федеральным бюро расследований США.

Черчилль считал, что только превентивный удар по СССР сможет остановить распространение коммунистических идей на Западе, сообщает Daily Mail  (09.11.2014).

Из записки одного из агентов ФБР следует, что Черчилль призывал сенатора-республиканца Стайлза Бриджеса убедить президента США Гарри Трумэна начать ядерную атаку, которая «уничтожит Кремль» и превратит СССР «в легкую проблему».

Документы ФБР также свидетельствуют, что враждебность Черчилля по отношению к бывшему союзнику Британии была так сильна, что он был готов мириться с тысячами человеческих жертв в результате ядерного удара.

Черчилль также утверждал, что если США не решатся на ядерный удар, то СССР через два–три года нападет на Соединенные Штаты, когда получит атомную бомбу, и уничтожит мировую цивилизацию или отбросит ее на несколько лет назад.

Рассекреченный документ был впервые опубликован в книге журналиста Томаса Майера «Когда рычат львы: Кланы Черчиллей и Кеннеди». «Черчилль был великим военным историком, –  пишет Майер. –  Он видел в ядерном оружии новый этап в развитии военного дела, пока не понял, что ядерное оружие несет большие разрушения и жертвы».

Также Майер считает, что Черчилль был воинственно настроен до тех пор, пока не вернулся в кресло премьера Великобритании в 1951 году. С этого момента идея о ядерном ударе по СССР никогда не упоминалась.

Марк Алданов
ЧЕРЧИЛЛЬ
Очерк

В романе Марка Алданова «Начало конца» есть иронический автопортрет: маститый французский писатель приобрел известность историческими романами, но на хлеб насущный зарабатывает газетными очерками о современных политиках, в частности, об английском дипломате Антони Идене.

Самому Алданову выпало четыре раза писать о друге и покровителе Идена Уинстоне Черчилле. Почти ни к кому из политиков писатель нe испытывал симпатии, но о Черчилле отзывался так: «необыкновенный ум», «разносторонние дарования, порой граничащие с гениальностью».

Эти слова читатель найдет в публикуемом ниже очерке, написанном в США в 1941 г., до нападения Германии на Россию. Англия в одиночку ведет борьбу с мощной германской военной машиной, Черчилль – премьер-министр и олицетворяет для оккупированной Европы волю к сопротивлению.

В первый раз к личности Черчилля Алданов обратился в 1927 г., задолго до того, как тот стал одной из ключевых фигур истории ХХ века. Писатель задумал тогда цикл о «героях завтрашнего дня» – политических деятелях европейских стран, находящихся на пути к Олимпу, но еще не достигших его. Героями избрал Сталина (до начала коллективизации) и Гитлера (перед его приходом к власти). У Алданова выбор персонажей оказался снайперски точен: и Черчилль, и Сталин, и Гитлер оказались лидерами своих государств. Все трое, повторял Алданов, – люди выдающихся дарований, и очень жаль, что выдающийся этот дар присущ Сталину и Гитлеру. Черчилль представал у него как единственный крупный современный политик, который с самого начала осознал опасность гитлеризма.

Второй очерк под тем же названием «Уинстон Черчилль» отражает реальности другой эпохи, и тональность его иная: это очерк-дифирамб, очерк-панегирик. Но сквозь условности жанра прорывается обычный для Алданова аналитический подход, обсуждаются сложные, актуальные и в наши дни проблемы: какой тон брать демократическим политикам в переговорах с диктаторами, в какой степени можно полагаться на договоры с ними и т. п. Алданов считает, что предъявлять Гитлеру ультиматум надо было сразу же, как только он пришел к власти, что совершенно прав был Черчилль, когда не дал себя убаюкать рассуждениями о недопустимости вмешательства во внутренние дела суверенных государств. Что он еще раз оказался прав, когда, ненавидя коммунизм, стал, тем не менее, втягивать Москву в антигитлеровскую коалицию. Но в 1933 г. Черчилль не был у власти, а потом было уже поздно.

Внутренний мир «большого человека» Алданов раскрывает в рассказе «Микрофон» (впервые опубликован в 1942 г.) и в появившемся после войны рассказе «Истребитель». В центре рассказов – простые люди военных лет, Черчилль на обочине авторского внимания, но ему отведена важная роль. В первом рассказе англичанин-радиоинженер обеспечивает трансляцию выступления Черчилля и поддается обаянию и патриотическому одушевлению премьер-министра. Пожилого жителя Крыма, персонажа второго рассказа, выселяют из дома на период Ялтинской конференции – и Алданов пользуется возможностью изобразить конференцию, в частности, Черчилля, для которого братство по оружию, верность союзникам – не пустые слова, но тем не менее, глядя на советский почетный караул, британский лидер чувствует, что для его страны лучше, если бы этих людей было меньше.

Надеюсь, читатель оценит по достоинству старый очерк основателя «Нового Журнала», найдет в нем мысли, не утратившие свежести с годами. Готовя эту публикацию, я вспоминал крылатую фразу Алданова: «Не знаю чтения более актуального, чем притчи библейских пророков».

Машинописный текст очерка с авторской рукописной правкой хранится в фонде Алданова в Бахметевском архиве в Нью-Йорке. Печатается впервые, с разрешения руководства архива.

Андрей Чернышев

I

В самом центре Лондона, у Уайтхолла, расположена небольшая, довольно невзрачная на вид улица, название которой, Даунинг-стрит, известно всему миру. Улица эта названа так по имени английского дипломата, жившего в ХVII веке и оставившего по себе печальную славу. Под номером 10 на улице стоит знаменитый дом, построенный в 1671 году. В нем уже два столетия подряд творится история мира: здесь живут и работают первые министры Англии.

Ровно в семь часов утра ежедневно к этому, на вид тоже довольно невзрачному дому, теперь окруженному колючей проволокой и мешками с песком, подъезжает в открытом автомобиле невысокий, грузный рыжебровый человек с необыкновенно выразительным лицом, с глубоко засевшими блещущими умом глазами, с резко обозначенными скулами и морщинами. Это Уинстон Черчилль. Я видел его несколько раз в жизни. Если вглядеться в его лицо, особенно в глаза, то забыть их невозможно.

В Англии тщательно скрывают, где он проводит ночи: это военная тайна. Интеллидженс сервис имел сведения, что немцы чрезвычайно ею интересуются. В пору дневных налетов на Лондон германские летчики специально метили в дом на Даунинг-стрит. Это естественно: жизнь этого человека по ценности для его страны равна многим дивизиям.

Выйдя из автомобиля, первый министр тотчас спускается в подземное помещение. Там в подвале исторического дома для него устроена комната – не то кабинет, не то спальня – с письменным столом, с телефонами, с пишущими машинами и с кроватью. Он раздевается и ложится в кровать, где принимается за работу: читает полученные за ночь телеграммы, выдержки из газет, затем диктует разные предписания, ответы на запросы, резолюции по докладам. В кровати же он завтракает – «an enormous breakfast» – говорит близкий к нему человек. В 11 часов утра он снова одевается и поднимается наверх в ту комнату, которая в нормальное время служит рабочим кабинетом для первых министров.

Ему предписано врачами оставаться возможно больше в лежачем положении. Этот человек, который может считаться чудом энергии и силы воли, физически слаб и непрочен. У него пошаливает сердце и не в слишком хорошем состоянии легкие. В детстве он много болел; врачи предполагали, что он не выживет. Пятнадцати лет отроду он на уроке фехтования вывихнул руку и до сих пор владеет ею не совсем свободно. Еще тремя годами позднее с ним произошел другой несчастный случай, очень отразившийся у него на почках. Предки Черчилля, как большая часть английских аристократов, учились в Итонской школе. Его туда нельзя было отдать, так как климат Виндзора, где находится эта старинная школа, был признан недостаточно благоприятным для мальчика со столь слабым здоровьем. Все это не мешает ему в 66 лет есть за троих, пить за двоих и работать от четырнадцати до семнадцати часов в сутки.

В 11.30 утра начинается заседание кабинета министров, происходящее в большой продолговатой комнате, занятой в длину столом красного дерева. По стенам висят портреты министров. В простенках книжные шкапы – по традиции каждый новый министр обязан подарить книгу или книги в это собрание. Для обыкновенных министров у стола стоят стулья, для премьера кресло. Заседания продолжаются от часа до нескольких часов, в зависимости от важности предмета обсуждения и от того, любит ли долгие споры премьер. Словоохотливых министров на Даунинг-стрит недолюбливают. Наименее словоохотливым, как говорят, был покойный лорд Китченер. В 1914 году, будучи военным министром, он принципиально не делился военными секретами с кабинетом. Он будто бы даже объяснил это премьеру Асквиту довольно бесцеремонно: «Все ваши министры сообщают о прениях в кабинете своим женам. Исключение составляет X., который сообщает об этих прениях своей любовнице!»

После завтрака премьер спит около часа, затем возвращается в кабинет и принимает посетителей. Затем, если необходимо, отправляется в парламент или к королю. Обедает он в своей частной квартире во втором этаже. Я видел дом на Даунинг-стрит только снаружи, но мне попадались фотографии главных салонов дома (в нем всего 68 комнат). Они убраны превосходно: портреты работы Рейнолдса и Гейнсборо, старая дорогая мебель, гобелены. Впрочем, парадные комнаты французских министерств, особенно министерства иностранных дел, где мне случалось бывать, еще лучше. Вечером, после обеда, в связи с наступлением часа ночных воздушных налетов, Черчилль опять спускается в подвальную комнату и там работает всегда до полуночи, а иногда до трех часов ночи. На письменном столе у него стоят три телефона разных цветов. За работой он напевает единственную песенку, которую знает: «Run, rabbit, run!» – это если Черчилль в хорошем настроении духа.

В хорошем настроении духа он бывает гораздо чаще, чем в дурном. Все знающие его люди говорят об его веселом оптимистическом характере. Говорит об этом и он сам. Вдобавок он считает себя счастливым человеком. Однажды, лет двадцать тому назад, Черчилль сказал одному своему другу: «Моя жизнь, в общем, очень счастливая и становится все счастливее. Я многому научился в жизни и продолжаю учиться каждый день».

Слова во многих отношениях замечательные. Конечно, нынешний премьер родился очень «счастливо»: он сын министра и внук герцога Мальборо. В Англии внукам герцогов, если они не больные и не идиоты, можно, по общему правилу, считать почти обеспеченными хорошую карьеру и успехи в жизни. Но карьера и успехи, как известно, счастья не составляют. Можно было бы сослаться на знаменитых, гениальных людей, которые прожили, в общем, на первый взгляд, весьма счастливую жизнь и которые слов Черчилля никак о себе не произнесли бы. Гете утверждал, что он всегда был несчастен. Лев Толстой как-то сказал: «Халиф Абдурахман говорил, что у него в жизни было четырнадцать счастливых дней. У меня не было и четырнадцати…»

Но если даже оставаться только в области внешних признаков счастья, то и тогда едва ли можно признать Черчилля баловнем судьбы, по крайней мере в полном и совершенном смысле слова. Как уже было сказано, здоровьем он не мог похвастать никогда. Не был он и богатым человеком. Принадлежа к одной из знатнейших семей Англии, он никакого состояния от отца не унаследовал и до сорока семи лет жил исключительно литературным трудом. Правда, зарабатывал он много. Газетный магнат лорд Риддель в своих воспоминаниях не без досады сообщает, что Черчиллю платят по полкроны (около 60 центов) за слово. За написанную нынешним английским премьером биографию его отца он получил от издателя 8 тысяч фунтов. Но состоятельным человеком Черчилль стал лишь в 1921 году, когда скончавшийся кузен его, лорд Герберт Ван-Темпест завещал ему имущество, приносящее 5 тысяч фунтов годового дохода. Это почти не изменило его образа жизни: и до наследства, и после него он работал – даже в ту пору, когда не находился у власти – очень много, как работают во Франции, в Америке и как почти никто не работал в старой счастливой Англии.

Что сказать о степени «удачности» его политической жизни? Я буду подробнее говорить о ней дальше. Конечно, он рано стал членом парламента, очень рано стал министром – Эдуард VII ко дню его свадьбы подарил ему палку с надписью: «Самому молодому из моих министров». Но премьером Черчилль стал лишь на склоне дней и популярностью начал пользоваться, как в парламенте, так и в печати, лишь с начала нынешней войны. Он сам сказал лорду Фишеру: «Я никогда ни в каких интригах не участвовал. За все, чего я в жизни добился, мне пришлось бороться. И тем не менее нет человека, которого у нас ненавидели бы так, как меня».

Быть может, это чуть преувеличено. Я не знаю, «ненавидели» ли Черчилля по-настоящему: в Англии все-таки политическая жизнь протекает без острых личных страстей. Верно, однако, то, что «хоронили» нынешнего главу правительства очень часто. В прошлую войну после неудачи Дарданелльской экспедиции, как известно, на него была возложена вся ответственность. Он должен был уйти в отставку. «Его жизнь разбита… Он совершенно потерял общественное доверие… Он пал как Люцифер, и надеяться ему больше не на что. Большая трагедия!» – сказал в 1916 году один из его ближайших сотрудников. «Конченый человек!» – писали газеты.

Ах, эти «конченые люди»! Я склонен думать, что в политике нет конченых людей. Помнят ли читатели, что около I860 года Улисс Грант тоже считался разбитым и навсегда конченым человеком? Это не помешало ему позднее оказаться победителем в войне и национальным героем, не помешало проделать одну из самых блестящих карьер в истории. Политические похороны равно ничего не доказывают и ничего не стоят. Недорого стоит и политический апофеоз.

Здесь я касаюсь вопроса щекотливого и деликатного. Скажу с самого начала читателю, что я считаю Черчилля большим, очень большим человеком, человеком необыкновенного ума и необыкновенных разносторонних дарований, пожалуй, граничащих с гениальностью. При этом мнении я должно быть и останусь, как бы дальше ни развивалась война и как бы она ни кончилась. Однако я от себя не скрываю: историческая репутация Черчилля почти всецело зависит от дальнейшего хода войны. Если, избави Бог, Англия войну проиграет, то на нынешнего главу правительства возложат ответственность решительно все и обвинять его будут решительно во всем. В этом случае он снова будет объявлен «неудачником», как был им объявлен в 1916 году.

Это, впрочем, относится не только к нему. В несколько меньшей мере в той же чертовой лотерее разыгрывается историческая репутация многих государственных людей, в том числе другого очень большого, по-моему, человека: президента Рузвельта. Если Гитлер будет уничтожен, Рузвельт перейдет в историю как один из величайших, как величайший, быть может, из всех президентов Соединенных Штатов. Но если Гитлер войну выиграет, то историки, вероятно, будут расценивать фигуру президента иначе. Что же делать, «ничто не имеет такого успеха, как успех». Какие выводы отсюда следуют? Теоретически говоря, отсюда ничего не следует, кроме того правила великого итальянца, которое любил повторять Карл Маркс: «Следуй своим путем, и пусть люди говорят, что им угодно». Но как жаль, как жаль, что этому правилу так трудно следовать в жизни, особенно государственным деятелям и, в частности, государственным деятелям демократических стран.

Черчилль на этот счет, вероятно, не заблуждается. В ранней молодости будучи офицером в Африке, он писал после кавалерийской атаки, в которой участвовал: «In one respect a cavalry charge is very like ordinary life. So long as you are all right, firle in the saddle, your horse in hand, and well armed, lots of enemies will give you a wide berth. But you have lost a stirrup, have a rein cut, have dropped a weapon, аre wounded, or your horse is wounded; then is the moment when from all quarters enemies rush upon you».*

Подкапываются под него разные люди и теперь. Сейчас это еще не страшно. Как ни подтачивает война людей и их репутации, в настоящее время Уинстон Черчилль еще чрезвычайно популярен – вне всякого сравнения с другими государственными людьми Англии. По данным Британского института общественного мнения, за нынешнего премьера стоит 89 проц. англичан. Один видный американский журналист, который не может быть, по-видимому, причислен к безоговорочным поклонникам Черчилля, пишет, что в Лондоне ему от всех беспрестанно приходилось слышать: «Мы просто не знаем, что Англия делала бы без него». По словам того же журналиста, Черчиллю вменяют в вину только одно: он будто бы слишком привязан к своим друзьям и не удаляет с видных постов тех из них, кого уволить не мешало бы.

В 1914 году Черчилля обвиняли в обратном – в том, что он увольняет людей слишком часто и слишком смело. Действительно, будучи тогда морским министром, он произвел коренную чистку среди адмиралов, не щадя людей знаменитых и чрезвычайно популярных.

Противоположные упреки взаимно исключаются. Забавно то, что нападали и нападают на Черчилля те самые люди, которые решительно ничего не предвидели и в свое время издевались над его мрачными предсказаниями. Я буду дальше говорить о том, каковы были эти предсказания и как к ним относились в Англии самые «ответственные» (хороша их «ответственность»!) люди самых разных партий, от Болдуина до социалистов, от Ллойд-Джорджа до Невилла Чемберлена.

Уход Черчилля в настоящее время, по-моему, был бы национальной или даже мировой катастрофой. Заменить его решительно некем.

Говорят, что незаменимых людей нет. Это отчасти верно. Уж на что считался «незаменимым» человеком у большевиков Ленин, однако дела СССР идут теперь не хуже и не лучше, чем при нем. Все же из общего правила есть исключения. Теперь достаточно ясно, например, что в 1917 году Клемансо был незаменим: он был последней ставкой Франции на полную победу. Он сам так думал – и носил при себе яд на случай, если бы оказалось, что победа невозможна и при нем. В Париже тогда все знали, что в случае ухода Клемансо остается только кабинет Кайо, считавшегося сторонником соглашения с Германией без победы той или другой стороны: кабинет Кайо для немедленного начала переговоров о компромиссном мире. Теперь в Англии положение еще сложнее, так как то, что можно было бы по внешности с натяжкой назвать компромиссным миром, сейчас было бы по существу полной победой Гитлера.

Во всякой другой стране люди для такого мира нашлись бы. Они могут, пожалуй, найтись и в Англии, причем на разных полюсах политического мира. Но в Англии у них шансы неизмеримо слабее, чем в какой бы то ни было стране, вследствие национальных особенностей британского характера и вследствие принципов политического устройства страны. Кроме того, к великому счастью человечества, соотношение сил пока еще не вызывает нужды ни в кабинете какого-либо лорда Лондондерри, ни в практическом подходе к тому, что в России в 1917 году называлось «похабным миром». Клемансо носил при себе яд. Черчиллю носить при себе яда не надо даже в фигуральном, метафорическом смысле этого выражения. Оно не везде теперь метафорично: ведь покончили же с собой венгерский и греческий премьеры. Англия, однако, не Греция и не Венгрия. У нее есть огромное военно-политическое могущество и есть вековая уверенность в себе старого беспроигрышного игрока, почти никогда не знавшего поражений. Черчилль – последняя и наиболее надежная ставка Англии на полную победу.

II

Новый и самый блестящий период в политической жизни Черчилля начался в 1933 году с приходом к власти Гитлера.

Англией правили Болдуины и Чемберлены. Их имена просто неловко вспоминать в сочетании с именем нынешнего первого министра – настолько он крупнее их, умнее и талантливее! Человек, который по уму и талантливости считался его соперником, Ллойд-Джордж, был в оппозиции. Он расходился с Болдуином и Чемберленом почти во всем, но по вопросу об отношении к национал-социалистической Германии Ллойд-Джордж был к ним близок. Они думали, что никакой опасности для мира, для Европы, для Англии нет. Он тоже так думал. Он даже ездил на поклон к Гитлеру и вынес из беседы с ним самые успокоительные сведенья: разумеется, нет ни малейшей опасности, фюрер в мыслях не имеет войны, да если бы он и хотел воевать, то у него нет для этого возможности: нет офицеров, нет кадров, нет нефти и т. д. Это высказывалось в речах, в статьях, в интервью. Бумага все терпит. Уши членов парламента тоже.

Без всякого преувеличения можно сказать, что в Англии всю опасность положения понимал один человек – Уинстон Черчилль. Надо признать истинной катастрофой то, что к власти его не звали. Он не раз давал понять, что не дорожит своим пребыванием в оппозиции – вдобавок в какой-то странной, неофициальной оппозиции (он ведь оставался членом правительственной партии). Некоторые газеты – впрочем, не часто и без большой энергии – напоминали правительству, что консервативная партия, да и Англия, не могут позволить себе такой роскоши: отстранения от власти столь выдающегося и талантливого человека. Ничто не помогало: Черчилля к власти не звали. По слухам, главной причиной была личная антипатия к нему Чемберлена. Невилл Чемберлен, тоже по слухам, теперь в Англии пользуется кличкой «Devil Chamberlain». Нехорошо бранить мертвецов (включая сюда и мертвецов политических), да и ничего «дьявольского» в личности покойного премьера, разумеется, не было. Но этот грех перед родиной ему англичане вправе не прощать.

То же самое происходило во Франции – тут я могу говорить отчасти как свидетель и очевидец. Было несколько энергичных и проницательных людей. Одни из них умерли – именно тогда, когда больше всего были нужны. Другие не пользовались влиянием. Правили Даладье, Сарро, Поль-Бонкуры; под разными именами на Сене пошел сплошной Поль-Бонкур. Эти люди довольно прочно завладели «властью» как раз в ту пору, когда Гитлер стал канцлером.

Поистине невозможно без душевной боли оглядываться на столь недавнее и столь далекое теперь прошлое. Нужны были чудовищные ошибки, целое море глупости, слабости, бесхарактерности для того, чтобы сделать возможным случившееся. В свое время ведь не было ничего легче, чем предотвратить катастрофу. В 1933 году одного окрика из Парижа и Лондона, одной угрозы мобилизацией, захватом Рурской области было бы вполне достаточно, чтобы Гинденбург убрал Гитлера: Германия тогда не имела ни воздушного флота, ни артиллерии – она о сопротивлении не могла и думать.

Указывалось, что для вмешательства Франции и Англии не было «ни предлога, ни причины». О «предлоге» можно не говорить: предлогов было сколько угодно. К войне Германия готова не была, но она вооружалась уже до Гитлера. Генерал фон-Шлейхер в бытность свою канцлером приступил даже к постройке подводных лодок. Французский генеральный штаб имел секретное досье о вооружении Германии, о тайных складах оружия, запрещенного Версальским договором. Много раз и французская печать, и французские делегаты в Лиге Наций грозили предъявить это досье. Если бы оно было предъявлено с ультиматумом в 1933 году, то либо Гитлеру пришлось бы положить конец вооружению и выдать все склады – тогда от его престижа ничего не осталось бы, – либо Гинденбургу пришлось бы заменить Гитлера другим лицом, более подходящим для союзников да и для всего человечества.

Что же касается «причин», то тут, конечно, роковую роль сыграл (как и в 1918 – 1920 годах) «принцип невмешательства во внутренние дела другого государства». Сколько раз я эти идиотские слова слышал и во французской палате депутатов, и на сессии Лиги Наций: «Чужие внутренние дела, внутренний режим чужого государства нас не касаются!» С каким самодовольством, с какой гордостью эта фраза произносилась! Впоследствии оказалось, что чужие «внутренние дела» все-таки немного «нас касаются». Настолько касаются, что из-за этих чужих внутренних дел Франция и погибла.

В Париже главную ответственность возлагали на англичан: «Мы не могли действовать решительно, потому что Англия этого не хотела и этого не допустила бы». Это верно лишь отчасти. Британский кабинет «допустил» в свое время занятие Рурской области, произведенное Пуанкаре по гораздо более низменным причинам: не для того, чтобы спасти мир от надвигающейся катастрофы, а для того, чтобы заставить германскую демократию платить деньги, причитавшиеся союзникам по Версальскому договору. В 1933 году дело шло уже не в отношении демократической Германии, а в отношении Германии национал-социалистической. После первых «эксцессов» Гитлера британское общественное мнение было так возбуждено против национал-социалистов, что в Лондоне никто не пошевелил бы пальцем для воспрепятствования энергичной политике Парижа. Но те люди, что во Франции стояли тогда у власти, ссылались на Англию в оправдание своей собственной «нерешительности».

Однако доля правды в этом утверждении все-таки была: если бы Англия повела энергичную политику, то Франция ее всецело поддержала бы, тем более, что в 1933 году риска войны не было никакого. Гитлер и Геббельс сами впоследствии издевались над беспомощностью, проявленной в ту пору бывшими союзниками. Для энергичной политики во Франции нужен был бы Клемансо, который, конечно, никого не спрашивая, не спрашивая и Англию, двинул бы войска на Рейн через день после прихода Гитлера к власти. В Англии такую политику мог повести один Уинстон Черчилль.

Надо, впрочем, оговориться. Клемансо верил в силу и только в силу. Он одинаково ненавидел немцев, как демократов, так и реакционеров. О Черчилле этого никак сказать нельзя. В своих воспоминаниях он пишет о Германии без всякой ненависти, отдавая должное мужеству, энергии и качествам немецкого народа. Пока в Германии у власти были демократы, Черчилль решительно стоял за миролюбивое соглашение с ними, за такое соглашение, которое, быть может – не говорю «наверное», – сделало бы приход Гитлера к власти невозможным. Об опасности, о необходимости энергичной политики он заговорил лишь после того, как от демократии в Германии больше ничего не оставалось.

В одной из самых замечательных своих речей, произнесенных после назначения Гитлера канцлером, Черчилль говорил о надвигающейся на Англию опасности: война с расистской Германией становится все более вероятной с каждым днем. Кто может сказать, как кончится эта война? Авиация стала мощным орудием истребления. Вполне возможны налеты немецких летчиков на Лондон, на Бирмингем, на Шеффилд. «Опасность, которая грозит нам, – сказал Черчилль, – сулит не только тяжкие страдания, но и гибель: я разумею завоевание, покорение (Англии. – М. A.) в настоящем смысле слова. Надо считаться с этим фактом, пока еще есть время для мер по его предупреждению».

Я не знаю, как принимали недоверчивые слушатели эту речь. Вполне возможно, что эти странные предсказания были встречены смехом: никто не верил мрачным пророчествам Черчилля даже гораздо позднее. Невилл Чемберлен, разумеется, пренебрежительно опроверг все его заключения. Факт трагикомический: Ллойд-Джордж, который был в оппозиции правительству и вдобавок терпеть не мог Чемберлена, на этот раз горячо поздравил его с тем, что он так хорошо разгромил «экстравагантные и алармистские суждения», высказанные Уинстоном Черчиллем. – Теперь тот же Ллойд-Джордж порицает нынешнего главу правительства за все грехи, включая недостаток предусмотрительности!

Так же относились к предсказаниям Черчилля почти вся печать, громадное большинство членов парламента, консерваторы, либералы, социалисты. Он приводил цифры, они немедленно опровергались «из самого осведомленного источника». В ноябре 1936 года он сообщил палате общин, что у Германии есть 1500 аэропланов и что германский воздушный флот уже сильнее английского. Последовало тотчас авторитетное опровержение Болдуина: германский воздушный флот вдвое слабее английского и такое соотношение между ними останется и впредь. Весь парламент и вся Англия были в восторге: Болдуин вполне успокоил страну.

Британское правительство бездействовало. По яркому выражению Черчилля, члены кабинета «decided only to be undecided, resolved to be irresolute, adamant for drift, all powerful for impotence»,* предпочитали ничего не делать. Он предостерегал и французов. Андре Моруа в своей последней книге сообщает, что Черчилль тщетно убеждал его повести в парижских газетах кампанию с требованием усиления французского воздушного флота. То же самое и с таким же успехом он говорил разным французским политическим деятелям. Они его не слушали. Как и англичане, они подписывали одну бумажку за другой. Все бумажки заключали в себе «гарантии». Гарантий у мира было – и есть по сей день – сколько угодно. Вера в бумажки останется одной из немногих комических сторон нынешней мировой трагедии.

Практический смысл советов и требований Черчилля сводился к двум положениям: с одной стороны, надо вооружаться, надо вооружаться возможно скорее и решительнее, не останавливаясь ни перед какими жертвами и затратами; с другой стороны, необходимо объединить вокруг Франции и Англии все страны, которые не согласны идти в рабство к немцам. Черчилль был убежден, что если Лондон и Париж поведут энергичную политику самозащиты и защиты мира, то с ними объединятся – не только посредством бумажек, а по-настоящему – три четверти европейских государств. Он отстаивал Лигу Наций, отстаивал ее даже после аннексии Австрии! В этом опять коренное различие между ним и Клемансо, который со дня основания Лиги и вплоть до своего последнего дня считал ее глупой выдумкой, решительно ни для чего не нужной.

Предвидя войну с Германией, Черчилль пошел на жертву, которая ему была, вероятно, особенно тяжела: он стал постепенно и осторожно высказываться за соглашение с советской Россией. Едва ли во всей Европе есть государственный деятель, который так ненавидел бы большевиков, как он. Черчилль был главным их врагом в 1918–20 годах, тут снова сходясь с Ллойд-Джорджем. Уйдя от власти, он громил их в своих книгах и статьях так, как из западноевропейских политических деятелей их не громил, кажется, никто другой. Это, правда, ему не мешало очень высоко ставить дарования Ленина. В пятом томе своих воспоминаний он пишет: «Ленин был в отношении Карла Маркса тем, чем Омар был в отношении Магомета… Ум у него был мощный и в некоторых фазах необыкновенный. Ему было доступно понимание всего (It was capable of universal comprehension – ?!) в степени, редко достигаемой людьми». Однако в Москве отлично знали, что в демократических странах советский строй не имел и не имеет более ожесточенного врага, чем Черчилль. Попытка сближения с большевиками стоила ему, конечно, недешево. Он надеялся, что можно будет, ценой принципиальных и непринципиальных жертв, ввести СССР в антигерманскую коалицию. «Все отходит на второй план по сравнению с германской опасностью», – так приблизительно можно передать основной принцип политики Черчилля начиная с 1933 года. В этом у него единомышленников в Англии не было совершенно. Во Франции более или менее (только более или менее) близок был к его взглядам Поль Рейно, который высказывал эти взгляды неизмеримо осторожнее. До некоторой степени к его единомышленникам может быть причислен еще Мандель, но он в последние годы большим влиянием не пользовался. Манделя в Париже очень не любили, что он без основания приписывал своему еврейскому происхождению.*

Мандель, ученик и ставленник Клемансо, выражал традиции своего учителя. Если проницательность Черчилля вызывает справедливое удивление, то еще в большей степени приходится удивляться проницательности Клемансо, который, как известно, не дожил до прихода Гитлера к власти и который тем не менее был совершенно убежден в неминуемости катастрофы. За несколько месяцев до своей кончины, в 1929 году, он сказал, что новая война начнется через десять лет и что Франция в ней будет разбита. Это сбылось с совершенной точностью: война началась ровно через десять лет после того, как эти слова были сказаны. Я не стал бы ссылаться на столь замечательное предсказание, если бы оно было кем-либо опубликовано теперь: сам Клемансо говорил, что нет ничего легче, чем предсказывать то, что было. Эти его слова были опубликованы вскоре после его смерти. Разумеется, никто на них внимания не обратил.

В отличие от Клемансо, Черчилль не был ни пессимистом, ни мизантропом: он верил если не в ум и проницательность, то в мощь и в моральные силы своего народа. В одной своей статье, напечатанной в 1936 году, он пишет: «Хотя я ясно вижу темную сторону вещей, все же в явном противоречии с этим я каждое утро просыпаюсь с новыми надеждами, с возрожденной энергией. Я твердо верю, что английский народ пока остается хозяином своей судьбы. Думаю, что у нас еще будет время для исправления прошлых ошибок. Верю также, что дух нашего народа здоров, что его миссия не кончена. Я намерен выполнить и свою долю работы, пока мне еще дана жизнь и пока у меня остаются силы».

Свою долю работы он, как мы все знаем, выполняет, выполняет даже с некоторым избытком. Боюсь, что здоровье его надорвано; это чувствуется и в радиопередачах его голоса, и в его снимках на экране. Заменить его некем. В случае его ухода в отставку (не по болезни) возможен только кабинет Ллойд-Джорджа или какого-нибудь лорда Лондондерри для заключения мира. В этом случае полностью сбылись бы слова, сказанные Черчиллем в речи 24 марта 1938 года: «Я был свидетелем того, как этот знаменитый остров (Англия – М. А.) безостановочно спускался по лестнице, ведущей к мрачной пропасти. В начале лестница широка и прекрасна, но вскоре ковер кончается. Еще немного дальше – отдельные ступеньки, а затем и они обрываются под ногами…»

1941, Нью-Йорк

—————-

*«С некоторой точки зрения кавалерийская атака очень похожа на обычную жизнь. Пока вы в порядке, твердо держитесь в седле и хорошо вооружены, враги далеко вас обходят. Но стоит вам потерять стремя, лишиться узды, выронить оружие или получить ранение – самому или лошади, – и тут же со всех сторон на вас ринутся враги.»

* «решились только на нерешительность, постановили ничего не постановлять, а плыть по течению со всей мощью импотенции.»

*В июне 1940 года, в пору французской катастрофы, Мандель сказал: «И ведь я мог бы спасти Францию, если бы я только назывался Дюбуа!». Мандель хотел сказать, что ему помешали спасти Францию его еврейское имя и происхождение. Едва ли это верно: во Франции это тогда имело мало значения. (Примечание М. Алданова)

ЗАГАДКА  УИНСТОНА  ЧЕРЧИЛЛЯ
Николай Метелкин

Стоял февраль 1945 года. Шла знаменитая Ялтинская конференция, во время которой главы трех союзных держав, Великобритании, СССР и США, определяли принципы своей послевоенной политики.

Неожиданно премьер-министр Англии Уинстон Черчилль выразил желание посетить деревню Бурлюк под Балаклавой, где когда-то располагалось имение знаменитого поэта-футуриста Давида Бурлюка. Сотрудников НКВД, опекавших премьера, эта просьба несколько удивила, но отказать высокому гостю никто не посмел.

Однако, прибыв под Балаклаву, Черчилль к имению поэта не проявил ни малейшего интереса. Он попросил остановить автомобиль посреди дороги; вышел, повернулся в сторону белой каменной стелы, одиноко стоявшей среди виноградников — и, несмотря на пронзительный ветер, снял шляпу. Затем премьер склонил голову и несколько минут простоял в полном молчании.

Ни много, ни мало, а через 57 лет Балаклаву посетила внучатая племянница Уинстона Черчилля, графиня Эйвант, прибывшая в Крым с частным визитом. Став на том же месте, графиня склонила голову перед тем же скромным памятником…

Что же связывает род Черчиллей с Крымом и с белым обелиском среди виноградников?
Чтобы понять это, надо вспомнить о большой, почти забытой войне, некогда развернувшейся в этих местах. Она началась в 1853 году благодаря соперничеству России и Турции за господство на Ближнем Востоке.

Затем на стороне Османской империи выступили Англия, Франция и Сардинское королевство. Российские войска вошли в Молдавию и Валахию, успешно действовали на Кавказе; в последнем в мировой истории сражении парусных флотов, Синопском, вице-адмирал Павел Нахимов пустил ко дну эскадру Осман-паши. Но затем успех оставил отсталую в военном и экономическом отношении Россию.

Ровно 150 лет назад были блокированы порты Балтийского моря; десант западных держав высадился в Крыму. Началась беспримерная, героическая оборона Севастополя, продолжавшаяся 349 дней.

Россия потерпела поражение; был подписан Парижский мир, согласно которому Россия возвращала земли, которые уже считала своими. По некоторым сведениям, из-за проигрыша в Крымской (Восточной) войне покончил с собой император Николай Первый…

Впрочем, что говорить о правителях? Их интересы были достаточно чужды воевавшим сторонам, — что не помешало и русским, их противникам проявить исключительное мужество в бою. Мужество, которому воздавали честь даже враги…

Стела под Балаклавой была воздвигнута в память о том, что здесь, в месте, названном «Долиной смерти», в дни Крымской войны, погибла бригада легкой кавалерии, включавшая цвет английского дворянства. В числе убитых был и герцог Мальборо — дед Уинстона Черчилля.

Предки премьера вписали немало славных страниц в историю Англии. Джон Черчилль, один из самых выдающихся британских полководцев, в 1685 году подавил восстание против короля Якова II (фавориткой которого была, кстати, сестра полководца).

Но когда через три года на берег Англии со своим войском высадился Вильгельм III Оранский, Черчилль перешел на его сторону. Новый король пожаловал ему титул графа Мальборо… а четыре года спустя приказал заточить Черчилля в Тауэр за тайные сношения с приверженцами прежнего короля, якобитами.

Впрочем, скоро неугомонный граф добился благосклонности принцессы Анны Стюарт, наследницы престола, и в 1694 году вернулся ко двору.

В 1702 году, став королевою, Анна поручила Джону командование войсками. До сих пор в фамильном дворце Черчиллей висит огромная картина с изображением Блэнхеймской битвы: на полотне граф скачет впереди всех, прямо под огонь французских батарей. После этой битвы ему присвоили титул герцога.

Увы, карьера герцога Мальборо закончилась разрывом с королевой. Правда, перед этим прославленный военачальник успел получить в награду за свои победы самый большой в Англии замок, названный Блэнхеймом — в честь той самой битвы…

Отца Уинстона Черчилля, сэра Рэндольфа, называли лучшим из молодых английских политиков. Мать будущего премьера, дочь американского миллионера, считали первой красавицей в Британии; дядя Уинстона был пятым по знатности из десяти английских герцогов.

В высшем свете поговаривали, что молодая Дженни Черчилль слишком уж близка с австрийским атташе, красавцем и богачом графом Кинским, а также с наследником престола, принцем Уэльским, — но сплетни не смогли повлиять на добрые отношения между супругами. У них был роскошный дом, породистые лошади; они давали отличные обеды…

Но о том, что, по меркам лондонского света, Черчилли бедны, как церковные мыши, знали решительно все, — кроме юного Уинстона. Большая часть доходов семьи уходила на содержание замка, поместий, городских домов, ста лошадей и полутора сотен слуг, — а американский папочка-миллионер, к огорчению супругов, обанкротился сразу же после их медового месяца.

Уинстон родился в 1874 году, всего через несколько месяцев после свадьбы своих родителей. Однажды в середине званого вечера леди Черчилль неожиданно почувствовала себя плохо; ее еле успели привести в одну из ближайших комнат, которая по случаю бала была превращена в дамскую раздевалку.

В этой необычной обстановке, на грудах пальто, шляп и горжеток, появился на свет горластый карапуз. Ребенок был рыжий; тупым и несколько вздернутым носом он напоминал своих предков из рода Мальборо. Ему дали имя Уинстон Леонард Спенсер Черчилль.

Вскоре, в соответствии с традициями английского бомонда, на первой полосе газеты «Таймс» появилось объявление: «30 ноября во дворце Блэнхейм леди Черчилль преждевременно разрешилась от бремени сыном».

Однако, по законам того же избранного круга, сами родители воспитанием детей не занимались. Уинстон рос, по существу, не зная отца с матерью, и все больше привязывался к своей заботливой няне. Черчилль горячо любил старушку до самой ее смерти. Впоследствии, когда он уже стал крупным государственным деятелем, портрет няни всегда красовался у него в кабинете.

Появление на свет маленького Уинстона вызвало немалую тревогу у всей титулованной родни. Ведь у старшего брата сэра Рэндольфа, маркиза Блэндфорда, будущего восьмого герцога Мальборо, был только один сын. Это означало, что, если с единственным сыном Блэндфорда что-либо случится, титул и владения герцогов Мальборо перейдут по наследству к Уинстону Черчиллю.

В течение двадцати лет Уинстон не терял права стать наследником титула и родового поместья. Но за это время сын Блэндфорда уже стал девятым герцогом Мальборо и женился на 18-летней мисс Вандербильт, дочери известного американского миллиардера.

Бабушка ее мужа и Уинстона Черчилля заявила американке: «Вашим главным долгом теперь является рождение ребенка. И это должен быть сын, ибо было бы невыносимо, если бы недоносок Уинстон унаследовал титул герцога».

Новая герцогиня успешно справилась с поставленной перед ней задачей, а «недоносок» утратил право когда-либо унаследовать заветный титул…

В семь лет Уинстон был отдан в закрытую приготовительную школу в Аскоте, весьма престижную и дорогую, гордившуюся своими традициями.

Затем мальчика перевели в Хэрроу — одну из самых аристократических школ Англии. Как позднее признавался наш герой, именно там он возненавидел греческий язык и латынь… (Уже будучи армейским лейтенантом, Черчилль отправился в Хэрроу, чтобы отхлестать ненавистного директора, — но тот к тому времени уже умер.)

Вообще-то, Уинстон далеко не был бездарным, но отличался непробиваемым упрямством и изучал только те предметы, которые ему нравились. Терялись самые опытные учителя… Мальчика, как и все шесть поколений его предков в школьную пору, безжалостно пороли, — а родители вспоминали о нем от случая к случаю.

В конце концов, сэр Рэндольф Черчилль принял решение, определившее дальнейшую жизнь сына: парень пойдет в армию. Ведь он еще с детства только то и делал, что с утра до вечера играл оловянными солдатиками. А солдатиков у Черчилля-младшего было… полторы тысячи!

В ту пору его тридцатисемилетний отец получил должность министра финансов. Это был второй по значению пост в правительстве, до кресла премьер-министра оставалось всего несколько шагов, — но сэр Рэндольф разрушил свою карьеру одним ударом.

Его биографы так и не поняли, почему министр так поступил. Однажды за утренним чаем Черчилль-старший сказал жене, что вечером она услышит новость, которая может ее огорчить, — а днем выступил против политики кабинета министров, произнес страстную обличительную речь…

Сэру Рэндольфу пришлось подать в отставку. Через несколько дней он тяжело заболел и начал стремительно деградировать.

Вчерашний острослов и светский лев терял нить разговора, при ходьбе с трудом передвигал ноги. Между тем, леди Черчилль в свои сорок лет казалась девушкой; принц Уэльский Эдуард, любитель лошадей, женщин и шампанского, был от нее без ума.

Но вернемся к судьбе Уинстона. Его отправили в военное училище Сэндхерст. «Говорили, — пишет Черчилль в своих воспоминаниях, — что, если ты не круглый идиот, то не можешь не попасть в армию». Тем не менее, юноша дважды провалился на вступительных экзаменах.

После второго провала мать передала сына в распоряжение некоего капитана Джеймса, который занимался натаскиванием молодых людей, не обладавших достаточными способностями и знаниями, чтобы сдать экзамены в военное училище. Абсолютно точно зная все вопросы, которые могли быть поставлены перед поступающими, Джеймс вдалбливал в головы своих питомцев ответы на эти вопросы.

Наконец, экзамены были сданы, и в августе 1893 года молодого Черчилля приняли в класс легкой кавалерии. Как только Уинстон надел военную форму с кадетскими погонами, успехи пришли быстро: он отлично фехтовал и был одним из самых отважных наездников в эскадроне.

В январе 1895 года, в возрасте 46 лет скончался его отец, а еще через несколько недель сам Уинстон был выпущен из училища лейтенантом и назначен в четвертый гусарский полк.

Итак, Черчилль вступил на нижнюю ступеньку своей карьерной лестницы. Хроническая нехватка денег ничего хорошего не сулила. К счастью, Уинстон сразу понял, как обратить на себя внимание.

Свой первый отпуск, предоставленный ему в том же 1895 году, Уинстон решил провести на Кубе, где испанский маршал Кампо подавлял восстание местного населения, принявшее характер партизанской войны, — и, соответственно, понюхать пороху.

Получив отпуск на пять месяцев, Уинстон со своим товарищем лейтенантом Бэрнсом отправился воевать. Для того, чтобы поехать на Кубу, молодым офицерам понадобилось разрешение испанского правительства, — но с этим помог английский посол в Мадриде, друг сэра Рэндольфа… Через несколько месяцев в «Дейли телеграф» были опубликованы пять первых корреспонденций, написанных еще никому не известным репортером-любителем Уинстоном Черчиллем. Он писал: «Здесь шла реальная война. Здесь всегда могло что-нибудь случиться, и я мог оставить здесь свои кости».

На Кубе Черчилль начал не только писать, но и пить крепкие напитки, а также курить гаванские сигары, с которыми не расставался уже никогда. Даже в годы Второй мировой войны ему доставляли сигары с Кубы и армянский коньяк из Москвы. Но, если за всю свою жизнь Черчилль потратил на сигары целое состояние, — Сталин присылал ему коньяк бесплатно…

В карикатурах и дружеских шаржах Черчилля часто изображали с головой в виде сигары. Интересно, что при курении политик прожег более пятидесяти своих костюмов; их еле успевали ремонтировать.

Первая военно-журналистская вылазка Уинстона закончилась благополучно, он даже получил за нее испанскую медаль.

Вернувшись из отпуска, Черчилль отправляется вместе со своим полком в Индию, — но в тех краях войны в то время не было… Услышав, что в Бирме начали стрелять, Уинстон забрасывает мать письмами, чтобы та добилась его отправки в экспедиционную армию. Попасть под пули нетрудно, — и вскоре лейтенант Черчилль уже в Бирме, где не прекращает писать.

Полторы дюжины репортажей приходят в «Дейли телеграф». Тем временем у Дженни Черчилль в далекой Англии наступает затишье в ее бурной личной жизни, и она начинает заботиться о сыне. Узнав о пристрастии Уинстона к литературной деятельности, мать посылает ему книги Шекспира, Шопенгауэра, Маколея, пьесы Шоу — и стенограммы парламентских выступлений.

Черчилль все читает запоем, часами корпит над собственными репортажами. Перечитывая его письма, мать убеждается, что у юноши вырабатывается отличный литературный стиль… Вскоре выходит первая книга Черчилля, состоящая из его статей. Гонорар за нее составляет триста фунтов, что в двадцать раз превышает месячное жалованье лейтенанта!

С женщинами Черчилль общался лишь на расстоянии — писал им длинные письма, старался подкупить безупречным стилем и меткими остротами. Леди Астор, устав от острот Черчилля, в сердцах воскликнула: «Будь я вашей женой, я подсыпала бы вам в стакан яду!» Уинстон ответил: «Будь я вашим мужем, я бы с удовольствием этот яд выпил».

Да, в Казановы он, несмотря на породистое лицо и расшитый серебряной тесьмой мундир, не годился. На балы Черчилль приходил с блокнотом, куда постоянно что-то записывал. Юный гусар незаметно превращался в литератора, но его привлекала и ораторская деятельность.

В конце концов, Уинстон решил, что карьера политика гораздо интереснее военной. Вернувшись в Англию, он тут же вознамерился выступить перед какой-нибудь аудиторией. Свою первую публичную речь будущий глава британского правительства произнес на улице, близ кафе, где собирались любители театра и проститутки…

Вскоре Черчилль, еще гусар, но уже аккредитованный военный корреспондент, оказывается на войне в Африке. В битве при Омдурмане, последнем в истории крупном кавалерийском сражении, Черчилль еле увернулся от удара копьем, застрелил четырех суданских повстанцев, а одному размозжил голову рукояткой маузера. Книга, которую он написал об этой войне, наделала много шума, а большой гонорар на время позволил забыть о денежных затруднениях.

Еще через год Уинстон Черчилль, отставной офицер и корреспондент «Морнинг пост», отправляется на англо-бурскую войну. Поезд, в котором он едет на фронт, попадает под обстрел и летит под откос. Остатки отряда буры берут в плен; любого военного или штатского, взявшего в руки оружие, по законам войны они могут расстрелять… Но, узнав, что один из пленных — сын лорда и журналист, в последний момент его пощадили и поместили в тюрьму.

Там, за оградой из рифленого железа, уныло слонялись несколько сотен британских солдат и офицеров. Черчилль в первый же день обошел лагерь по периметру, запомнил расположение постов часовых и внимательно осмотрел окружающую местность. Дальше были — дерзкий побег, долгий трехсоткилометровый путь по занятой врагом территории; поезд, на который Уинстону чудом удалось вскочить на ходу…

Когда беглец добрался до британских постов, его встретили с торжеством: буры за минувшую неделю разбивали англичан шесть раз, и Великобритании, которая вела несправедливую войну, срочно нужен был образ национального героя. Новая книга, которую Черчилль написал о своих приключениях, сделала его известным на всю Британскую империю. Когда Уинстон вернулся на родину, его стали буквально носить на руках.

Но в Англии молодого человека ждал еще один сюрприз — в лице отчима, который оказался старше Уинстона… всего на шестнадцать дней! Дженни было сорок шесть, а Джорджу Вэсту исполнилось двадцать шесть; в гвардейском полку он выделялся статью, красотой и… редким отсутствием сообразительности. Новый муж матери Уинстона был беден, как церковная мышь; к тому же, Дженни теряла титул, но ни о чем не жалела.

Парадоксально, но факт: шестнадцать лет, проведенных вместе, оба супруга считали счастливейшими годами своей жизни. Интересно, что в последний раз бывшая леди Черчилль вышла замуж в шестьдесят три, — а ее очередной муж, красивый и неглупый колониальный чиновник, оказался на три года моложе Уинстона!..

Итак, Героизм и литературные достижения привели нашего героя в палату общин. Его парламентские речи, в отличие от комплиментов дамам, пользовались необыкновенным успехом.

Скоро Черчилль становится министром торговли — и одновременно начинает ухаживать за молоденькой Клементиной Хози, дочкой небогатого армейского полковника. Девушка, как и подобает английской леди, колебалась долго, — но все решил пожар в деревушке, где находилась усадьба их общих друзей.

Черчилль примчался на место происшествия, нацепил пожарную каску и кинулся прямо в огонь. Министр торговли его королевского величества выносил вещи до самого последнего момента; когда он, закопченный и исцарапанный, вылезал из окна, стена рухнула. Уинстон спасся чудом… Узнав об этом, Клементина не могла не принять предложения, сделанного столь бесстрашным человеком.

12 сентября 1908 года состоялась их свадебная церемония в приходской церкви палаты общин в Вестминстере. Среди подарков была трость от Эдуарда VII с дарственной надписью на золотом набалдашнике: «Моему самому молодому министру». Черчилль кланялся, шутил, пожимал пальцы Клементины, — а в голове у него фраза за фразой уже складывалась речь, которую ему надо будет произнести в парламенте сразу после медового месяца…

Вскоре Черчилль становится заместителем министра колоний и успешно оканчивает затянувшуюся англо-бурскую войну, причем лидеры буров Бота и Сматс становятся его личными друзьями. В 1911 году Уинстон создает «Азер клуб»; там собирались независимые умы, которым было под силу подняться над узкими партийными рамками. Это объединение стало полной противоположностью другим консервативным клубам Лондона.

В том же году Уинстон становится морским министром. Он энергично берется за реформы, которые должны были привести Англию в состояние полной боевой готовности; молодой политик уже чувствует приближение Первой мировой войны. В 1912-1913 годах Черчилль переводит британские броненосцы с угольного топлива на нефтяное; это и улучшает ходовые качества судов, и заставляет Англию увеличивать капиталовложения в собственную нефтедобывающую промышленность.

В 1914 году Черчилль заключает договор о поставках нефти с англо-иранской нефтяной компанией, налаживает тесные ближневосточные связи, так пригодившиеся Великобритании в дальнейшем. Он создает морские ВВС, предназначенные в первую очередь для морской разведки; подчас сам испытывает новые самолеты — даже после того, как один из них развалился на тридцатиметровой высоте, а сам министр чудом уцелел.

Но карьеру Уинстона никак нельзя назвать безмятежно-удачной. После начала войны Черчилль разработал дерзкую операцию высадки англичан в Дарданеллах с целью разгрома Турции. Операция провалилась; министра лишили портфеля, и он отправился на фронт командовать батальоном. Вскоре Черчилль опять становится героем и с триумфом возвращается в правительство. Первую мировую войну Британия выиграет во многом благодаря неутомимости своего морского министра…

У Черчилля будет яркая жизнь; появится много недругов, но на его стороне будут воля и ум, судьба и случай. Нам, живущим в другой половине мира, трудно стать на сторону человека, приложившего руку и к интервенции против юной Советской России, и к развязыванию «холодной войны», фактически, начавшейся со знаменитой речи Черчилля в американском Фултонском университете (1946 год).

Здесь экс-премьер убеждал все страны «свободного мира» сплотиться против коммунизма, ставшего главной опасностью. После этой речи власти США решили активно вмешаться в судьбу Европы и ввести туда свое ядерное оружие. Занятно, что на банкете после выступления сэр Уинстон набросился на черную икру со словами: «Теперь Сталин вряд ли будет присылать мне это»…
Но тот же противоречивый человек был и одним из создателей антигитлеровской коалиции, где центральное место занимал СССР.

С легкой руки Черчилля в мире появились танки, военная морская авиация и выражение «железный занавес». Он станет занимать посты министра финансов, министра внутренних дел, министра военного снабжения, министра колоний, дважды сядет в кресло первого лорда адмиралтейства и, наконец, сделается премьер-министром — тоже два раза, в 1940-1945 и 1951-1955 годах.

Именно его усилиями во время войны и угрозы вторжения гитлеровцев Англия превратилась в один военный лагерь: англичане от мала до велика рыли окопы, дежурили на крышах, выслеживали фашистских шпионов.

Вторично став премьером, Черчилль попытался спасти рушившуюся колониальную империю и отправил британские войска в Кению, Малайю, на Кипр, к Суэцкому каналу. Но это были тщетные потуги; и Черчилль оказался достаточно мужественным, чтобы произнести фразу: «Империя должна измениться». Однако при нем ни одна из колоний так и не получила независимости…

Он написал около сорока книг и в 1953 году получил Нобелевскую премию в области литературы. Главным писательским достижением Черчилля считается восьмитомная «Вторая мировая война». Книги о самом Черчилле до сих пор пользуются огромной популярностью…

Черчилль оказался и неплохим художником — выставки его картин, представленных под псевдонимом Шарль Морен, всегда проходили с большим успехом.
С детьми сэру Уинстону повезло меньше, чем с карьерой: они так и не смогли выбраться из-под гнета отцовской славы. Сын Рэндольф с юности предпочитал работе разгул и выпивку. Этот несостоявшийся политик и неудачливый бизнесмен лишь ненадолго пережил отца. Ни одна из трех дочерей так и не смогла стать примерной домохозяйкой — горячая кровь рода Мальборо толкала их на всевозможные безумства. Средняя дочь, Диана, покончила с собой; старшая, Сара, превратилась в запойную алкоголичку.

Начиная с определенного момента, премьер уже не мог управлять страной, поскольку все забывал и путал; его и прежде не слишком внятная речь стала совсем неразборчивой. И все же сэр Уинстон по-прежнему выпивал в день по бутылке коньяка и выкуривал по десятку сигар. Когда его спросили о секрете долголетия, премьер хитро ответил: «Ешьте и пейте, что вам вздумается. И главное — никакого спорта!»

Когда Черчиллю исполнилось восемьдесят, «Би-би-си» создало специальную команду, чтобы снимать его похороны. Сэр Уинстон пережил трех членов этой команды…
В 1955 году патриарху британской политики пришлось уйти в отставку.

Он прожил еще десять лет в окружении внуков и секретарей, которые в две смены записывали его мемуары. Наконец-то Черчилль смог принять множество приглашений, на которые во время бурной политической карьеры у него нехватало времени! В конце пятидесятых он в последний раз посетил Штаты. На яхте у высокопоставленных друзей, устроивших прием в его честь, к легендарному старику подошел знакомиться будущий президент США Джон Кеннеди. Черчилль принял его за стюарда и отправил за бутылкой шампанского.

Умер Уинстон Леонард Спенсер Черчилль 30 января 1965 года, дотянув почти до девяноста. В последний путь его провожали тысячи людей. Все они ощущали, что со смертью человека-легенды Англия непоправимо меняется, окончательно становясь из великой империи просто страной…

Забавный и трогательный факт: Чарли, попугай покойного премьера, пережил своего хозяина — и до сих пор, в возрасте 104 лет, твердит антифашистские лозунги времен давно прошедшей Второй мировой!

…Тогда, во время Ялтинской конференции, Сталин поселил английского премьера в Алупке, в Воронцовском дворце с единственной целью: чтобы архитектура и убранство великолепного здания напомнили сэру Уинстону о родных и любимых им местах. Ведь дворец одновременно похож и на капеллу святого Георгия в Виндзоре, и на мечети Джамми Масджид в старом Дели, где бывал Черчилль… По словам самого политика, он «почувствовал в далекой России добрую, старую Англию».

Правда, в своих мемуарах сэр Уинстон ни словом не обмолвился о посещении «Долины смерти». Мы так никогда и не узнаем, о чем думал Черчилль, глядя на забытый памятник под Балаклавой…

Этот человек с внешностью раблезианского героя кажется мне и вправду шагнувшим в наше время откуда-то из Ренессансных времен: он и воин (в юности с оружием в руках демонстрировал чудеса храбрости), и политик (не нуждается в пояснении), и художник (его картины под псевдонимом «Чарльз Морин» появлялись на ежегодных выставках Королевской академии искусств, выставлялись в Париже и по достаточно высоким ценам приобретались коллекционерами), и литератор (в 1953 году Уинстон Черчилль был удостоен Нобелевской премии в области литературы, присужденной «за высокое мастерство в историческом и биографическом жанрах и за выдающиеся достижения в ораторском искусстве»)… Помимо всего прочего этот необыкновенный человек вошел в историю современной культуры и как признанный мастер афоризма.

Никогда не сдавайтесь — никогда, никогда, никогда, никогда, ни в большом, ни в малом, ни в крупном, ни в мелком, никогда не сдавайтесь, если это не противоречит чести и здравому смыслу. Никогда не поддавайтесь силе, никогда не поддавайтесь очевидно превосходящей мощи вашего противника.

Я думал, что умру от старости. Но когда Россия, кормившая всю Европу хлебом, стала закупать зерно, я понял, что умру от смеха.

Русских всегда недооценивали, а между тем они умеют хранить секреты не только от врагов, но и от друзей.

Больше всего русские восхищаются силой, и нет ничего, к чему бы они питали меньше уважения, чем к военной слабости.

Большевики сами создают себе трудности, которые успешно преодолевают.

Первая трагедия России — рождение Ленина; вторая — его смерть.

Британцы — единственный народ на свете, который любит, когда им говорят, что дела обстоят хуже некуда.

Для нации нет более долгосрочной инвестиции, чем кормить маленьких детей молоком, едой и образованием.

Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.

В военное время правда столь драгоценна, что ее должны охранять караулы лжи.

Политика так же увлекательна, как война. Но более опасна. На войне вас могут убить лишь однажды, в политике — множество раз.

В мире немного достоинств, которыми бы не обладали поляки, и немного ошибок, которые они не совершили бы.

В моей стране представители власти гордятся тем, что они слуги государства; быть его хозяином считалось бы позором.

Справедливость — вечная беглянка из лагеря победителей.

В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже немолод, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака.

В отрыве от истины совесть — не более чем глупость, она достойна сожаления, но никак не уважения.

Власть — это наркотик. Кто попробовал его хоть раз — отравлен ею навсегда.

Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и в океанах, мы будем сражаться с растущей уверенностью и растущей силой в воздухе, мы будем защищать наш остров, чего бы это нам ни стоило, мы будем сражаться на берегу, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться в горах, мы никогда не сдадимся.

Военнопленный — это тот, кто сначала пытается убить вас и терпит неудачу, а потом просит не убивать его.

Врожденный порок капитализма — неравенство в благосостоянии; врожденная добродетель социализма — равенство в нищете.

Все, чего я хотел, — это согласия с моими желаниями после конструктивной дискуссии.

Всегда проверяй цитаты: свои — перед тем как сказать, чужие — после того, как они сказаны.

Всякая медаль не только блестит, но и отбрасывает тень.

Ни один час, проведённый в седле, не может считаться потерянным часом.

Ответственность — это та цена, которую мы платим за власть.

Отличие государственного деятеля от политика в том, что политик ориентируется на следующие выборы, а государственный деятель — на следующее поколение.

Периодически люди спотыкаются о правду и падают, но большинство затем встают и спешат дальше, как будто ничего не случилось.

Война — это по большей части каталог грубых ошибок.

Война — слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам.

Генералы всегда готовятся к прошлой войне.

Идти на уступки врагам все равно, что кормить крокодила, который сожрет вас последним.

Вы всегда можете рассчитывать, что американцы сделают правильно — после того, как они перепробуют все остальные варианты.

Девиз британцев — бизнес несмотря ни на что.

Демократия — самый худший вид правления, не считая всех прочих, что человечество испробовало за свою историю.

Лучший аргумент против демократии — пятиминутная беседа со средним избирателем.

Диктаторы ездят верхом на тиграх, боясь с них слезть. А тигры между тем начинают испытывать голод.

При существующих политических институтах иногда еще приходится считаться с чужим мнением.

Дипломат — это человек, который дважды подумает, прежде чем ничего не сказать.

Довод слаб — повысить голос (ремарка на полях доклада).

Поддеть красивую женщину — дело не из простых, ведь она от ваших слов не подурнеет.

Сильный, молчаливый мужчина слишком часто лишь потому молчалив, что ему нечего сказать.

Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы по крайней мере замолвил за дьявола словечко в Палате общин.

Если бы Господь решил создать мир заново и спросил бы моего совета, я предложил бы окружить все страны Ла-Маншами. И сделать так, чтобы все, что пытается летать, немедленно сгорало бы.

Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или умным. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще — сильнейшим ударом сплеча… (о Стэнли Болдуине)

Если правда многогранна, то ложь многогласна.

Заглядывать слишком далеко вперед — недальновидно.

Заметьте, что бывшего премьер-министра одной державы делают почетным гражданином другой державы.

Затеяв спор настоящего с прошлым, мы обнаружим, что потеряли будущее.

Время — плохой союзник.

Время и деньги большей частью взаимозаменяемы.

Когда у обеих сторон заканчиваются аргументы, начинают грохотать бомбы.

Консультация — это когда человека спрашивают: “Вы не против, если вам завтра отрубят голову?” и, узнав, что он против, на следующий же день голову отрубают.

Копить деньги — вещь полезная, особенно если это уже сделали ваши родители.

Клуб, в котором слишком много членов, перестает быть клубом.

Кто со всеми согласен, с тем не согласен никто.

Кто умеет подписать выгодный для себя мирный договор, никогда бы не выиграл войну.

Индия — это не страна, это географический термин. Называть Индию «нацией» все равно, что называть «нацией» экватор.

Многие пытаются ставить знак равенства между пожаром и пожарной командой.

Лучше делать новости, чем рассказывать о них.

Лучший способ оставаться последовательным — это меняться вместе с обстоятельствами.

Меня часто спрашивают: «За что мы сражаемся?» Могу ответить: «Перестанем сражаться — тогда узнаете.»

Миротворец — это тот, кто кормит крокодила в надежде, что тот съест его последним.

Мы с женой два или три раза за 40 лет совместной жизни пробовали завтракать вместе, но это оказалось так неприятно, что пришлось это прекратить.

На Западе армии были слишком велики для здешних стран. На Востоке страны были слишком велики для армий.

Написание книги — это любовное приключение: сначала забава, потом книга становится любовницей, женой, хозяином и, наконец, — тираном.

Национализм — последнее пристанище негодяев.

Небывалая толщина этого отчета защищала его от опасности быть прочитанным.

Немцы, как никакая другая нация, сочетают в себе качества образцового воина и образцового раба.

Открытка, нарисованная немецкими карикатуристами и отправленная в октябре 1939 года Черчиллю, занимавшему в тот момент пост военно-морского министра

Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли и промахнулись.

Одной из самых распространенных причин ошибок в политике является искушение доложить высокопоставленному руководителю именно то, что тому более всего хотелось бы услышать. Таким образом, лидеру, от чьих решений зависит дальнейшее развитие событий, ситуация представляется более оптимистичной, чем действительная, обусловленная грубыми фактами.

Он решительнее всех в нерешительности и сильнее всех в слабости.

Пессимист видит трудности при любой возможности; оптимист в любой трудности видит возможность.

По свету ходит чудовищное количество лживых домыслов, а самое страшное, что половина из них — чистая правда.

Политик должен уметь предсказать, что произойдет завтра, через неделю, через месяц и через год. А потом объяснить, почему этого не произошло.

При существующих политических институтах иногда еще приходится считаться с чужим мнением.

Репутация державы точнее всего определяется суммой, которую она способна взять в долг.

Нам нужно чтобы каждый гражданин готов был к отчаянному сопротивлению. Не сомневайтесь, они способны на это, если будут уверены, что в противном случае их просто вырежут. Необходимо вооружить ополченцев. Если понадобиться, даже женщинам нужно разрешить идти в бой.

Я никогда не критикую правительство своей страны, находясь за границей, но с лихвой возмещаю это по возвращении.

Сначала нужно быть честным, а уж потом — благородным.

Я — оптимист. Не вижу особой пользы быть чем-то ещё.

В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать.

Социалисты считают, что получать прибыль — грех. Я считаю, что настоящий грех — терпеть убытки.

Там, где существует десять тысяч предписаний, не может быть никакого уважения к закону.

Телевидение — дешевое и вульгарное развлечение.

Предсказать, как поведет себя Россия, — невозможно, это всегда загадка, больше того — головоломка, нет — тайна за семью печатями.

Только Ленин мог бы вывести русских из того болота, куда он сам их завел.

У англичан всегда своя линия поведения — но не прямая.

Умный человек не делает сам все ошибки — он дает шанс и другим.

Большое преимущество получает тот, кто достаточно рано сделал ошибки на которых можно учиться.

Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. Свиньи смотрят на нас как на равных.

Успех — это умение двигаться от неудачи к неудаче, не теряя энтузиазма.

Фанатик — это человек, который не может изменить взгляды и не может переменить тему.

Человек расширил свою власть надо всем, кроме самого себя.

Я взял от алкоголя гораздо больше, чем он от меня.

Человечество подобно кораблю в шторм. Компас поврежден, морские карты безнадежно устарели, капитана выбросило за борт, и матросы должны по очереди его заменять. Причем каждый поворот руля приходится согласовывать не только с членами экипажа, но и с пассажирами, которых на палубе с каждой минутой все больше.

Дети приходят на этот свет очень необычным образом! И как только Бог до этого додумался?

Школьные учителя обладают властью, о которой премьер-министры могут только мечтать.

Я всегда следовал правилу: не беги, если можешь стоять; не стой, если можешь сидеть; не сиди, если можешь лежать.

Я давно заметил, что все стремятся во всем обвинить меня. Очевидно, они думают, что чувство вины меня украшает.

Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей.

Я легко довольствуюсь самым лучшим.

Я думаю, что история будет благосклонна ко мне, так как я собственноручно собираюсь её писать.

Я готов ко встрече с Творцом. Другое дело, готов ли Творец к такому тяжкому испытанию, как встреча со мной.